Задумался Павел о судьбе сестренок. Как быть с ними? Базки — рукой подать, тут он чаще мог наведываться домой. А до Еланской далеко. Когда захотел, не выскочишь. Жди удобного случая. Девчонки же растут без присмотра. Правда, пока что он доволен ими — старательные они, послушные. Дуся в школу бегает, Аня учится портняжить у Сулинихи. Та не нахвалится ею, хотя и требует платить за учение. Хорошо еще — стали давать с недавнего времени зарплату. Обещают скоро форму выдать. Все ж таки облегчение сиротской семье...
— Ну что, девчата, будем делать? — спросил он, когда рассказал им о новом назначении.
— Что ж еще делать? — по-взрослому ответила Аня. — Езжай. О нас не беспокойся. Мы с огорода пока поживем. А к зиме будет видно...
Павел с грустью оглядел единственную комнатушку с просевшим потолком и с подслеповатыми окошками. Посреди ее упирался в перекрытие полусогнувшийся от тяжести столб, без которого хата наверняка уже завалилась бы. Не хочется оставлять девчонок, а делать нечего — надо ехать.
В Еланской Павлу предстояло сменить Ивана Кравцова, своего бывшего однокашника по армейской службе, которого снимали за распущенность и пьянство. При его попустительстве на участке процветали конокрадство и самогоноварение. Полз даже слушок, что порой он намеренно закрывает глаза на преступления, получая за это подачки на выпивку.
Привезенное Павлом предписание о передаче дел Иван воспринял с облегчением. Он оживленно и несколько суетливо вводил Кириченко в курс дел. Показывая на ворох папок с нераскрытыми преступлениями, Кравцов виновато улыбнулся:
— Может, ты счастливей моего будешь.
Уже прощаясь, нагнулся к самому уху своего преемника, прошептал:
— Гаврилы Щетникова берегись. Ворюга еще тот...
Павел засмеялся:
— Ты чего шепчешь? Вроде бы, кроме нас с тобой, в кабинете никого нет.
Иван многозначительно поднял указательный палец:
— Они, гады, вездесущи. Знают каждый наш шаг. Их много. Ты еще не знаешь, как их много.
Он скривился, стиснул руками голову:
— Трещит, проклятая шарманка... В общем, говорю, берегись. Смеяться не спешай.
5
Щетников... Эта фамилия стала попадаться на глаза новому уполномоченному с первого же дня. Но, странное дело, неизменно в самых мелких и незначительных эпизодах, ничего общего не имеющих с крупным хищением скота. Складывалось впечатление, будто этот человек сознательно выставляет напоказ все свои грехи. «Смотрите, мол, мне нечего скрывать. Виноват — привлекайте». Но в том-то и дело, что привлекать его было не за что.
Видели на рынке хутора Рябова, где нашли двух краденых лошадей? Ну и что из того? Разве советский человек не имеет права потолкаться в свое удовольствие среди рыночной толпы? Ах, видели его беседующим как раз с торговцами краденого. Эка невидаль!.. На лбу у них ничего не было написано. Приценялся к мерину. Зачем понадобился мерин? А ни зачем. Просто любитель красивых лошадей.
Пьянствовал с отпетым вором Яшкой Воронковым, которого на следующий день арестовали по обвинению в хищении пары быков? Вот беда большая! С каких это пор стали запрещать престольный праздник отмечать? Яшка Воронков вор? Да не может быть того — с виду человек как человек. Неужто правда? Не знал, не знал за ним такого. Не даром говорится: чужая душа потемки.
Все это было так. В то же время чуть ли не вся Еланская говорила о нем, как о прожженном воре крупного масштаба, который не пачкает рук мелким воровством. А как известно, дыма без огня не бывает. Над всем этим стоило поразмыслить...
6
Крепко запомнил Павел сказанное Иваном Николаевичем Ворониным на совещании работников управления: «Нас, милиционеров, единицы и сами мы в борьбе с врагами ничего не сможем сделать, если не будем опираться на народные массы. Ищите себе надежных помощников. Они всегда найдутся среди окружающих вас людей».
Приехав в Еланскую, Павел сразу же наладил связь с местной комсомольской ячейкой. Ему в помощь выделили двух пареньков-активистов. Они были неплохие советчики — хорошо знали жителей самой станицы и прилегающих хуторов. Павел поручил им разведать как можно больше данных о жизни и связях Гаврилы Щетникова. В результате у него сложилось твердое убеждение, что Щетников руководит большой шайкой воров. Под его началом разрабатываются и осуществляются все хищения крупного рогатого скота и лошадей. Но он, видимо, редко когда лично сам принимает участие в этих делах. Потому-то он и неуловим. Надо было выждать, лучше изучить самого главаря, его привычки, вкусы, увлечения. Возможно, именно в этом направлении и следовало искать путь к окончательному варианту ликвидации воров.
А пока вместе с добровольцами Павел Кириченко гонял по левадам и в камышах самогонщиков. Он безжалостно уничтожал аппараты самогоноварения, изымал предназначенное для сусла зерно. Всякий раз, сталкиваясь с варварским использованием хлеба, Павел закипал яростью. В такие минуты даже его активисты старались не попадаться ему на глаза.
Как-то втроем они лежали на берегу речки в засаде. Поджидали хозяина найденных в камышах двух мешков ячменя и аппарата. По всему видно было, что неизвестный налаживал крупное производство самогона. Но к лиманам уже подбирался вечер, а никто так и не появлялся. Подходил к концу шестой час их дежурства.
— Наверное, сегодня он не придет, — высказал предположение один.
— Да, вряд ли он захочет привлекать внимание, — откликнулся другой. — Ночью огонь далеко виден.
Павел недовольно поежился:
— Придет — не придет, а пока не стемнеет, уходить нельзя.
— Скажи, Павел Григорьевич, за что ты так ненавидишь самогонщиков? — поинтересовался первый.
— За что — спрашиваешь? — Павел пожевал зеленый стебелек овсюга и сплюнул. — Поглядел бы я на тебя, если б ты, как я, хлеб этот с кровью добывал по одному зернышку. Если б твои лучшие друзья за это зернышко жизни свои ложили. Я ведь был еще недавно чрезвычайным уполномоченным окружного продкомитета. Пришлось всего навидаться. Однажды в лапах у махновцев побывал вместе с двумя милиционерами.
— Расскажи, Павел Григорьевич, — попросили ребята.
Павел задумался, прищурился:
— Ну, ладно, слушайте, только не забывайте поглядывать на дорогу и вокруг. Дело было так...
7
В станицу Вешенскую пришла тревожная весть: уходя от преследования регулярных частей Красной Армии, к Верхнему Дону устремилась банда махновцев. Чуя свой близкий конец, они ничего и никого не жалеют на своем пути — грабят жителей, убивают представителей Советской власти, жгут хлеб.
Хлеб... Он в те времена ценился на вес золота. В нем было спасение — голод уже захлестывал страну гибельной петлей. Даже в самых урожайных районах зерно собирали по крупицам, чтобы спасти от вымирания целые губернии.
Поздним вечером комиссар продкомитета Мурзов вызвал к себе молодого двадцатидвухлетнего Павла Кириченко, продуполномоченного шестидесяти двух станиц и хуторов Верхнедонского округа.
— Получена шифровка, — сказал он. — Курс махновцев лежит через наши места. Точнее: Краснокутская — Боковская. Приказ: вывезти весь хлеб в Мальчевскую.
— Есть, — отчеканил Кириченко.
Хлеб с величайшим трудом, а нередко и ценой гибели лучших людей, сосредоточивался перед отправкой на железную дорогу в Боковской, Краснокутской и Чистяково. Лишиться этих запасов — значило поставить под угрозу голодной смерти многие районы Советской республики.
— Разрешите действовать?
Комиссар помедлил с ответом, пытливо разглядывая высокого нескладного парня с нахмуренными бровями. Заплатанная, ветхая, из мешка скроенная рубаха на плечах, еще живописнее — шаровары, на ногах стоптанные чирики, худой, бледный.
— Ты как питаешься?
Кириченко удивленно и непонимающе уставился на начальника.
— Как все, — нерешительно ответил он.
Комиссар невесело усмехнулся.
— Значит, как придется... Н-да... После госпиталя тебе бы... — Он вдруг замолк, поняв, как нелепо звучит сейчас его сочувствие. — Ладно, Кириченко. Имей в виду: задание тебе дается ответственное, во-первых, нелегкое, во-вторых... Хотя думаю, что в общем-то, безопасное. В твоем распоряжении не меньше двух суток. Должен успеть. Мобилизуй все население, весь транспорт. Прояви революционную твердость. Кто попытается помешать, саботировать, — к стенке. Никакой жалости. И имей в виду... — Взгляд Мурзова потяжелел. — Не успеешь угнать хлеб от махновцев, за невыполнение задания самолично...
Павел знал: это не пустая угроза, даже не предостережение. Такая это работа, которую никто ему не навязывал, которую он взял на себя добровольно, по убеждению. Иначе не могло быть. И потому, посуровев лицом, он звонче обычного повторил:
— Разрешите действовать?
— Действуй. Возьми с собой двух милиционеров, а для сопровождения обоза — эскадрон казаков.
Теплая, как парное молоко, ночь обволокла хаты, сады, все живое. Даже лежащий рядом Дон не приносил ни малейшей прохлады. Изредка лениво побрехивали собаки.
Но через минуту тихие сонные улицы станицы пришли в движение. Гомон людей, звон уздечек, беспокойное ржание лошадей. И вот уже длинная колонна всадников на рысях вымахнула за околицу. Впереди на линейке, запряженной парой горячих рыжих донских скакунов, катил Павел Кириченко с охраной. На заре в степи стало прохладней, и он запахнулся в старенькую армейскую шинель. Время от времени из дорожной пыли, пугая лошадей, шарахались перепела. Когда прояснился восток, в поднебесье завели свои нескончаемые песни жаворонки. Окружающая обстановка казалась мирной и безмятежной, но Павел знал, что в любую минуту из-за бугра или леска могли ударить шнырявшие по всей округе бандиты.
Больше суток метался Павел от станицы к станице. Удалось собрать обоз больше чем в тысячу подвод. Когда заканчивали погрузку в Боковской, прискакал казак из разведгруппы.
— Кириченко! — закричал он встревоженно. — Где Кириченко?
— Ну чего горло дерешь? — хмуро отозвался Павел, предчувствуя беду.
— Торопись! Махно занял Чернышовскую.
— Чернышовскую?.. А, черт возьми!..
От Боковской до Чернышовской — час-полтора пути. С учетом того, что лошади у махновцев заморенные, — чуть больше.
— Слыхали?! — зычно крикнул он в притихшую толпу казаков, сгрудившихся возле обоза на площади.
— Та слыхали, хай ему бис в ребро, тому Махну, — угрюмо отозвался седобородый ездовой, жалостливо глядя на свою конягу.
— Так вот, значит, братцы! Попадать в лапы махновцев нам не с руки. Сейчас — аллюр три креста на Мальчевскую. Сопровождать обоз будут несколько сотен бойцов. Но знайте, что у махновцев силы намного больше. Так что лучше не встречаться.
Передав свои полномочия начальнику конвоя, Павел пошел на почту. Его миссия закончилась, пора было возвращаться в Вешенскую, но он хотел выяснить, по какой дороге ехать, чтобы не напороться на махновцев. Почта в те времена была средоточием самых свежих новостей: она заменяла и радио и газету. Телеграф сообщал, что махновская конница направилась на Богучар. Стало быть, прошла стороной. Все ясно: дорога на Вешенскую свободна.
Захватив прикрепленных к нему милиционеров, взяв мешок со своей походной канцелярией, Павел пристроился на подводе с бочками керосина, которую тащили два ленивых круторогих быка. Позади на такой же подводе ехали сопровождающие. Лошадей ему пришлось отдать в хлебный обоз, но Павел этому даже обрадовался. Можно было вволю выспаться, отдохнуть. Он отстегнул и положил рядом ремень с наганом, прикрылся шинелью и тотчас уснул.
Очнулся часа через три от грубого окрика. Откинув полу шинели, он весь внутренне сжался. Перед носом маячил вороненный ствол маузера, готовый, казалось, вот-вот выплюнуть свой смертоносный заряд. Павла сверлил недобрым взглядом дюжий усатый конник в овчинном полушубке, опоясанном красным кушаком.
— А ну вылазь, зануда. Хто такый? Виткиля?
Погонщик быков мелко крестился и, как заведенный, непрерывно бормотал одно и то же:
— Господи, помилуй мя грешного. Господи, помилуй...
— Ну, че чухаешься? Живо, зануда загробная!
Поднимаясь, Павел лихорадочно соображал, что предпринять. Непонятно, почему не стреляют охранники. Неужто и они спят? Но, окинув взглядом вокруг себя, он понял все. Подводы въезжали в слободу Дегтеву. Махновец, видимо, появился из ближайшего двора неожиданно. Несколько поодаль, к центру слободы, виднелось много вооруженных всадников. Поднимать стрельбу в таком положении было совершенно бессмысленно. Махновец даже не счел нужным отбирать у них оружие.
— Петро, ты чего там застряв? — послышался густой бас, и из ворот показалась свирепая морда с перевязанным тряпкой лбом.
— Та, кажись, красноштанников застукав.
— Так рубай их з плеча, — спокойным голосом предложил перевязанный и стал вытаскивать из ножен шашку.
— Погодь... Може цэ шпиены, так трэба потрясты их.
— Николы с имы валандаться.
Но усатый настоял на своем. Обе подводы он направил к площади. Быки, которых махновцы тыкали с обеих сторон клинками, бежали как ошалелые.
То, что его ждет расправа, Павел понял сразу. Но несговорчивое сознание не соглашалось с такой вынужденной логикой. Что-то билось в его голове протестующее и отчаянное, способное в нужный момент толкнуть его на самое безумное решение. Пока бандиты переговаривались, он незаметно сунул в рот и стал жевать справку о правах уполномоченного. Мандат, к счастью, он еще в Боковской положил в мешок, где лежали всевозможные бланки, штампы и печати.
— А ну, злазьте, хлопчики, приихалы, — ласково предложил усатый, когда подводы въехали на площадь. Как видно, он радовался, что ему удалось задержать подозрительных. Попутно он обыскал каждого.
— Эй, квартирьер! — окликнул он вышедшего из ближайшего двора плюгавенького молодого парнишку в щегольском английском френче. — Комендант вжэ тут, чи нэма?
— Сейчас прибудут, — важно произнес тот, не поворачивая головы. — Арестантов ведите во двор.
— Ишь ты, собачий сын, — буркнул под нос усатый, — харю ворочае, як той вэрблюд. — И, неожиданно озлившись, рявкнул: — А ну, пишли сюды, жив-ва!..
Подталкиваемые кулачищем махновца, пленники буквально влетели в калитку дома, где должен был, очевидно, расположиться комендант. Во дворе на сваленных бревнах понуро сидел пожилой человек с избитым лицом. Рядом развалился махновец с винтовкой. Похоже, арестованный был из местных, так как из-за плетня напротив выглядывали плачущие и причитающие женщина с детьми и старуха. А избитый поглядывал на них, тяжело вздыхал и просил уйти.
— Ось я вас винтарем проженю, — лениво говорил стражник. — Як пальну по бурлакам...
— Эй, односум, приймай пополнение, — сказал конвоир.
— А що цэ за шантрапа?
— Мабуть, комиссары якись.
Тот, что на бревнах, презрительно скривился:
— Скажешь... Ось мий комиссар, так комиссар. По всим рэгалиям.
— Ладно, хай им грэц. Скажешь, Журавель Пэтро пиймав.
— Оставляй.
Их троих посадили на бревна. Стариков с быками еще на площади взял фуражир, поехал с ними куда-то за сеном для лошадей. Конвоир часто зевал, раскрывая щербатый рот. Потом пошел к колодцу посреди двора и стал пить прямо из ведра. Павел почти не разжимая губ, начал тихо говорить:
— Ребята, запомните, моя фамилия Кузнецов, зовут Иваном. Кузнецов Иван... Мы все были у зеленых. Потом захватили красные. Нас заставили охранять в Боковской склады с керосином. Поняли? С нами ехал продуполномоченный Кириченко, но он на лошадях подался другой дорогой. О хлебе — ни звука.
В это время ворота распахнулись и во двор въехала тачанка: на ней, кроме кучера, восседали бритоголовый офицер в форме пехотинца и молодая смазливая бабенка. К заднему сиденью была приторочена полузадушенная овца.
К удивлению пленников довольно скоро из хаты вышел писарь и сказал, что сейчас будет заседать военно-полевой суд и что каждый из арестованных обязан будет предстать перед ним. Павел знал о болезненной страсти махновцев к показухе и о стремлении верхушки банды хотя бы иногда внешне соблюдать видимость закона. Первым вызвали комиссара, неведомо как попавшего в руки махновцев. Назад он вышел минут через пять в сопровождении громадного роста махновца с обнаженной саблей.
— Вон туды, — ткнул тот пальцем в глубь двора за сарай.
Комиссар обошел колодец и, все время оглядываясь на родных, побрел к указанному месту. Несколько пар глаз с молчаливым напряжением следили за происходящим, не желая еще верить в страшное предчувствие. Но тут вышла из оцепенения женщина, выплеснув свое горе в душераздирающем крике. В голос заревели и дети. Комиссар приостановился и в этот момент с молниеносной быстротой над ним взвился клинок. Палач смачно сплюнул, отер об одежду комиссара клинок и зашагал к хате.