После обеда Ран отвел Бахманов в Grotto de Lombrives.[26] Эта пещера с колоннами цвета жасмина и сверкающими кристаллическими сталактитами, свисающими с потолка и похожими на акульи зубы, являлась одним из величайших сокровищ Южной Франции. Пройдя в глубь пещеры, Ран и Бахманы увидели так называемый собор — подземный зал, размерами превосходивший самые величественные церкви Европы.
— Здесь иберийцы поклонялись своему богу солнца задолго до того, как в эти края прибыли греки, — рассказал Ран. — После начала Крестового похода, в тысяча двести девятом году, катары, обитавшие в долине Арьеж,[27] спускались сюда для участия в богослужениях, поскольку церковь отобрала у них храмы и заменила сочувствующих еретикам священников доминиканцами — монахами из того самого ордена, который стоял во главе инквизиции.
Чуть позже в одном из соседних залов Ран показал Бахманам потускневшее изображение копья, с кончика которого в чашу капала кровь.
— Вот то самое Кровавое копье, которое Парсифаль увидел в замке Короля-рыбака, — объяснил Ран. — Этот образ был у катаров популярнее распятия, и не без причин. Он символизировал рыцарство и не имел аналогов среди изображений, принятых официальной церковью. И копье стало для них знаком веры.
— Если копье все время кровоточит, — заметила Эльза, — а чаша никогда не переполняется, это фактически обозначает вечную и неудовлетворенную страсть влюбленных.
Ран с интересом взглянул на нее.
— Я об этом не думал, — признался он, — но, пожалуй, стоит поразмыслить.
— Но могли ли катары видеть нечто символизирующее мужчину и женщину в образах копья и чаши? — спросил Бахман. — В смысле… Это ведь современное понятие?
— Полагаю, что для катаров сила изображения прежде всего сосредоточивалась в крови, а не в копье или чаше. Думаю, они воспринимали этот образ как выражение непрерывного обновления и могущества.
— Совсем как их страсть, — прошептала Эльза.
Французские Пиренеи
Лето 1931 года
Между ними не было полного взаимопонимания и уж тем более никакого договора. Никто не пытался установить границы или хотя бы смысл того, чего они хотят, чего ищут. Меньше всех об этом говорил герр Бахман. Однако день шел за днем, и все трое чувствовали себя все более комфортно в рамках зарождающейся дружбы. Бахманы оказались настоящими путешественниками: у них многое вызывало любопытство — окрестности, местные обычаи и даже особенности местного диалекта. Герр Бахман задавал множество недилетантских вопросов насчет крепостей. Он сражался на войне и незадолго до выхода в отставку получил звание майора. Эльзу больше интересовали любовные истории, следующие за ними браки, родословные, а также рассказы о романтических увлечениях. При этом она проявляла энтузиазм женщины, обожающей французские романы девятнадцатого века. Вместо того чтобы ревновать жену, которая явно все сильнее увлекалась молодым проводником, Бахман время от времени оставлял их наедине — правда, ненадолго и не так, что Ран и Эльза оказывались совсем одни, но все же он словно бы на несколько минут давал им право на приватную беседу. Шли дни, и у Рана часто возникало искушение: что-нибудь сказать Эльзе в эти моменты уединения, к примеру спросить, нельзя ли навестить ее в Сете или, быть может, в Берлине зимой. Ему отчаянно хотелось узнать, является ли ее интерес к нему чем-то большим, нежели просто флирт, который теперь, судя по всему, начал поощрять даже ее супруг. Что греха таить, Отто мало-помалу влюблялся, и хотя он прекрасно понимал, что не сможет уговорить Эльзу уйти от богатого мужа, он согласился бы на многое ради романа с ней.
Однако пока все можно было разрушить любым неосторожно оброненным словом. Ран понятия не имел о том, догадывается ли Эльза, какие чувства она в нем пробуждает, он не знал, насколько серьезно она воспринимает их игру. Его общество ей определенно нравилось, но это совсем не то же самое, как если бы она встречалась с ним, убедившись, что супруг крепко спит! Если и суждено чему-то случиться, то сначала Эльза должна подать ему какой-то знак, думал Ран, но этого не происходило. Она с радостью болтала с ним как наедине, так и в обществе мужа. Эльза спокойно, с удобством садилась близко к нему, когда они мчались по дорогам в автомобиле. Порой она прижималась к нему спиной, и ее волосы касались его лица. Ран решил для себя, что представляет для Эльзы загадку, фантазию. Но насколько серьезно она воспринимала эту фантазию — он не мог понять. Иногда казалось, что стоит ему взять ее за руки, и она упадет в его объятия. А порой он был уверен, что она влепит ему пощечину, если он хотя бы спросит, можно ли ее поцеловать.
Один из дней они посвятили осмотру прекрасных руин храма Минервы на севере региона. А вечером, за ужином, герр Бахман предложил перейти на «ты». Им предстояло путешествовать вместе еще несколько дней, и было глупо хоть немного не расслабиться. Они стали друзьями, и сейчас не девятнадцатый век, в конце концов! Он предложил Рану называть его Дитером, жену — Эльзой. Ран ответил, что ему нравится, когда к нему обращаются по имени — Отто.
Затем последовал, как полагается, брудершафт, а также приятная замена местоимения Sie, больше годящегося для общения с незнакомцами, на du,[28] подходящего для близких друзей. Вечер получился замечательный. Бахман отбросил свою привычную чопорность и чуть ли не патологическую боязнь сказать и сделать что-то неподобающее. Эльза тоже вела себя менее сдержанно, чаще смеялась. С переходом на «ты», с тем, что они стали называть друг друга по именам, стало очевидно, что для всех троих конец путешествия будет началом новой дружбы. Они должны сохранить взаимоотношения! Приезжать друг к другу в гости, когда получится, переписываться! Это ведь так естественно для друзей!
Очень поздно вечером, когда официанты всем своим видом дали понять, что гостям пора заканчивать вечеринку, Бахман объявил:
— Если ты влюбился в мою жену, Отто, я ничего не имею против. — Заметив неподдельное изумление во взгляде Рана, он добавил: — Я серьезно! Но дурачить себя я не позволю!
— Никто в этом не сомневается, — учтиво ответил Ран и перевел взгляд на Эльзу. — Весь вопрос только в том, интересно ли это Эльзе.
— Ну, тут я тебе не помощник. Женщин разве поймешь? Тебя интересует это почтительное чувство, дорогая?
Сраженная наповал непристойным поведением супруга, Эльза смотрела в свой бокал с вином.
— Ты сильно пьян, Дитер. Думаю, нам лучше вернуться в номер.
Но Бахману совсем не хотелось спать. Он еще некоторое время высказывался насчет катарского обычая писать возлюбленным письма, в которых они излагали свою вечную страсть. На взгляд Бахмана, это было не так уж плохо, лишь бы только браки сохранялись. Он абсолютно не возражал против того, чтобы Отто и Эльза любили друг друга, но чтобы их чувство оставалось непорочным!
— А глазки строить — это уже совсем другое дело, — проворчал он гораздо менее весело. — А вы с самого начала этим занимаетесь, кокетничаете и прочее!
Чуть позже, когда они поднимались по лестнице, Бахман чуть не упал, и Рану пришлось помочь Эльзе провести мужа по последним ступенькам. Когда они вошли в темный номер, Ран спросил, нужна ли Эльзе его помощь, чтобы уложить супруга в постель.
— Если ты не возражаешь! Кажется, он уже готов.
Она была ужасно зла на Бахмана. Обычно он вел себя лучше. К тому же ее раздражало то, что Ран не стал протестовать, когда Бахман предложил ему ее любовь, словно рыночный торговец, и неважно, что это сделано из самых чистых побуждений! После того как они уложили Бахмана на кровать, Ран встал на колени и принялся развязывать шнурки на туфлях Дитера. Эльза решила, что это очень благородно с его стороны, но все же выглядит как-то по-рабски. В конце концов, он их проводник, а не слуга!
— Я позабочусь о нем, — сказала Эльза.
Ран посмотрел на нее.
— Нет проблем. Со мной такое тоже пару раз случалось. Все-таки обувь лучше бы снять.
Эльза тяжело дышала. Тащить Бахмана было нелегко. Но вдруг она осознала, что они с Отто наконец остались совсем одни.
— Позволь мне, — сказала она и, задев грудью плечо гостя, наклонилась и занялась второй туфлей мужа.
У нее ничего не было на уме, но в первый момент она не отстранилась.
Забыв о Бахмане, Ран протянул руку и, прикоснувшись к волосам Эльзы, отодвинул в сторону прядь, закрывавшую ее лицо. Хотел ли он просто увидеть ее близко или собирался поцеловать — она не понимала!
Эльза отпустила ногу Бахмана и встала так порывисто, словно пальцы Рана ее обожгли.
— Ступайте в свой номер, герр Ран.
Отто поднялся, но не ушел. Он пристально смотрел на нее, и его улыбка была вовсе не пьяной.
— А ты пойдешь со мной.
— Уходите! Иначе я расскажу Дитеру, как вы себя вели!
— Не думаю, что он узнает. — Ран взял ее за руку, и, хотя Эльза покачала головой, она не смогла заставить себя отстраниться. — По-моему, ты хочешь пойти со мной, — сказал Ран и шагнул ближе. Он был готов поцеловать Эльзу, если бы только она позволила ему сделать это.
— Может быть, — проговорила она, склонив голову набок и не дав ему притронуться к ее подбородку. — Может быть, я хочу вас сильнее, чем вы можете себе представить, но мое желание и то, как я поступлю, — совершенно разные вещи. А теперь, очень прошу вас, уходите.
Ран улыбнулся. Он наконец убедился в том, о чем давно думал, и повернулся к двери.
— Наверное, очень многие завидуют богатству твоего мужа. — Он остановился у двери и изящно прислонился к косяку. — Уверен, почти любой мужчина завидует ему из-за того, что у него такая красивая жена. Но знаешь, почему ему завидую я?
— Понятия не имею и не желаю слушать всякую чепуху.
— Из-за того, как ты ему верна. Будь ты моей, я бы не стал рисковать…
— Но я не ваша.
— Сегодня — не моя.
— Никогда, герр Ран.
— Меня зовут Отто, или ты уже забыла?
— Уходите! — прошептала Эльза. — И закройте за собой дверь.
Оставшись одна, Эльза не смогла заснуть. Она думала о молодом человеке, находящемся в соседнем номере. Она слышала, как он вошел в комнату, разделся. Услышала, как скрипнули пружины его кровати, и подумала: «Я могла бы сейчас быть там, а не здесь. Я могла бы получить все, что хочу, стоило бы мне только постучаться в его дверь. И никто бы ничего не узнал…»
Она сама не понимала, почему не решилась.
Гамбург, Германия
Пятница, 7 марта 2008 года
Самолет Мэллоя приземлился в Лондоне. Три часа спустя он уже летел в Гамбург. Около десяти, пройдя таможенный досмотр, он вышел в зал и увидел американца крепкого телосложения, с волосами песочного цвета. Человек держал в руке табличку, на которой было написано: «Мистер Томас». Мужчине было под сорок; открытое, дружелюбное лицо, широкие плечи, тонкая талия. Обручальное кольцо словно бы приплавилось к его безымянному пальцу.
— Похоже, вы встречаете меня, — сказал ему Мэллой.
— Меня зовут Джош Саттер, мистер Томас.
Саттер протянул Мэллою визитку. Мэллой взял ее, но свою карточку Саттеру не дал.
— Зовите меня Ти-Кей. Рад знакомству.
Они обменялись рукопожатием.
— Мой напарник ждет нас в машине.
Машина оказалась ярко-красным внедорожником, взятым напрокат днем раньше. Коллегой Саттера был специальный агент Джим Рэндел. Он вел себя вежливо, но более подозрительно, чем его напарник: пожелал увидеть документы Мэллоя и внимательно изучил — два беджа и чуть потертое удостоверение сотрудника Государственного департамента с указанием должности — лицензированный общественный аудитор.
Рэндел, по всей видимости ровесник Саттера, выглядел старше и потрепаннее: слегка располневший, лысеющий. После того как они обменялись парой-тройкой фраз о погоде и о том, как долетел Мэллой, он был почти готов побиться об заклад, что Рэндел родился и вырос в Нью-Йорке. В речи Саттера также чувствовались нью-йоркские нотки, но в нем Мэллой признал уроженца Среднего Запада, выходца откуда-то к северу от Чикаго. Возможно, из Висконсина. Судя по манерам, Саттер походил на честного работящего фермера, в юности перебравшегося в большой город. Но, несмотря на все различия, Мэллой понял, что эти двое — давние напарники и хорошие друзья.
— «Ройял меридиен» подойдет? — спросил Джош Саттер.
— Вы там остановились? — удивился Мэллой.
— Немецкий детектив, работающий с нами, устроил нам скидку.
Мэллой довольно улыбнулся. Кто бы отказался от номера в пятизвездочном отеле по госцене?
— Номера приличные?
— Роскошные!
— Я не против.
Установив «жучок» во взятом напрокат агентами ФБР автомобиле за несколько часов до того, как они приземлились в Гамбурге, Дэвид Карлайл узнал о том, что мистер Томас из Государственного департамента прибыл из Нью-Йорка. Решив, что «мистер Томас» — псевдоним Томаса Мэллоя, Карлайл отправился в аэропорт, чтобы убедиться в этом лично. Он проследовал на почтительном расстоянии за Мэллоем и Саттером и увидел, как они сели в машину к агенту Рэнделу. Как только их автомобиль тронулся с места, к тротуару подъехало такси, и Карлайл сел на переднее сиденье рядом с Еленой Черновой.
— Это точно Мэллой? — спросил он у нее.
— Собственной персоной, — ответила Елена.
Карлайл ухмыльнулся.
В поездке по городу подсказки агенту Рэнделу давал синтезированный женский голос с безупречным британским произношением.
— В Барселоне, — сказал Рэндел, — мы не могли купить GPS и половину времени мучились с идиотской картой. А здесь получили GPS с девичьим голосом, и я порой нарочно поворачиваю не там, где надо, чтобы послушать, как она меня отчитывает!
Немного смущенный болтовней напарника, Джош Саттер сказал, что, блуждая по Барселоне, они имели возможность осмотреть достопримечательности.
— Вы немного говорите по-немецки, Ти-Кей? — поинтересовался Джим Рэндел.
Родители Мэллоя переехали в Цюрих, когда ему было семь лет. К четырнадцати он бегло изъяснялся на швейцарском диалекте и начал понимать нюансы классического немецкого, на котором в Швейцарии писали. Два десятка лет работы в Европе превратили его в почти что местного жителя, но, конечно, фэбээровцам об этом знать необязательно.
— Могу заказать пива или чашечку кофе, — ответил он.
Саттер задумался.
— Это же почти как в английском? Кофе и пиво?
Мэллой на это ответил улыбкой, которая, как он надеялся, выглядела обезоруживающе.
— Это мы вчера уяснили, в смысле насчет главного, — сказал Джим Рэндел. — Туалет — как по-английски, так и по-немецки. Пиво. Кофе. Осталось выяснить, как заказать бифштекс, — и можно тут жить!
— Я вам вот что скажу, — заметил Джош Саттер. — Я думал, что немножко знаю испанский. Но когда мы попали в Барселону, так я там даже их английского понять не мог!
— А полицейские вас как принимают?
— Отличные ребята!
— Профессионалы до мозга костей, — кивнул Рэндел, — особенно немцы.
— Правду сказать, меня это немного удивляет. Видите ли, как поглядишь все эти старые документальные кадры времен Второй мировой — все поднимают руки и кричат «Хайль Гитлер!». Мы приезжаем сюда, готовые повсюду видеть свастику и марширующих нацистов, а они все улыбающиеся, дружелюбные…
— И деловые! — добавил Рэндел, кивнув. — Первое, что бросается в глаза, — это чистота у них в кабинетах. Бумаги и папки не валяются где попало, а на столах нет грязных кофейных чашек… Прямо как в операционной! Зайдете в полицейский участок в Нью-Йорке — знаете, что вы там увидите?
— Мы только вчера прилетели, — вставил Саттер, не дав Рэнделу сказать о том, что же можно увидеть в полицейском участке в Нью-Йорке, — а они нам выдают отчеты, которые уже переведены на английский. К тому же к нам приставили этого парня…