Он добился своего. Он взял ее силой, сломив сопротивление. Она его не хотела, боролась, отбрыкивалась, но, судя по всему, он заставил ее воспламениться и сгореть вместе с ним со слезами и стонами.
Он даже не думал, что женщина, которая так вела себя в постели – металась, тяжело дышала, вскрикивала, – все время оставалась безразличной к происходившему между ними.
Потом он приходил в себя. Надежда принесла ему выпить. Он лежал, переживая свою победу и не зная, зачем она ему была нужна.
Надежда с любопытством и в то же время очень осторожно тронула шрам на его спине.
– Ты воевал? – Не услышав ответа, добавила: – Бедненький…
Его до боли задело это слово. Только в далеком детстве, да и то всего несколько раз, «бедненьким» Сергея называла мать. Он хорошо запомнил это, потому что дело было связано с большой несправедливостью и обидой.
У отца однажды пропала зажигалка. Трудно сказать – с бодуна или по какой другой причине, тот вбил себе в голову, что пропажа могла стать делом рук сына. Отец, вспыльчивый, драчливый, легко заводился, раскручивался и становился скор на расправу. Часто такое его до добра не доводило, и те, на кого он бросался, оказывались ловчее, ухватистее и главное – сильнее. В таких случаях отец возвращался домой с фингалами под глазами, с опухшим носом, в рубахе, измазанной кровью, но уроки не шли ему впрок, и он начинал махать кулаками до того, как подумал – стоит ли это делать.
С сыном расправы опасностью возмездия не грозили, и отец шел на них без колебаний.
Он схватил Сергея за руку, положил его ладонь на стол, прижал и большой деревянной ложкой начал лупить по пальцам. Он бил и приговаривал:
– Это твоим поганым рукам! Чёб не воровали! Чёб не воровали!
Сергей орал не столько от боли – ее бы он постарался стерпеть, – а от горькой обиды. Лупили-то его ни за что. Потом он забился в угол и плакал. Именно тогда мать подошла, села рядом и стала гладить опухшие пальцы.
– Бедненький ты мой! Бедненький…
Зажигалка нашлась на другой день. Отец забыл ее на работе. Но себя виноватым он не почувствовал. Лишь посмеялся случившемуся и сказал сыну назидательно:
– А ты никогда не воруй.
Обида осталась на всю жизнь горькой незаживающей царапиной и засаднила, едва Надежда задела отболевшее.
Не найдясь, что ответить, Мишин промолчал. Надежда приняла это как признание правильности ее догадки и поцеловала его нежно и легко.
– Все вы мужики такие…
– Какие?
Он дернулся, готовый взъяриться, рассвирепеть.
– Неприкаянные. Тебе надо жениться.
– Ты что?!
Она не придала его возражению никакого значения.
– Надо найти хорошую бабу…
– Хорошо, ты пойдешь за меня?
Надежда расхохоталась.
– Я что, дура?
Мишин застыл, не зная, как среагировать. Спросил невпопад:
– Те, кто выходит замуж, они что – дуры?
– Не всегда. Но тебе именно такая и нужна. Неиспорченная…
Последнее слово заинтересовало Мишина. Ему было интересно понять, что Надежда имеет в виду, говоря о неиспорченности.
– Ты себя считаешь испорченной?
– Конечно. – И вдруг, осененная внезапной мыслью. Надежда сказала: – Хочешь, я тебе помогу?
Мишин посмотрел на нее, широко раскрыв глаза.
– Слушай, в самом деле. У меня есть подруга. Соседка. Баба – во! – Надежда подняла большой палец. – Добрая, хозяйственная, скромная. Сонечка. Тебе в самый раз…
Мишин окостенел от такой неожиданности, не зная что сказать, как вести себя. Ну, бабы! Что одна, что другая – шлюха и святоша!
Нет, жить надо по-своему, как умеешь. И он еще всем покажет. Он сделает свою деньгу.
Сделает, даже если для этого придется общипать какой-нибудь банк. И тогда он им всем врежет. Коли деньги – все, он все себе на них и купит. И любая баба сама приползет к нему.
Суки! Он всем им покажет!
Звездан Илич
Капитан сербской боснийской армии, командир отряда фронтовой разведки.
Он выплыл из тьмы забытья с пониманием, что уже мертв. В то же время тело его жило будто само по себе: острая боль сверлила раненое плечо. В поясницу воткнулся сучок, на который он упал, и теперь колол тело как гвоздь. При каждом вздохе ноздри наполнял запах горелого пороха и свежей крови.
Так жив он все-таки или нет?
Илич открыл глаза. И увидел нависшую над ним голову человека, перехваченную зеленой повязкой.
– Он ещ… ещ… жив, – насмешливо проговорил кто-то, кого Илич не видел. – Он еще жив.
Иличу показалось, что голос принадлежал Зорану Вуковичу, одному из разведчиков его отряда. Но, если это был он, почему таким веселым тоном говорит в окружении душманов?
Тип в зеленой повязке брезгливо, как подыхающую собаку, тронул Илича ногой. Не пнул, не ударил, а именно тронул, будто проверял, не окостенел ли тот. Илич прикрыл глаза. Он предположил, что сейчас душман пристрелит его – кому нужна падаль? – либо прикажет это сделать кому-то другому. Нет, скорее всего выстрелит сам. На безоружных командиру, который ничем особенно не рисковал в бою, проще всего продемонстрировать подчиненным свою твердость, геройство и суровость.
Выстрела не последовало. Зато снова раздался злой голос, по-сербски приказавший:
– Вставай, капитан!
Илич повернул голову и теперь уже ясно увидел Зорана. Тот хищно улыбался. Усы его слегка подрагивали, как у кота, который принюхивался к хозяйской сметане.
– Кучка! – Илич сказал это, чувствуя, как все в нем умирает, даже злость. – Сука!
– Не надо, Илич. – Зоран перестал улыбаться. – Нам с тобой еще предстоит дела делать, и ты потом будешь сожалеть, что оскорбляешь меня.
– Знал бы я раньше, кто ты такой… – Илич понимал: обостряя отношения с предателем, он уже ничего не теряет и тот зря ему угрожает. Как бы ни пошла дальше эта гнусная игра, исход ее предрешен и смерти не избежать.
– Нехорошо так, капитан. – Зоран сплюнул тягучую слюну. Плевок упал рядом с головой Илича, и брызги попали ему на щеку. – Я же тебя не убил. Хотя для меня ты неверный безбожник.
Пришла мысль, что это Зоран стрелял в него, чтобы выбить из строя, но не убить. Он умел делать такие вещи и лишний раз показал свои возможности бывшему командиру.
– Это несложно. Ты, сука, добей теперь. Может, попадешь куда надо?
Зоран проглотил оскорбление.
– Зачем? – Он задал вопрос вкрадчиво, словно собирался просить деньги в долг. – Надеюсь, Аллах вразумит тебя, и ты будешь сотрудничать с нами.
Илич дернулся, пытаясь вскочить, но душман, стоявший рядом, наступил ему на грудь, не позволил подняться.
– Лежи, – посоветовал Зоран с насмешливой заботливостью, – тебе шевелиться вредно. И думай. Убивать тебя здесь не будут. Убьют других.
Он вынул из-за пояса и показал Иличу пистолет. Тот узнал оружие; «беретта» М-949 «Кугуар» с отбитой щечкой рукоятки давно принадлежала ему самому.
– Теперь, капитан, давай говорить серьезно. Ты, наверное, знаешь, что у нас нет возможности содержать пленных. Прежде всего потому, что это наши враги. Если их посадить за колючую проволоку на год или два, они все равно не перестанут быть врагами. Согласен? Вы, христиане, упорные, разве не так? Во-вторых, зачем кормить волков, переводить еду, если их нельзя приручить? Содержат врагов в плену только дураки. Неверный перед Аллахом хорош, когда он мертв.
– Так убей, – Илич упрямо твердил свое.
От потери крови у него кружилась голова, в глазах плавали черные точки.
– Нет, капитан. Это очень простой для тебя выход. Мертвый лев ничуть не полезней облезлой собаки. Сколько у тебя было солдат? Без меня, естественно. Восемь? Так вот, Илич, мы будем убивать их по одному, вместо тебя. Взгляни сюда.
Иодч повернул голову направо и увидел на пригорке своих подчиненных. Их уложили лицами вниз с руками, связанными за спиной телефонным проводом. Стоптанные каблуки башмаков одного из солдат оказались почти рядом с головой капитана. Но признать, кому они принадлежали, Илич не сумел.
Зоран подошел именно к этому войнику, прижал к его затылку ствол пистолета, нажал на спуск. Стоптанные каблуки дернулись и застыли.
Зоран, как это делают американские киногерои, дунул в ствол пистолета и опустил его к земле.
– Вот так, капитан, ты перестреляешь своих бойцов. Потом тебя посадят в яму. Я вернусь к вашим и расскажу, как ты убивал своих солдат.
Голос Зорана звучал тягуче, казался липким, и в то же время он парализовал способность Илича к сопротивлению. Понимание всей гнусности задуманного Зораном приводило капитана в ужас. И не было сил освободиться. Хуже всего – происходившее не снилось и от него не было возможности избавиться, проснувшись и открыв глаза.
– Сука…
На этот раз оскорбление прозвучало вяло. В нем уже не чувствовалось жгучей ненависти, которая еще недавно сжигала Илича. Просто у него не оставалось сил на эмоции.
– Ты ничего не понял, капитан. Зря.
Зоран приставил пистолет к затылку войника, который лежал справа от уже убитого, и выстрелил. Илич закрыл глаза и застонал от бессилия и унижения.
Стоявший над ним душман в зеленой повязке взял штап – палку с заостренным концом. Он только что вырезал ее из лозняка и, пока Зоран беседовал с капитаном, держал ее в руке. Ожидал момента, когда будет можно ею воспользоваться. Теперь, сочтя, что время подошло, душман воткнул острие в рану на плече Илича и пошевелил палкой.
Пронзительная, умопомрачающая боль пронизала тело. Илич дернулся, дико застонал. На глаза наплыла пелена, и он провалился в глубокую темень.
Зоран попинал носком ботинка в бок и привел капитана в себя.
– Пить, – захрипел Илич. Он задыхался от жажды и ненавидел себя за то, что просил воды у врага.
– Всего дам – и воды и ракийки. – Зоран приветливо улыбался. – Ты мне всегда нравился, капитан. И будет хорошо, если мы станем друзьями. Да, капитан, не забывай, ты уже застрелил двух подчиненных…
– Сука…
Много бранных слов знал Илич, но это вырывалось раз за разом, а другие словно забылись и на ум не приходили.
Зоран вновь брезгливо поморщился.
– Нет, капитан, вы, христиане, доброго отношения к себе не понимаете. Ты меня оскорбляешь только за то, что я не хочу тебя убить. А сам ты продолжаешь убивать своих людей. Одного за другим.
Пальцы Зорана с фалангами, поросшими черным волосом, твердо сжимали рукоятку «беретты». Он облизал губы и посмотрел на Илича.
– Так кого ты решил застрелить теперь, капитан? Петко Савича? Хороший выбор. Хороший.
Раздался выстрел.
– Ты дурак, капитан. Я желаю тебе добра…
– Нет. – Илич произнес это голосом умирающего и прикрыл глаза.
– Хорошо, вот смотри.
Илич открыл глаза и увидел в руках Зорана стодолларовую купюру.
– Это тебе, капитан.
Зоран аккуратно положил банкноту на грудь Илича.
– Соглашайся, у нас мало времени. Отсюда пора уходить. Только учти, назад пойду я один. Тебя уведут наши люди. Уведут не героя Илича, а предателя, который сдал, а затем сам перестрелял свой отряд.
– Нет…
Прогремел еще один выстрел. Зоран снова продул ствол: ему нравилось изображать лихого стрелка.
Илич молчал. Тогда Зоран вынул еще одну сотенную банкноту и положил на грудь рядом с первой. Сказал с одобрением:
– Двести. Умеешь торговаться, капитан. Это я уважаю.
Илич опять промолчал. Пронзительная боль прошивала его тело от плеча к пояснице. Тупо болел затьыок. Черные мухи, плывшие перед глазами, мешали ясно видеть окружающее.
– Не упрямься. – Зоран говорил мягко, усыпляюще. – Сейчас тебя перевяжут. Сделаем обезболивающий укол. Тебе сразу станет легче. Выпьешь ракии. Отличная сливовица. Хорошо?
Подумав, Зоран вынул еще одну сотню, но уже не положил, а бросил ее. Банкнота, сделав несколько скользящих пасов в воздухе, упала на грудь Иличу.
– Триста, каждый месяц. И жизнь.
Молчаливый душман снова воткнул палку в рану и ковырнул ею.
– Нет! – Илич закричал от боли и бессилия, но голос его сорвался, и вскрик получился похожим на визг. – Убей меня! Как их!
– Нет, капитан. Тебя будут лечить. Потом в газетах напишут, что православный Илич принял ислам. Ты будешь Мухаммедом Али. Нравится? Другого пути у тебя нет. А я возвращаюсь к вашим. Чистый как ягнече – агнец. Чтобы рассказать о подлом предателе, который загубил отряд.
Зоран прицелился в голову очередного солдата. Выстрелил…
Как порой мучительно трудно принимать решения, изменяющие собственную жизнь.
Сколько людей занимается нелюбимым, более того – постылым делом лишь потому, что боятся рискнуть и бросить его. Сколько больных, ощутив первые признаки заболевания, не идут к врачу, боясь услышать диагноз, который будет поставлен, и доводят себя до того, что болезнь становится неизлечимой.
В бою Илич действовал смело, решения принимал без долгих раздумий. Он понимал, что в промедление заложены вирусы поражения. Куда труднее ему было определиться в ситуации, о которой он никогда раньше даже не задумывался. Убей его пуля в самом начале событий – все оказалось бы простым и естественным. Уходя в бой, бывалый солдат всегда надеется на лучшее, хотя его не оставляют мысли о самом плохом. Выбор, перед которым оказался Илич, требовал такого, к чему капитан себя не готовил.
Спасительное, как ему показалось, решение пришло не сразу.
Илич лежал, открыв глаза, и видел, как мир затягивает и отделяет от него серая пелена забытья. И вдруг в угасавшем сознании возникла неожиданно ясная мысль. Он должен согласиться с предложением Зорана. Он обязан это сделать. Он не может позволить, чтобы из-за его упрямства, из-за нежелания понять неизбежность происходившего одного за другим расстреляли всех его товарищей. Он должен их спасти. Он обязан. Он прикроет их жизни своим согласием на сотрудничество с душманами.
Он…
Илич шевельнулся и прохрипел:
– Зоран, сука! Я сдаюсь… я согласен…
Теперь на «суку» Зоран не обратил внимания: главное было достигнуто – он сломал капитана. Заставил его подчиниться себе! Заставил!
– Эй, Муса! – Зоран командовал весело, возбужденно. – Перевяжи капитана. Сделай укол. Помоги человеку.
Муса – остроклювый седой коротышка со злыми глазами – нагнулся над раненым.
Зоран продолжал говорить:
– Ты правильно решил, Илич. Теперь это согласие мы оформим как надо. У нас к сделкам относятся серьезно.
– Я ничего подписывать не стану. – Новый прилив упрямства овладел Иличем.
– Господин капитан! Разве в подписи дело? Мы не формалисты. В век прогресса бумажка особой цены не имеет. Все проще. Ты повторишь согласие, мы все запишем на видео…
– Не буду.
Зоран занес ногу и ударил Илича подошвой ботинка по колену. Удар оказался сильным и злым. Должно быть, Зоран начал выходить из себя. Его бесило упрямство капитана. Столько сил и стараний положено, чтобы его убедить, и вот-те на!
– Ты дурак, Илич! Весь наш разговор давно пишется на пленку. Чтобы сдать тебя в контрразведку, достаточно слов: «Сдаюсь, согласен». Ты не забыл о них?
Илич закрыл глаза. Волны боли от раненого плеча и от удара в колено встретились гдето в области желудка, и теперь грудь давило так, словно тело сунули в пресс, формирующий тюки сена, и стали медленно сжимать.
Илич лежал, хватая воздух посиневшими губами. Ноги его мелкими лягушачьими движениями сучили по земле. Мысль туманилась, но от этого понимание безвыходности положения не утрачивалось. Да, он влетел в паутину. Это точно. И теперь, чем сильнее биться, чем упорней стараться вырваться, тем прочнее прилипнешь к тенетам. И тогда от смертельного поцелуя паука никуда не деться. Ко всему, речь шла не о собственной жизни. Он, Илич, и без того полумертв. Теперь ему стоило побороться за тех своих подчиненных, кого Зоран еще не успел застрелить.
Предательство, измена собственным убеждениям, отказ от веры, от дела, которому служил честно и преданно, – для души подчас ничем не лучше смерти. Но перед лицом вечности, оказавшись в тисках мучений и боли, даже сильные люди начинают думать о том, как сберечь себе жизнь, избавить бренное тело от страданий.