Прошло несколько секунд. Мейси терпеливо ждала, крутя телефонный провод.
– Лоуренс слушает.
– Доктор Лоуренс, я очень рада, что застала вас на дежурстве, тем более в праздничный день. Не уверена, помните ли вы мою фамилию… Меня зовут Мейси Доббс, в восемнадцатом году я работала медицинской сестрой в Клифтонской больнице, вела палату «Дубы», потом палату «Ясени»…
– Вы – та самая медсестра, которая потом уехала доучиваться в Кембридж. Если не ошибаюсь, во Франции вы получили осколочное ранение в голову.
– Да, все верно.
– Чем могу помочь, мисс Доббс?
– Трудно объяснить по телефону, но вопрос срочный и конфиденциальный. Не могли бы вы уделить мне сегодня двадцать минут – скажем, в половине второго?
– В два часа у меня встреча и я должен буду уехать, так что вряд ли… Впрочем, хорошо, давайте поговорим, только подъезжайте чуть пораньше. В час дня вас устроит?
– Да-да, благодарю, доктор Лоуренс. Увидимся в час дня.
– Всего доброго, мисс Доббс.
Мейси с улыбкой повесила телефонную трубку на рычаг. Энтони Лоуренс и Роберт Макфарлейн были в чем-то схожи: оба – люди честные и прямолинейные, лишенные всяких сантиментов, профессионалы, преданные каждый своему делу. Однако в натуре доктора Лоуренса, который считался большим специалистом по лечению психологических травм, Мейси подметила еще одну черту: сострадание. Работая вместе с доктором в Клифтоне, Мейси видела, как Лоуренс спорил с чиновниками из пенсионной службы, которые хотели объявить пациентов с нервными расстройствами симулянтами, видела, как он часами не отходил от одного-единственного больного, пытаясь помочь ему произнести вслух собственное имя. Мейси не ждала от встречи слишком многого, но если беседа с доктором Лоуренсом поможет хоть на волосок приблизиться к раскрытию дела, это, безусловно, того стоит.
В больницу Принцессы Виктории Мейси прибыла в половине первого. После того как в привратницкой она назвала себя и ее фамилия нашлась в списке, вахтер взял увесистую связку ключей на медном кольце размером с браслет и велел следовать за ним. Больница, в которой теперь работал доктор Лоуренс, почти не отличалась от других ведомственных зданий, построенных в расцвете эпохи королевы Виктории. Массивное сооружение из красного кирпича своим горделивым видом символизировало промышленную и торговую мощь новой империи, подчеркивало общественную направленность, показывало, что создано для людей. Деревянные перила были отполированы до блеска, как и все медные ручки и украшения. Шагая по коридорам к кабинету доктора, Мейси ощущала слабый запах лаванды, которым веяло от начищенных полов. Ей стало любопытно, работает ли еще Шейла Кеннеди, сестра-хозяйка и почти легендарная личность. Судя по тому, как все блестело, эта суровая женщина по-прежнему стояла у руля. Чистота и безупречный порядок никак не вязались с названием «Дурдом», которое дали больнице местные обитатели: изначально спланированное как психиатрическая лечебница, заведение, как и госпиталь в Клифтоне, было переориентировано на лечение солдат с нервным истощением и другими душевными расстройствами, вызванными войной. И хотя основную часть пациентов, направленных сюда в военные и послевоенные годы, как правило, выписывали – некоторых уже через несколько недель терапии, – больница отнюдь не пустовала. В последнее время сюда поступало все больше таких, чья психика надламывалась из-за неспособности адаптироваться к мирной повседневной жизни после кровопролитных сражений на чужой земле.
В отличие от всегда открытых распашных дверей обычного госпиталя, в больнице Принцессы Виктории дежурный отпирал каждую дверь ключом и, миновав ее, снова запирал. В конце коридора между стенами, выкрашенными в кремовый цвет и выложенными понизу бордовой и кремовой плиткой, располагалась широкая винтовая лестница. Наверху лестница выходила в другой коридор с кабинетами по обе стороны. В каждый кабинет вела тяжелая дубовая дверь. Эта часть больницы охранялась не так строго, хотя дежурный не отходил от Мейси ни на шаг. Остановившись перед кабинетом доктора Лоуренса, он постучал и открыл дверь только после того, как изнутри раздалось звучное «Входите!»
– Сэр, к вам посетительница, мисс Доббс.
– Да-да, пусть войдет. И вот что, я сам провожу ее, когда буду уходить.
– Хорошо, сэр, только ей нужно будет расписаться в журнале.
– Не волнуйтесь, мы зайдем в привратницкую.
Дежурный отступил в сторону, пропуская Мейси в кабинет, затем коснулся ребром ладони лба, словно отдавая честь, закрыл дверь со стороны коридора и удалился.
Мейси и доктор Лоуренс обменялись рукопожатием. Волосы доктора, по-прежнему уложенные на прямой пробор, теперь были седыми, а не иссиня-черными, какими Мейси их запомнила во времена работы в Клифтонской больнице. Усы стали длиннее; Мейси заметила, что доктор вощит кончики, и это придает ему слегка надменный вид, хотя такого недостатка, как высокомерие, за Лоуренсом не водилось. На нем были круглые очки в проволочной оправе. Темные круги под глазами и глубоко залегшие морщины свидетельствовали о хроническом недосыпании и о том, что его работа связана с постоянными волнениями и тревогами. Воротничок плотно облегал шею, галстук едва не упирался в кадык. Доктор все еще был в белом халате – только что вернулся с обхода, догадалась Мейси.
– Присаживайтесь, мисс Доббс. – Он указал на простой деревянный стул.
– Спасибо, что согласились встретиться со мной, доктор Лоуренс, да еще так срочно.
– Пустяки, буду рад помочь, если смогу. Вы были хорошей медсестрой, мисс Доббс. Я всегда считал, что вам вполне по плечу медицинское образование. В наши дни женщины завоевывают все больше областей, не правда ли? Нужда научит, как говорится, тем более война стольких барышень оставила без мужей. Определенно сейчас гораздо меньше медсестер заводят семью и оставляют работу, и все из-за того, что попросту не хватает мужчин!
Слегка улыбнувшись, он сел за стол напротив Мейси. От нее не укрылись две плоские обтрепанные подушки на сиденье его стула – очевидно, доктор принес их из дома, желая создать хоть какое-то удобство.
– Ну а вы чем занимались после возвращения в Кембридж?
Рассказывая о событиях своей жизни за последние двенадцать лет, Мейси разглядывала окружающую обстановку. Кабинет был чистым и опрятным, книги расставлены по полкам в соответствии с предметом, везде царило ощущение порядка. Именно это импонировало Мейси в характере доктора: чувство порядка. Доктор Лоуренс обязательно пересчитывал инструменты до и после каждой медицинской процедуры, отпустив пациента, всегда сразу, пока не забылось, делал соответствующие записи, притом четким и разборчивым почерком. Однако так было десять лет назад. Сейчас, пока Мейси говорила, он рассеянно подравнивал стопки бумаг и папок на столе, поправляя края и следя, чтобы расстояние от одной стопки до другой не превышало двух дюймов. Затем доктор протянул руку и выложил ровным рядком карандаши и ручки, после чего достал из кармана чистый носовой платок и принялся натирать им столешницу.
– …поэтому, когда доктор Бланш ушел на покой, я стала его преемницей и открыла свое дело. Сейчас я принимаю клиентов на Фицрой-сквер.
– Гм, впечатляет, мисс Доббс, весьма впечатляет. – Лоуренс поднял глаза, спрятал платок, извлек из жилетного кармана часы, посмотрел на время и убрал часы обратно. – Мы всегда очень неохотно отпускаем хороших медсестер. – Кашлянув, он перешел к сути: – Итак, чем могу служить? Вы упомянули, что дело не терпит отлагательства.
– Именно. К тому же все это строго конфиденциально.
– Разумеется. Не забывайте, в этих стенах мы привыкли не разглашать информацию.
Мейси вздохнула:
– Видите ли, речь не идет о консультации по конкретным вопросам, однако с вашей помощью я рассчитываю продвинуться в одном очень серьезном расследовании. Достаточно сказать, что я работаю по поручению Скотленд-Ярда, и дело действительно крайне деликатное.
– Продолжайте.
– Вы читали о человеке, который совершил самоубийство на Шарлотт-стрит в канун Рождества?
– Да, конечно. Скверный, скверный случай. Чудо, что он не забрал с собой на тот свет еще кого-нибудь. Правда, в газетах пишут о раненых.
– По счастью, ничего серьезного, хотя, как нам с вами известно, у свидетелей подобного зрелища на всю жизнь могут остаться неизгладимые впечатления.
Доктор Лоуренс кивнул, вновь поправляя папки с документами.
– Именно. Если я правильно понял, самоубийство связано с вашим текущим расследованием?
– По всей вероятности, да, хотя подтверждений этому пока нет. Полагаю, этот человек – бывший солдат. Я как раз шла по Шарлотт-стрит и, оказавшись довольно близко, сумела разглядеть – одна нога у него была покалечена и не сгибалась в колене, а другую он либо подогнул под себя, либо ее ампутировали. Лично я склоняюсь к версии об ампутации. По результатам осмотра останков мы проверим, так ли это. У меня не было возможности заговорить с ним – в противном случае я просто не сидела бы здесь сегодня, – однако я заметила специфические движения головы и рук, указывающие на посттравматический шок.
– И чем же могу помочь я?
– Доктор Лоуренс, в психиатрических больницах и госпиталях до сих пор содержится немало бывших солдат, не излечившихся от невроза военного времени, но еще больше их выписалось в последние годы. Некоторые отправляются на попечение родственников, некоторые переезжают в приюты. Наш самоубийца может быть из их числа.
Энтони Лоуренс вздохнул, потирая подбородок:
– Мисс Доббс, правда о том, каким образом в этой стране осуществляется реабилитация солдат с посттравматическим шоком, просто ужасает, а для детектива вроде вас, который пытается установить личность погибшего – это ведь сейчас и есть ваша главная задача? – может стать серьезным препятствием. – Он опять тяжело вздохнул, взял ручку и положил обратно на стол, убедившись, что письменные принадлежности располагаются параллельно друг другу. – Во время войны и по ее окончании диагноз «боевой посттравматический синдром» был поставлен примерно семидесяти пяти – восьмидесяти тысячам человек. Это те случаи, в которых подтверждение диагноза не составляло труда, и пострадавших демобилизовали или отправляли на лечение. – Доктор устремил на Мейси взор синевато-серых глаз, цветом напомнивших ей небо в студеный день. – По моей оценке – а за такие комментарии меня не погладят по головке, так что, пожалуйста, используйте их с осторожностью, – в действительности количество больных исчислялось не десятками, а сотнями тысяч. Я убежден, что нет ни одного мужчины, – взгляд доктора Лоуренса стал еще более пронзительным, – или женщины, кто вернулся бы из Фландрии, не подорвав душевное здоровье.
– Я знаю, – тихо промолвила Мейси.
– Вам ли не знать. Но знаете ли вы, какое давление оказывалось на врачей в военные и послевоенные годы? – Не дожидаясь ответа, Лоуренс продолжил: – Мало того, что нас заставляли признавать пациента годным к службе, едва у него затягивались телесные раны, в придачу к этому в подавляющем большинстве случаев, за исключением самых очевидных, старшие армейские чины просто игнорировали наши рекомендации направить больного в психиатрическую лечебницу для прохождения реабилитации. Им гораздо проще было объявить солдата разгильдяем и трусом. Людей с полураздавленной психикой отсылали обратно на поле боя. – Он нервно передернул плечами. – Само собой, тому была и другая причина: пенсии. Если солдат получал в бою ранение, ему назначалась скромная пенсия. С ростом числа тех, чей рассудок повредила война, правительство испытывало все меньше желания делать выплаты – казна просто не могла позволить себе эти расходы, поэтому таких старались выписывать из госпиталей при первой возможности, ведь у многих не было ни видимых травм, ни рубцов и шрамов. Мисс Доббс, вынужден сказать, что вы ищете иголку в стоге сена. Даже если вы просмотрите медицинские карты всех до единого пациентов с психоэмоциональными расстройствами, истерическими неврозами и депрессией, все равно это будет лишь верхушкой гигантского айсберга.
– Вы очень откровенны, доктор Лоуренс.
– На каждого больного, который никогда не выйдет за ограду этого заведения, там, – Лоуренс указал на окно, – приходится пять, шесть, семь заключенных в тюрьму своего собственного разума. Они пытаются найти работу, прожить этот день и дотянуть до следующего. У некоторых есть семьи и дети, но часовой механизм в их головах ведет обратный отсчет, и однажды, когда, например, младенец зайдется в особенно пронзительном плаче, такой человек от ужаса скорчится в углу или, того хуже, причинит себе вред. Многие из них каждое утро собираются с духом и только так живут, работают, дышат, завязав себя узлом, чтобы окружающие не узнали об их искалеченных душах – переломанных так же, как ломают ребра и конечности.
– Простите, если…
Лоуренс вскинул руку:
– Не надо. Вы пришли задать вопросы и получили больше, чем рассчитывали. – Доктор аккуратно вытащил одну из папок и постучал пальцем по картонной обложке. – Здесь собраны распоряжения властей, в которых мне предписано сократить количество ветеранов войны, содержащихся в больнице. Посреди зимы они окажутся в суровой лондонской реальности, без каких-либо шансов найти работу или поддержку. Куда они пойдут? Кто о них позаботится? Я веду эту нескончаемую битву и теперь, когда все стремятся забыть о войне.
Мейси кивнула:
– Доктор Лоуренс, вы проявили необычайную любезность, согласившись уделить мне время. И все же позвольте задать несколько вопросов. Существуют ли какие-то стереотипы поведения ваших пациентов, отпущенных, так сказать, на волю? Держатся ли они поблизости или пропадают? – Мейси набрала в грудь воздуха. – Постараюсь дать вам более ясное представление о ситуации… в свою очередь, напомнив о необходимости держать наш разговор в тайне. Так вот, один из высокопоставленных правительственных чиновников получил письмо с угрозой. Пока другие разбираются, можно ли успокоить угрожавшего, частично выполнив требования, и тем самым выиграть время, я должна его отыскать. Фраза насчет иголки в стоге сена приходила и мне в голову – по опыту войны и работы в Клифтоне я понимаю, насколько трудна задача. Однако я обязана использовать каждую зацепку – хвататься за соломинку, если хотите. Итак, если рискнуть и предположить, что человека, который свел счеты с жизнью на Шарлотт-стрит, год-два назад выписали из психиатрической лечебницы, как бы я могла найти сведения о нем?
Лоуренс положил папку на место и вновь выровнял края стопки.
– Начать с Пенсионной службы? Сразу скажу, что эта дверь накрепко заперта. Я постараюсь добыть для вас разрешение на просмотр записей о бывших пациентах Клифтона, а также допуск в другие психиатрические лечебницы. Когда люди выходят на волю из закрытого заведения, будь то больница или тюрьма, они порой испытывают потребность сохранять некую связь с этим местом. Подыскивают комнату с видом на больничные трубы, ходят на амбулаторный прием или за рецептами на лекарства. Им просто хочется знать, что их «гнездо», пусть даже оно было самым отвратительным местом на Земле, где-то рядом. Впрочем, это мое частное мнение. Мои коллеги, вероятно, считают иначе.
Мейси взяла в руки перчатки и шарф.
– Благодарю, доктор Лоуренс. – Она бросила взгляд на настенные часы. – Мне пора. – Достав из черного портфеля визитную карточку, Мейси положила ее на стол перед доктором, который отодвинул стул и встал. – Сообщите, пожалуйста, как только мне будет позволено изучить записи. Неловко говорить об этом, но все же визиту по официальному пропуску я бы предпочла посещение в частном порядке. Уверена, сестра-хозяйка скорее по раскаленным углям пройдет, чем допустит такое во вверенной ей больнице.
Лоуренс расхохотался.
– Я с вами свяжусь. А теперь идемте, провожу вас в привратницкую.
Спускаясь по лестнице, доктор и Мейси вспомнили прежние времена, поговорили о переменах в Клифтонской больнице, произошедших после ее ухода, о детях Лоуренса, уже взрослых. Он отпер и запер несколько дверей, и вскоре они подошли к выходу.