– До встречи.
– И не забывайте, что обо всех своих действиях в рамках этого расследования вы обязаны докладывать.
– Я вас поняла, старший суперинтендант.
Макфарлейн кивнул и опять взялся за письмо.
Страттон проводил Мейси к полицейской «Инвикте», ожидавшей на улице.
– Он немного чудаковат, но человек хороший и чертовски умен.
– Да, Морис рассказывал о нем. По всей видимости, меня привлекли к делу не только потому, что в письме упомянута моя фамилия. Скорее всего, Макфарлейн сначала обратился за помощью к Морису Бланшу.
– А тот посоветовал Большому Робби связаться с вами, его преемницей, и доверять вашей интуиции.
– Думаете, Макфарлейн мне доверяет?
– Он доверяет Бланшу, а значит, и вам.
– Полагаю, вы правы. Макфарлейн расспрашивал меня очень мягко.
У машины Мейси повернулась к Страттону и протянула ладонь:
– Надеюсь на продолжение сотрудничества, инспектор.
– Взаимно, мисс Доббс. Однако нам следует поторопиться.
– Я уже думаю об этом деле. – Она села в автомобиль. – Увидимся в четыре часа.
Хикори-дикори-док. Тик-так, тик-так. Часы-часики, время-времечко.
…И меч несут, чтоб с плеч твоих башку дурную снять! [17]
Карандаш начал царапать бумагу, поэтому человек, волоча ноги, пошел на кухню, достал из ящика нож и заточил грифель. Стружка сыпалась в раковину, на темное пятно ржавчины, куда день и ночь капала холодная вода из крана. Человек поморщился от неприятного звука, кончиком пальца проверил остроту карандаша, словно настраивая скрипку, прошаркал обратно к столу и продолжил писать.
Они-то ни о чем не знают, не держат ухо востро, у властей всегда с этим проблема. А я все помню. Правильно я сделал, что разослал часы. Это для того, чтобы мы могли сверять время с точностью до секунды, чтобы мы все – тысячи и тысячи – сделали решительный шаг в один и тот же момент, и…
Карандаш замер над страницей. У человека захватило дух, воспоминания быстро замелькали перед его мысленным взором, точно движущиеся картинки: застывшая гримаса смерти на лице убитого солдата, безмолвный крик товарища, с которым мертвец шутил всего несколько секунд назад, и безжалостный грохот боя в мозгу, заново погружающий в кошмар войны. Человек выронил карандаш и прижал ладони к глазам, крепко-крепко, как будто, надавливая пальцами на мягкие округлости, мог вытеснить картинки из головы, если бы только сумел выдержать боль… И если бы это принесло ему покой.
Через некоторое время призраки угомонились, затихли и вернулись в дальний уголок сознания, где обычно обитали, поэтому человек перечитал написанные строчки, взял карандаш и начал заново.
Так какой же смысл в том, чтобы угадать верное время, если ничего другого угадать не можешь? Время и результат, время и результат. Краучер знал про это. Бедняга. Бедный, бедный Краучер.
Человек заложил карандаш между страницами тетради в черном кожаном переплете, перетянул обложку резинкой, чтобы карандаш не затерялся и не выпал на пол. Потом встал и мелкими шагами засеменил к буфету, достал оттуда большой ящик с пустыми бутылками в оплетке, пробирками и резиновыми шлангами. В другом ящике находились склянки, наполненные различными жидкостями, жестяные банки всевозможных размеров – каждая была снабжена аккуратно приклеенным ярлыком с карандашной подписью. Если бы инспектор Дарби посмотрел на ярлыки через лупу, он заметил бы там и сям неровные пятна: бумага выцвела в тех местах, куда попала слюна, подтекавшая из открытого рта человека.
Человек поставил оба ящика на стол и принялся подсоединять шланг к одной из пустых бутылок. При взгляде на него сторонний наблюдатель наверняка вспомнил бы историю доктора Джекила и мистера Хайда и испытал смутное беспокойство. Закончив приготовления к чему-то вроде эксперимента, человек снял резинку, стягивающую страницы дневника, вновь раскрыл тетрадь в черной кожаной обложке и взялся за карандаш.
Некогда я был хорош кое в чем. Я умел делать только одно и делал это хорошо. Но теперь это им неинтересно. Значит, я должен показать свое умение. Я им покажу. Жарко, жарко, пламя ярко…[18]
Глава 3
Мейси вставила ключ в замочную скважину и отперла наружную дверь здания на Фицрой-сквер, на втором этаже которого размещалась ее контора, состоявшая из одной комнаты. Чувствуя изрядную усталость, Мейси поднялась по ступенькам и застыла, услыхав за дверью конторы шум. Сперва она встревожилась, затем по лестничному пролету эхом разнесся звонкий детский смех, и тоненький голосок воскликнул: «Догони нас, папа, догони меня и Бобби!» Мейси удивилась: что Билли делает на работе? По субботам они обычно закрывались после обеда, если только какое-нибудь важное дело не требовало круглосуточного присутствия, а сегодня к тому же второй день Рождества, официальный выходной. Вдобавок он привел с собой детей.
– Здравствуйте, Билли, и вы, молодые люди, Билли и Бобби. – Мейси с улыбкой вошла в кабинет. Шляпку и шарф она сняла, но осталась в пальто. – Здесь холодно, как бы мальчики не простудились! Отчего не разжечь газовый камин?
Билли занимался с сыновьями, сидя на полу, но при появлении Мейси встал и покраснел от смущения.
– Ребятки, поиграйте с игрушками, пока мы с мисс Доббс побеседуем. И давайте-ка еще раз вспомним, что надо говорить, когда вам дарят подарки?
Мальчики встали рядышком и в один голос промолвили:
– Спасибо, мисс Доббс.
– Мне очень понравилась пожарная машина, – прибавил юный Билли.
Мейси ласково взъерошила соломенные чубчики обоих непосед и посоветовала им играть там, где нет ковра.
– По доскам машина поедет быстрее, – объяснила она и повернулась к своему помощнику. – Давайте выпьем по чашечке чая и поговорим, – если хотите, конечно.
За чаем Билли рассказал, что с приближением праздников Дорин еще больше замкнулась в себе. И хотя семья Бил никогда не имела возможности отметить Рождество пышно, они, как правило, все же старались отложить немного денег на жареного цыпленка и подарки для детей. В этом году Дорин не проявила к подготовке торжества почти никакого интереса и только положила под елку несколько игрушек для Лиззи, которые Билли пришлось убрать, чтобы не расстраивать сыновей.
– Знаете, мисс, порой она похожа на тень, бледную тень. Летом мне казалось, что она пошла на поправку и мы как-нибудь выкарабкаемся. Я, конечно, тоже тоскую по нашей малышке Лиззи, но ведь у нас еще растут двое сорванцов, и им нужна мать. Верите ли, мисс, когда по вечерам я возвращаюсь домой, Дорин иногда просто сидит и смотрит в никуда. Плита давно остыла, в стороне лежит недошитое платье… Мне приходится тормошить ее, поднимать, заново учить, как делать то и это. Бывают дни, когда она выглядит совершенно здоровой, а потом опять такое. Она почти ничего не ест, хотя я забочусь, чтобы в доме была еда. Мы хоть и сроду не катались как сыр в масле – людям вон еще горше приходится, с крысами живут, – а только дом всегда содержали в чистоте, следили, чтобы ребятишки наши опрятно выглядели и ходили в школу. А теперь моя жена будто проваливается в какую-то бездонную черную пропасть, а я ее пытаюсь удержать…
– Билли, я вам искренне сочувствую.
– Вот я и подумал, вы вернетесь не раньше понедельника, а нам больше пойти некуда. Я решил дать Дорин маленько отдохнуть от нас, да и, по правде говоря, хотел вытащить мальчишек из дома, из этой обстановки. Музеи на Эксибишн-роуд сегодня закрыты – я, знаете, хотел сводить их в Музей науки, там специально для ребятни открыли зал с маленькими машинками, где можно посмотреть, как устроен паровоз, что делается в шахте и тому подобное. В общем, мы погуляли по улицам, поглазели на витрины и как раз шли мимо конторы… Пусть, думаю, поиграют тут немного, а потом уже домой, в Шордич.
– Все в порядке, Билли, вы с мальчиками можете оставаться здесь, сколько захотите. – После паузы Мейси осторожно спросила: – Дорин была у врача?
– Ходила, когда мы только потеряли нашу Лиззи, но теперь ее никуда не вытащить.
– Дорин нужно принимать какое-нибудь тонизирующее средство, микстуру, которая придаст сил. И она обязательно должна хорошо питаться.
– Я покупал ей тоник, а что до еды, говорю же, Дорин клюет по зернышку, как птичка. Она никогда и не была, что называется, в теле. – Билли потер лоб. – Иногда она меня просто пугает, мисс, напоминает меня самого, каким я вернулся с войны, и солдат – тех, которых не полагается видеть, которых увозят в особую больницу в черной карете «Скорой помощи». По временам в глазах у Дорин взгляд, будто она смотрит куда-то за океан. – Билли умолк. – И всякий раз, когда она такая, у меня перед глазами всплывает тот парень, самоубийца. Он точно так же глядел – в пустоту, где, кроме него, ни души.
– Билли, ей снова необходимо обратиться к доктору. Дорин больна, и ее должен осмотреть специалист.
– У меня есть деньги, мисс, – премия, что вы мне выдали. Хотел отложить их на переезд в Канаду, но теперь пущу на лечение Дорин.
– И как можно скорее.
– Да, мисс. – Билли посмотрел на сыновей, которые катали по полу машинки, подражая звукам автомобильного мотора, затем вновь перевел взгляд на Мейси. – Я не ожидал, что вы сегодня появитесь в конторе, мисс. Разве вы не собирались побыть с отцом до завтра?
– Собиралась, но детектив-инспектор Страттон вызвал меня в Лондон. Имейте в виду, это строго конфиденциально; расследованием занимается Особая служба.
Билли тихонько присвистнул.
– Да, именно так. Если привлекают Особую службу, значит, дело нешуточное. Министр внутренних дел получил письмо с угрозой, и в этом письме упомянуто мое имя. Кроме того, вероятно, существует связь между угрозой и человеком, который в сочельник взорвал себя гранатой.
– Он у меня прямо из головы не идет, мисс. Честно скажу, я немного струхнул. На минуту показалось, будто я – того, опять на войне очутился. Но у меня ведь жена и дети, надо о них думать, так что раскисать некогда, верно, мисс?
– Верно. – Мейси помолчала, вспоминая, как два года назад Билли сам едва не погрузился в темную бездну, когда усиливающаяся боль в ноге из-за старой боевой раны заставила его обратиться к наркотикам. – Мне поручено работать вместе с Особой службой, – продолжила она, – поэтому в остальных делах я полностью полагаюсь на вас. Я обязана ежедневно встречаться со Страттоном, но по утрам могу приходить в контору, чтобы обсудить текущие вопросы.
– Хорошо, мисс.
– Вернемся к самоубийце. Мы с вами полагаем, что он бывший солдат, воевал, получил ранение в ногу и, вероятно, шок в боевых условиях.
– Согласен.
– Итак, кто же он? Полиция не может ответить на этот вопрос, так что я намерена разузнать его имя как можно скорее. Установив личность погибшего, мы сможем отследить его знакомства и, если повезет, подберемся к автору письма с угрозой.
– А чем он угрожал?
– Не знаю, он выразился весьма туманно. Сказал, что дает сорок восемь часов на выполнение своих требований. У нас осталось совсем мало времени, чтобы разыскать в Лондоне этого человека, очень агрессивного либо очень несчастного, вероятно, психически больного.
– Не больно-то это сужает круг поисков.
– Знаю. Иногда мне кажется, мы все сошли с ума.
Разговор прервала шумная ссора мальчиков.
– Ну-ка, ну-ка, что это вы устроили? – Билли подошел к сыновьям и взял каждого за локоть. – Вы – родные братья и не должны ссориться. Вот так и начинаются большие войны, когда люди вступают в драку из-за ерунды.
Оба брата принялись доказывать, что виноват не он, а другой, но Билли уладил ссору, и мальчики заключили мир, обменявшись рукопожатием, как взрослые.
– Нам пора, мисс. Пока доберемся до дома, они проголодаются.
Мейси помогла Билли одеть ребят в пальтишки, завязать шарфы и натянуть варежки на маленькие ладошки, которые так быстро мерзнут. Надевая на Билли-младшего шерстяную шапку, она заметила, как его отец достал из кармана платок и вытер рот Бобби. Поймав ее взгляд, Билли виновато пожал плечами.
– Надеюсь, это пройдет. Бобби уже скоро пять, а слюни потекли совсем недавно, когда мы вернулись домой со сбора хмеля. Это у него, видать, из-за матери. Раньше-то она сынишек все обнимала да тискала, а сейчас перестала. Бобби к ней подбежит, а она его отталкивает, и старшего тоже, – вполголоса говорил Билли, пока дети собирали игрушки. – Если такое при мне случается, я стараюсь приласкать Бобби, да только меня дома нет, когда они из школы приходят. Он сидит, засунув пальцы в рот, глядишь – вся рубашка спереди уже и промокла от слюней.
Мейси задумалась.
– Сейчас лучше всего не обращать на это внимания. Следите только, чтобы кожа была сухой и не обветривалась на холоде. Вы правильно делаете, что стараетесь в чем-то заменить жену, однако это лишний повод не оттягивать ее визит к врачу.
Билли вздохнул:
– Мы пойдем. Увидимся в понедельник утром, мисс.
Мейси попрощалась с Билли и мальчиками и подошла к окну. Ребята вприпрыжку шли рядом с отцом через площадь, держа его за руки с обеих сторон. Мейси сознавала, что время уходит, и час, назначенный автором письма, все ближе, однако понимала и то, что Билли было необходимо поделиться своей тревогой о душевном здоровье Дорин, о том, что ее состояние угрожает благополучию семьи в целом. Мейси требовалось серьезно подумать. Она отошла от окна и придвинула кресло ближе к камину.
Глядя на веселые язычки пламени, Мейси размышляла о маленьком Бобби, страдающем из-за депрессии, в которую ушла его мать. Мейси хотелось оказать Билам всю возможную поддержку, хотя в этом вопросе была опасность перегнуть палку, поскольку ее и Билли связывали рабочие отношения, и она вовсе не желала уязвить самолюбие ассистента. Тем не менее мысли Мейси постоянно возвращались к мальчику и его физической реакции на эмоциональный стресс. Конечно, не стоило делать далеко идущие выводы на основании одного случайного проявления, и все же Мейси невольно вспоминала ту пору, когда сама оправлялась от ранения, полученного на войне. Как только самочувствие ее улучшилось, она испытала острое желание вернуться к работе медицинской сестрой. Так как в результате разрыва того же самого снаряда пострадал и ее возлюбленный – тело и разум Саймона оказались искалечены навсегда, – Мейси устроилась в психиатрическую больницу, где содержались бывшие солдаты, чей рассудок помрачила война.
По-прежнему устремив взор на раскаленное пламя, бившее из газовых рожков, Мейси вновь видела перед собой скрюченные тела, мышечные спазмы, причиной которых была не физическая, но душевная боль. Глаза – закатившиеся или уставленные в пространство, беспрерывные слезы, неуправляемые рефлексы… Пациенты были разные: одни рыдали, другие отказывались от пищи, третьи пытались нанести себе увечья, словно бы ради того, чтобы их тело ощутило раны, запечатлевшиеся в сознании. Были и такие, которые ритмично бились головой о стену, а изо рта у них текла слюна, и эта картина словно отражала бездонный ад, в который они вглядывались с утра – с момента пробуждения сознания – и до ночи, когда укол снотворного погружал их в забвение.
Мейси встала с кресла и подошла к шкафчику с многочисленными ящиками, какой можно встретить в аптеке. Открыв один из ящиков, она принялась перебирать карточки, пока не нашла нужную. Мейси задумчиво похлопала картонным прямоугольником по ладони, вернулась к столу, сняла трубку и набрала один из двух указанных на карточке номеров. Она не сводила глаз с карточки, ожидая ответа, и почти беззвучно шептала: «Пожалуйста, пусть он будет на месте, пусть будет на месте…» Мейси вздрогнула, когда в трубке раздался щелчок.
– Скажите, пожалуйста, доктор Энтони Лоуренс сегодня случайно не на дежурстве? – произнесла она. – Очень хорошо, спасибо. Не могли бы вы пригласить его к телефону?