– Благодарю покорно, – натягивая пальто, отказался главврач. – Я же этот пароль забуду раньше, чем спущусь на первый этаж. И что потом?
– Потом, если не вспомните, придется переустанавливать всю систему, – сказал Женька. – И все файлы, хранящиеся на жестком диске, будут потеряны. Причем навсегда.
– Ну вот, – с непонятным удовлетворением констатировал Семен Тихонович, поправляя шарф, – а ты говоришь: пароль. Ты мне, братец, предлагаешь диверсию. Даже хуже: информационное самоубийство. Держи, – добавил он, протягивая Женьке ключ от приемной. – Будешь уходить – дверь запри обязательно. Ключ…
– Завтра, как только приедете, – договорил за него Соколкин, – прямо на крыльце. В собственные руки.
Церемонно распрощавшись, главврач отбыл. Из окна приемной Женька видел, как он уселся за руль своего «шевроле». Из хромированной выхлопной трубы толчком выбилось облачко белесого пара, под слоем грязи тускло зарделись красные огни габаритов; машина тронулась, и Женька отошел от окна.
Первым делом он запер дверь приемной изнутри, чтобы никто не помешал его изысканиям. При этом где-то на заднем плане промелькнула скользкая, отозвавшаяся легким спазмом внизу живота мыслишка, что в дверь может заглянуть не дежурная сиделка или соскучившийся по роскоши человеческого общения режиссер-наркоман, а вернувшийся за конвертом убийца. Но Женька вытолкал ее из головы взашей: запугивать себя самого было незачем, желающих хорошенько его пугнуть, судя по всему, хватало и так.
Пока компьютер урчал электронными потрохами, загружаясь, Женька вынул из-за пазухи конверт и извлек из-под клапана его содержимое, которому, если не знать предыстории и судить только по виду, было самое место на дне мусорной корзины.
Это самое содержимое представляло собой плоский прямоугольный пакет из тонкого прозрачного полиэтилена, с одной стороны проклеенный плотной бумагой с дырочками для скоросшивателя, в просторечье именуемый файлом. Внутри файла лежал одинокий листок, по размеру и плотности похожий на лист из обыкновенного школьного альбома для рисования, только пожелтевший от старости и слегка потертый. С одной стороны на нем чем-то черным – то ли тушью, то ли старорежимными чернилами, но никак не шариковой ручкой – был нанесен неправильных очертаний вытянутый контур, явно имевший прямое отношение к географии – если, конечно, он вообще имел отношение хоть к чему-нибудь, а не являлся плодом отравленного алкоголем воображения покойного Бориса Григорьевича Шмакова.
Наверное, это все-таки была карта – возможно, какого-то острова, а может быть, административного района или целого государства. Впрочем, контуры, хоть и явно сглаженные, лишенные мелких деталей, все-таки были чересчур извилистыми для административных и тем более государственных границ, которые сильные мира сего для удобства вечно норовят прочертить по линейке. Так что это, скорее всего, был остров или, наоборот, водоем.
«Остров, остров, – подсказал неожиданно прорезавшийся внутри Женькиной головы ехидный голосок. – А то как же! А вот тут, где крестик, зарыт клад».
Крестик на карте действительно был. Кроме крестика, в правом верхнем углу листка виднелась сделанная торопливой рукой надпись: «42° 12’ с. ш., 146° 35’ 44” в. д.» Если это были не координаты, Женька вообще ничего не понимал ни в географии, ни в жизни – ни в чем.
Больше на доставшейся ему в наследство от Шмяка бумажке не было ни надписей, ни значков – словом, никакого пояснительного текста, который хотя бы объяснял, остров это или море, в котором что-то утопили, пометив крестиком место, где это произошло.
С географией Женька худо-бедно разобрался еще дома – просто открыл в атласе карту восточного полушария и посмотрел, где это сорок два градуса северной широты и сто сорок шесть восточной долготы. Точка с указанными координатами располагалась в открытом море – вернее, в Тихом океане, немного южнее самого южного из островов Курильской гряды – Шикотана, почти на самой границе российских и японских территориальных вод. Изучение более подробной карты Сахалинской области не дало никакой дополнительной информации – в указанной точке не было ничего, кроме голубого фона, обозначавшего море.
«Чертов псих», – пробормотал тогда Женька, имея в виду Шмяка. И немедленно вспомнил, что на картах, даже морских, самых подробных, лоцманских, бывают обозначены далеко не все мели, рифы и даже острова. Что уж говорить о дешевом ширпотребовском атласе, напечатанном для тех, кто с трудом отличает Швецию от Швейцарии и путает Гаити с Таити!
Компьютер наконец загрузился. На всякий случай спрятав карту обратно в конверт, а конверт за пазуху, Женька вышел в Сеть. Попутно он думал о том, что Шмяк, как ни крути, все-таки был не в себе. Ну кто в наше время хранит важную информацию на листке из дешевого альбома для рисования? Хотя с точки зрения человека, пик активности которого пришелся на эпоху дисковых телефонов и черно-белых телевизоров, программы в которых приходилось переключать при помощи плоскогубцев, бумага, наверное, надежнее. В самом деле, даже самые современные носители при всем их удобстве и огромной емкости надежными не назовешь. Ты к нему привыкаешь, доверяешь ему больше, чем собственной памяти, хранишь на нем все, что боишься забыть, а в один прекрасный день он выходит из строя или, того смешнее, просто-напросто теряется. И что потом, как сказал Семен Тихонович?
Он вошел в программу спутниковой навигации и ввел по сетке указанные на карте Шмяка координаты. Пока длилась секундная пауза, Женька почти не дышал: до него вдруг дошло, что этот момент решает все. Если в точке с указанными координатами нет ничего, кроме серой океанской воды, все его раздумья и переживания не стоят выеденного яйца. Тогда карта – просто пожелтевший лист из школьного альбома, никчемный обрывок далекого прошлого, имевший значение для одного лишь Шмяка и потому бережно им хранимый. Может быть, у него когда-то был сынишка и они вдвоем играли в «Остров сокровищ» – рисовали пиратские карты, мастерили повязки через глаз и, привязав к ноге ножку от сломанного табурета, с криком «Пиастры!» размахивали деревянной саблей. Сынишка умер или просто уехал с матерью в другой город, Шмяк запил и свихнулся, и эта карта, которую они не успели дорисовать много лет назад, превратилась для него в настоящее сокровище, которое он хранил как зеницу ока…
Программа выдала на монитор картинку, и Женька увидел на перекрестье паутинных линий затерявшуюся среди серой морщинистой глади океана крошечную светлую крупинку, напоминавшую крошку хлеба на смятой атласной простыне.
Это на самом деле был остров. Женька увеличил изображение и, даже не вынимая из-за пазухи конверт с картой, понял, что картинки идентичны, – разумеется, если не принимать во внимание погрешности, неизбежные при рисовании карты от руки, без специальных инструментов.
Не отмеченный на карте остров существовал в действительности, а не являлся плодом чьего-то больного воображения. Глядя на переданную со спутника картинку, Женька Соколкин решил, что все это надо хорошенько обдумать. И тут же обнаружил, что у него все давным-давно обдумано, взвешено и решено.
Потому что простенькая логическая цепочка выстраивалась сама собой. Так пущенные по узкому желобу шары, попадая в тупик, выстраиваются в ряд друг за другом – не по чьей-то воле, а просто потому, что не могут выстроиться иначе.
Сначала был августовский путч девяносто первого года, опломбированный почтово-багажный вагон, ушедший из Москвы куда-то на восток под усиленной охраной, пропавшее золото коммунистической партии и застрелившийся, а может быть, кем-то застреленный министр. А потом появился Шмяк, который, судя по его намекам, кое-что обо всем этом знал, и карта острова в Тихом океане, из-за которой его убили.
Все просто, как блин, не правда ли?
Женька посмотрел на часы в правом нижнем углу экрана и прислушался. За окном быстро темнело, со стороны столовой доносилось звяканье посуды и отголоски разговоров: немногочисленные пациенты Семена Тихоновича ужинали, готовясь неторопливо отойти ко сну. Время у него еще было, поскольку, уходя из дому, он наплел маме то же самое, что и главврачу, – что идет готовить реферат по астрономии. Сбор материалов для солидного реферата – дело небыстрое, так что хватятся его не раньше чем через два, если не через все три часа. Время не просто есть – его навалом, и, кажется, Женька Соколкин знает, как им воспользоваться.
Он не хвастался, говоря Шмяку, что кое-что смыслит в информатике и программировании. Правда, хакерство как таковое он бросил в возрасте тринадцати лет, но теперь, похоже, пришло время тряхнуть стариной. Задача перед ним стояла не шибко сложная, и вскоре он уже изучал содержимое жесткого диска компьютера, в который проник без ведома владельца.
Нужная папка отыскалась без труда. Наудачу открыв первый попавшийся файл, Женька вздрогнул: с экрана на него смотрел Шмяк – правда, помолодевший лет на двадцать, но, несомненно, он собственной персоной. На Шмяке был офицерский китель с красными петлицами, полковничьими погонами и россыпью каких-то значков и медалей на груди. Его широкая физиономия имела преувеличенно серьезное, отсутствующее выражение, как у всех, кто фотографируется на документы. Подпись под фотографией гласила: «Прохоров Георгий Ильич, полковник внутренних войск МВД СССР, в 1986–1991 гг. сотрудник центрального аппарата МВД».
«Почему Прохоров? – изумился Женька и тут же ответил себе: – По кочану. Нашел чему удивляться!»
Колебание было непродолжительным. Пальцы тихонько, будто тайком от хозяина, легли на клавиатуру и проворно забегали, набирая коротенькое сообщение. Не дав себе времени одуматься, Женька навел курсор мыши на табличку с надписью «Отправить» и щелкнул левой кнопкой.
Сообщение ушло, и это означало, что Женька Соколкин сделал очередной шаг по стезе совершения необратимых поступков. Причем этот, второй шаг был намного шире первого.
Андрей Липский загнал машину на заснеженную стоянку перед подъездом и затормозил. Фары осветили высоченный, по грудь взрослому мужчине, смерзшийся до каменной твердости и припорошенный сверху свежим снежком сугроб, навороченный дворницкими лопатами. Даже не выходя наружу, Андрей точно знал, что расстояние между передним бампером его машины и этой твердой, как бетон, снежной стеной не превышает одного сантиметра: проблем с парковкой он не испытывал с тех давних пор, когда сидел за рулем свои первые полгода.
Вслед за его «шкодой» во двор въехал и остановился поодаль, чуть слышно ворча мощным движком и мрачновато посверкивая ксеноновыми фарами, знакомый черный «рейнджровер». Из-за этого дорогостоящего корыта Андрей вот уже неделю чувствовал себя как собака с привязанной к хвосту консервной банкой. Хуже всего было то, что он даже не мог высказать свое недовольство: не хотелось выглядеть неблагодарным, а уж сполна получить то, что причиталось ему за статью о почтово-багажном вагоне и покойном министре внутренних дел, не хотелось и подавно.
Из внедорожника вышли двое прилично одетых мужчин, и Андрей поймал себя на том, что уже начал запоминать ежедневно сменяющих друг друга охранников в лицо. Эта смена сопровождала его уже третий раз. Из-за бьющей в глаза разницы в телосложении Андрей про себя называл их Слон и Моська. Слон остался на стреме, а Моська, быстро оглядевшись по сторонам, нырнул в подъезд. Андрей заглушил двигатель, погасил фары, закурил и стал ждать.
Поиски, за которые он взялся по просьбе Виктора Павловича Стрельникова, продвигались ни шатко ни валко. Из предоставленной Стрельниковым информации следовало, что иначе и быть не могло: объект, судя по оказавшимся в распоряжении Андрея скудным сведениям, был тертый калач и умел играть в прятки. Стрельников признался, что потратил на его поиски почти полтора десятка лет, и это уже само по себе было довольно интересно: кем надо быть, чтобы пятнадцать лет, как на суслика, охотиться на ушедшего в глубокое подполье полковника внутренних войск? Факт, что не рядовым обывателем; судя по некоторым признакам – например, по наличию в распоряжении Виктора Павловича маленькой частной армии, – до недавних пор Стрельников имел непосредственное отношение к спецслужбам и достиг на этом поприще немалых высот.
Разумеется, Андрей задавал дополнительные вопросы, и на некоторые из них Стрельников, к его удивлению, согласился ответить – надо полагать, в интересах дела. Он сообщил, что изначально разыскивал растворившегося, как кусок рафинада в стакане с кипятком, полковника внутренних войск Прохорова по заданию руководства, – какого именно руководства и чем оно, собственно, руководило, журналиста Липского, по его словам, не касалось. Предполагалось, и притом не без оснований, что Прохоров руководил вывозом из Москвы части золотого запаса компартии и может пролить свет на его дальнейшую судьбу. Полковник Прохоров явно не горел желанием проливать свет на что бы то ни было и бегал от ищеек по всей стране, как находящийся в федеральном розыске матерый рецидивист, раз за разом оставляя преследователей с носом.
Время шло, руководство менялось, но его интерес к объекту поисков не ослабевал. Да оно и немудрено: все-таки вагон золотых слитков – это не потерявшаяся группа туристов и не застрявшие в плену у каких-нибудь талибов заложники; вагон золота – это, товарищи, стимул, причем достаточно мощный, чтобы десятилетиями финансировать поиски человека, которого, вполне возможно, давно нет в живых.
Пару лет назад Стрельникову и его группе снова удалось напасть на след неуловимого экс-полковника. Но тут пресловутое руководство сменилось в очередной раз и, изучив собранный Стрельниковым материал, пришло к выводу, что данное расследование необходимо прекратить, а накопившиеся бумаги по делу сдать в архив. Таков, по крайней мере, был отданный ему приказ; о настоящих выводах и намерениях нового начальства Виктору Павловичу оставалось только гадать, но он подозревал, что тут все не так просто, как выглядит на словах. Во главе спецслужб, по секрету сообщил он Андрею, никогда не стояли романтики с фанатичным блеском в глазах, готовые с радостью принести свою жизнь на алтарь служения Отечеству. Но нынешние, сказал он, – это что-то новое, доселе невиданное; глаза у них, как у снулых карпов, и, если в этих глазах что-то отражается, так это не эмоции и мысли, а всего лишь цифры, какие можно увидеть в окошечке работающего кассового аппарата.
Коротко говоря, у Стрельникова сложилось совершенно определенное впечатление, что руководство решило прикрыть разрабатываемую им тему с одной-единственной, не слишком благовидной целью: официально признать так называемое золото партии несуществующим, чтобы затем с использованием служебного положения в целях личного обогащения все-таки разыскать его и прибрать к рукам. А чтобы господин Стрельников не помешал осуществлению этого плана, его аккуратно выперли на пенсию – по возрасту, состоянию здоровья и в связи с недостаточным пониманием стратегических целей и задач возглавляемого им подразделения в свете изменившейся геополитической обстановки.
Разумеется, Стрельникова такая формулировка не оставила равнодушным: он взъярился и положил себе во что бы то ни стало обойти этих рвачей, разыскать Прохорова и извлечь из него информацию о местонахождении золота – если понадобится, даже при помощи тисков, паяльника и прочих приспособлений, которых за века развития пыточного искусства человечество изобрело более чем достаточно.
Совсем недавно его людям удалось разыскать человека, который располагал кое-какой информацией о нынешнем местонахождении Прохорова. По его словам, тот намеревался в течение какого-то времени отсидеться в одной из столичных частных психиатрических клиник, где, как он полагал, его никто не станет искать. Что это за клиника и где она расположена, источник сообщить не успел: на условленную встречу он не явился, а вскоре его нашли мертвым со следами пыток на теле. Из этого печального происшествия Стрельников сделал резонный вывод, что его противники не дремлют и, используя его собственные наработки, движутся с ним буквально ноздря в ноздрю.
Дальнейшее можно было не объяснять. Господину Стрельникову нужен был грамотный, заинтересованный человек со стороны, чтобы, не привлекая к себе ненужного внимания, обследовать все столичные и подмосковные частные дома скорби. Эта роль представлялась Андрею Липскому не шибко почетной и завидной, однако Стрельников платил не только деньгами, но и информацией, причем именно той, которая Андрея в данный момент больше всего интересовала.