Носилки в это время поднесли к самому вагону.
Двое служителей не без труда вытащили труп.
— Мы находимся в глубочайшем мраке, господа! — заговорил барон де Родиль, обращаясь ко всем присутствующим. — Никогда до сегодняшнего дня мне не приходилось еще приступать к делу до такой степени таинственному. Человек убит. Кто он? На какой станции сел? Кто другой пассажир? Что послужило мотивом преступления? Алчность или месть? Сколько вопросов, столько и загадок, которые нам предстоит решить. А когда мы найдем ключ ко всем этим загадкам, убийца, вероятно, будет уже вне пределов досягаемости.
— Задача может быть решена очень скоро, — заметил начальник сыскной полиции.
— Каким образом? И кем?
— Да той самой молодой девушкой, которая сидела в одном отделении с убийцей и жертвой.
Лоб товарища прокурора снова омрачился.
— Если даже допустить, что она будет в состоянии говорить, все же еще ничто не доказывает, что ее показания наведут нас на что-либо определенное.
— Она, наверное, видела убийцу, так как, без сомнения, и она его жертва.
— Ее допросят, — глухо заметил барон де Родиль. — Первое, что нужно сделать, это снять умершего и выставить фотографии на всех станциях линии. Неужели же не найдется ни одной души, которая будет в состоянии сказать: я знаю этого человека!
Начальник сыскной полиции поклонился.
— Можно унести тело? — спросил полицейский комиссара.
— Можно.
Служители подняли носилки и пошли, следуя указаниям начальника станции и инспектора дороги.
Комната, в которую они пришли, была довольно велика; ее освещало большое окно со стеклянной рамой, выходившее в одну из залов вокзала.
В комнате стояли стол и два стула, на столе находилось все необходимое для письма.
— Господин судебный следователь сделает первый и краткий допрос, — сказал товарищ прокурора. — Поэтому я попрошу тех лиц, которых будут допрашивать, держаться невдалеке, с той стороны, откуда уходит поезд.
Все присутствующие немедленно удалились. В комнате остались только барон де Родиль, судебный следователь, супрефект, комиссар, начальник сыскной полиции с двумя агентами и труп.
— Я прежде всего допрошу обер-кондуктора Малуара, — заговорил судебный следователь. — Потрудитесь позвать его, monsieur Казнев.
Светляк уже хотел выйти, как вдруг в комнату вошел инспектор дороги.'
— Приехала мать пострадавшей.
Услышав это, товарищ прокурора пришел в ужасное волнение, которое ему и на этот раз никак не удалось скрыть.
Глаза всех присутствующих обратились на барона. Никто не забыл страшного выражения его лица, когда он в первый раз услышал это имя.
Барон прочел одну и ту же мысль во всех глазах. Он принял свой самый надменный вид, придал лицу равнодушное выражение и ледяным тоном ответил:
— Введите сюда madame Анжель.
Инспектор медленно вышел.
Торжественное молчание водворилось в комнате и продолжалось, ничем и никем не прерываемое, до тех пор, пока дверь снова не растворилась, и в ней, вся в черном, бледная как смерть, с дрожащими губами, не показалась красавица Анжель.
Несмотря на бледность и черные круги под заплаканными глазами, мать Эммы-Розы действительно вполне заслужила прозвище, данное ей простодушными соседями. Выражение неподдельного восхищения моментально появилось на лицах всех присутствующих.
Инспектор вышел, тщательно затворив за собой двери.
Барон де Родиль внезапно сделал несколько шагов назад. Лицо его покрылось синеватой бледностью, и видно было, что он дрожал.
Madame Анжель между тем медленно продвигалась вперед, бесстрастно разглядывая незнакомых людей, не сводивших с нее глаз.
— Меня предупредили, господа, — сказала она, — что меня будут допрашивать.
Когда она договаривала последние слова, взгляд ее упал случайно на товарища прокурора.
Анжель пошатнулась, и на лице ее отразилось гневное изумление.
— Вы! Вы здесь! — пробормотала она задыхающимся голосом. — Да возможно ли это? Неужели я не ошибаюсь? Неужели глаза мои не обманули меня после семнадцати лет? Неужели вы действительно барон Фернан де Родиль?
— Я — товарищ прокурора Парижского окружного суда, сударыня, и явился сюда, чтобы констатировать совершенное преступление, — резко ответил барон, уже вполне овладев собой. — Когда судья исполнит свой долг, барон Фернан де Родиль будет отвечать на вопросы madame Анжель.
Яркая краска прихлынула к бледным щекам красавицы при этих словах, произнесенных сухим, резким, почти вызывающим тоном.
— Вам не на что отвечать мне, сударь, — с достоинством сказала она. — Мне нечего спрашивать у барона де Родиля, с которым меня снова столкнула несчастная судьба через долгих семнадцать лет. Что же касается судьи, то он может начать. Я жду.
Свидетели этой сцены невольно обменялись быстрыми взглядами. Каждый угадывал тайну и подозревал драму в загадочных словах Анжель и барона.
Monsieur де Жеврэ, следователь, решил прийти на помощь другу, смущение которого не укрылось от него. Он видел, что присутствие красавицы — для барона чистейшая пытка и напоминает ему какие-то отдаленные, но крайне тяжелые минуты.
Он поспешил разрядить обстановку.
— Вам придется отвечать только мне, сударыня, ввиду того, что следствие поручено мне.
— Спрашивайте, сударь.
— Нынче ночью на линии этой железной дороги было совершено преступление, и ваша дочь также стала жертвой убийцы того пассажира, вид которого вызвал у вас сегодня утром ужас.
— Я не знаю, сударь, была ли моя дочь жертвой убийцы. Я знаю только, что она ранена, может быть, очень опасно, и что до тех пор, пока я не прижму ее к своей груди, я буду терпеть все муки ада.
— Зачем непременно предполагать роковой исход? Верьте, сударыня, что, если бы опасность увеличилась, нам бы уже телеграфировали. Будьте доверчивее к будущему, надейтесь! Дочь ваша скоро поправится, так что мы будем иметь возможность допросить ее, потому что от нее, и от нее одной, мы надеемся добиться ключа к этой загадке.
— От нее? — удивленно повторила Анжель. — Каким же образом?
— Ваша дочь — так по крайней мере уверяет обер-кондуктор — находилась в том же самом отделении, где нашли убитого. Следовательно, она видела убийцу, который если и покушался на ее жизнь, то, вероятно, исключительно с целью избавиться от опасного свидетеля. Вот почему я говорю, что она одна может помочь правосудию, хотя в то же время ему можете помочь и вы.
— Я?! — воскликнула Анжель. — Каким же образом я-то могу помочь?
— Мы ждем от вас честных и открытых показаний.
— Ах, сударь! Что же я могу скрыть и что я могу сказать? Я ничего не знаю, кроме того, что моя дочь была жертвой…
— Чтобы отомстить за нее, вы готовы сделать все, не так ли?
— О да, все! Все на свете! Чтобы отомстить за нее, я готова пожертвовать своей жизнью!
— Так присоединитесь же к нам, потому что и мы имеем в виду ту же самую цель.
— Я готова.
— Ваше имя, сударыня?
— Анжель.
— Это имя, а фамилия?
— Меня зовут Анжель Бернье:
— Вы замужняя или вдова?
Анжель бросила презрительный взгляд на Фернана де Родиля и резким, сухим голосом ответила:
— Я вдова, хотя и никогда не была замужем! Я вдова человека, лучше сказать, подлеца, который обесчестил меня, соблазнил, сделал матерью, а потом у него не хватило сердца дать имя моей дочери, хотя он наверное знал, что это его дочь! Он знал, он не мог в этом сомневаться, да и не сомневался!
И суровый взгляд Анжель искал взгляда барона и не мог найти его!
Товарищ прокурора стоял, поникнув головой и опустив глаза.
— Как зовут вашу дочь?
— Эмма-Роза Бернье. Она носит мое имя, так как у бедной девочки нет другого. Отец не знает ее… он никогда даже не попытался увидеть ее. Но он будет вынужден увидеть и узнать наконец, хотя бы по прошествии семнадцати лет, потому что обязанность его профессии принудит его к этому. Может быть, угрызение совести и проникнет тогда в его душу, но это уже слишком поздно.
Фернан де Родиль, все еще не поднимая глаз, так как он боялся встретиться со взглядом Анжель, сделал шаг вперед.
— Потрудитесь ограничиваться ответами на те вопросы, которые вам задают, сударыня, — проговорил он повелительным тоном. — Правосудие не нуждается в ваших комментариях.
— Правосудие! — повторила Анжель. — Правосудие, представителем которого в настоящую минуту являетесь вы, не так ли?
Она хотела продолжать, но потом разом прервала себя и, обращаясь к следователю, прибавила:
— Господин барон де Родиль совершенно прав. Никаких комментариев от меня больше не будет. Что вам угодно еще узнать, сударь?
— Прежде всего, каким образом ваша дочь, почти ребенок, очутилась ночью, совершенно одна, в поезде?
— Моя дочь учится в пансионе в Лароше. Сегодня день ее рождения. Каждый год в этот день я уезжаю к ней и провожу с ней дня три-четыре. На этот раз очень серьезные обстоятельства помешали мне совершить обычное путешествие. Я и написала об этом madame Фонтана, начальнице пансиона, прося прислать дочь ко мне, проводив ее на вокзал и усадив в отделение для дам. Я писала также, что встречу дочь в Париже. Повинуясь моему приказу, Эмма села в Лароше на поезд, который отходит оттуда в четыре часа пятьдесят восемь минут. Я ждала ее здесь, и вы поймете, сударь, мое отчаяние и ужас!… Вместо дочери я получила телеграмму… телеграмму, в которой говорилось, что дочь моя ранена… и ранена опасно!…
Анжель не могла продолжать. Она закрыла лицо руками и горько разрыдалась.
Товарищ прокурора, повинуясь непреодолимому душевному порыву, подошел к ней и участливо проговорил:
— Ради Бога, успокойтесь, сударыня! Ваша дочь будет жить, мы отомстим за нее! Преступник будет наказан!
Анжель внезапно подняла голову, открыв свое прелестное лицо, все покрытое слезами.
— Отомстив за мою дочь, сударь, и наказав преступника, — с силой проговорила она, — вы только исполните свой профессиональный долг, только свой долг, и ничего больше!
Тут в разговор вторично вмешался следователь, господин де Жеврэ.
— Теперь вполне объясняю себе присутствие вашей дочери в вагоне, где было совершено убийство! Я попросил бы вас сообщить мне причину того необычного волнения, которое овладело вами сегодня утром при виде убитого пассажира. Значит, вы его знали?
Анжель задрожала.
Судебный следователь подошел к носилкам, стоявшим в отдаленном углу, присутствия которых красавица Анжель до сих пор не заметила. Он приподнял простыню и открыл лицо покойника.
— Посмотрите, — сказал он.
Глаза Анжель упали на неподвижное, синевато-бледное лицо мертвеца. Она сложила руки, и из груди ее вырвался мучительный крик.
— Вы сказали, — продолжал судебный следователь, — что причина вашего волнения была вполне законна и натуральна. Прошу же вас теперь объяснить нам эту причину. Вы знали убитого?
— Я его знала, — проговорила Анжель слабым, как дуновение ветерка, голосом.
Судьи и полицейский радостно переглянулись.
— Вы знаете его имя?
— Знаю.
— Его зовут?…
Голос красавицы все больше и больше слабел, ответы ее надо было почти угадывать.
— Его зовут, или лучше сказать, его звали Жак Бернье… Это был… мой отец!…
Восклицание ужаса вырвалось у всех присутствующих.
— Ваш отец! — повторил барон де Родиль.
Madame Анжель шевелила губами, но из них не исходило ни одного звука. Глаза ее закрылись. Она лишилась чувств, и начальник сыскной полиции бросился ее поддержать.
Нам необходимо вернуться на несколько дней назад, к событиям, предшествовавшим таинственному убийству Жака Бернье.
Это было второго декабря, как раз за десять дней до преступления.
На больших часах в Батиньоле пробило половину девятого.
К консьержу дома № 54 на улице Дам вошел почтальон.
— Сесиль Бернье здесь? — спросил он.
С этими словами он вытащил из своей сумки продолговатый конверт, запечатанный пятью красными печатями.
— А что вам нужно от mademoiselle Сесиль Бернье? — спросила в свою очередь жена консьержа, честная и вполне достойная женщина, но до крайности любопытная от природы.
— У меня для нее заказное письмо, и поэтому необходимо, чтобы она расписалась.
—Заказное письмо! Ишь ты! Значит, деньги! Желала бы я почаще получать такие письма! Так вот, Сесиль Бернье живет на четвертом этаже, средняя дверь.
— Лезть на четвертый этаж! Господи, ну и служба! — проворчал почтальон. — А все же — служба, и, значит, уж ты тут ровно ничего не поделаешь, не правда ли? — закончил он и принялся взбираться по лестнице, продолжая ворчать на людей, которые получают деньги, а между тем позволяют себе жить на четвертом этаже.
Жена консьержа поспешила затворить двери своей каморки, где топилась маленькая железная печка, раскаленная чуть не добела, уголь так и пылал в ней. На дворе был страшнейший холод.
Почтальон довольно легко взобрался на девяносто шесть ступенек, отделявших его от квартиры mademoiselle Сесиль Бернье, и позвонил в среднюю дверь.
Ему отворила женщина лет пятидесяти и прямо, не дожидаясь, что он скажет, обратилась к нему с вежливым вопросом: что ему угодно?
— Заказное письмо для mademoiselle Сесиль Бернье.
— Так позвольте, я передам.
— Так не делается, голубушка, надо, чтобы барышня расписалась в моей книге.
— Да барышня-то еще спит.
— В таком случае я передам ей письмо в следующий раз.
— Нет уж, в таком случае, будьте добры, подождите, господин почтальон. Зайдите в столовую, тут вам будет потеплее. Я угощу вас рюмочкой старого коньяка: он согреет вас внутри и защитит от холода, — а потом разбужу барышню.
По-видимому, перспектива рюмочки старого коньяка произвела на почтальона крайне благоприятное впечатление. Он вошел в маленькую, скромную столовую, где Бригитта — так звали служанку — поспешно поставила на стол графин с коньяком и рюмку, которую наполнила до краев.
— Пейте, — сказала она, — я сейчас вернусь.
С этими словами добрая старуха исчезла за дверью, которую плотно затворила за собой.
Комната эта была спальней Сесиль Бернье.
Последняя полулежала на постели с занавесками. Она слышала голоса, но не могла различить слов.
— Кто там? — спросила она у вошедшей Бригитты.
— Почтальон, mademoiselle. Он принес заказное письмо, встаньте поскорее и накиньте пеньюар. Вам надо расписаться.
— Иду, иду.
Не прошло и двух секунд, как в столовую вошла Сесиль Бернье.
Молодой девушке было не более девятнадцати лет, но так как она была жгучей брюнеткой с великолепными иссиня-черными, как вороново крыло, волосами, то казалась несколько старше.
Несмотря на неправильные черты лица, ее могли, да и должны были находить хорошенькой, но в выражении чудных черных глаз было что-то загадочное, как в глазах сфинкса: они то ласкали и нежили, то вдруг становились серьезны и строги, почти суровы.
При первом же взгляде наблюдательный человек мог понять, что она пережила какое-то потрясение. Но, несмотря на все это, она была очаровательно хороша с тяжелой массой своих синевато-черных волос, в белом пеньюаре, под которым угадывались роскошные формы, и маленькими голыми ножками в туфельках.
Почтальон уже положил свою книгу на стол, рядом с чернильницей и пером, которые принесла Бригитта.
— Где мне расписаться? — спросила Сесиль.
— А вот здесь, на этой строчке, вот в этой клетке.
Молодая девушка быстро обмакнула перо в чернильницу, расписалась на указанном месте и взяла письмо.
— От моего отца… — вполголоса проговорила она, устремив на него свои прекрасные глаза.
И, кивнув, вернулась в спальню, быстро спустила с плеч пеньюар и как змейка скользнула в свою постель, которая еще не успела остыть.
Разрезав верхнюю часть конверта ножницами, она вытащила письмо. Из него выпал банковский билет, сложенный вчетверо.