Где-то в середине этого яркого действа, этой дикой, неудержимой демонстрации эмоций, меня поразило откровение: на сцене — мистик.
Необученная певица пела Господу единственным доступным ей голосом, простым, для оперы, может, и неподходящим, но прекрасным. Если же ей поставить голос… Обучить…
Меня охватило беспокойство. Я говорила Холмсу, что хотела бы увидеть Марджери Чайлд беседующей с Богом, способной на то, о чем я — и многие, многие другие — раздумывали, над чем ломали голову веками. Глядя на маленькую фигурку на сцене, я понимала — во всяком случае, в тот момент искренне верила в это, — что Марджери видит Бога. Завораживающее зрелище. Рука моя потянулась к карандашу, Одновременно мучили опасения, что наблюдаемый мною прозрачный поток может перерасти в разрушающий, дикий водопад первых дней Творения. Я могла обратить свой взор аналитика на крохотный участок стены, удовлетворенно отступить на шаг, закончив работу, и обнаружить, что нахожусь в Сикстинской капелле. Меня разрывали противоречивые эмоции.
Марджери суетилась на сцене, теряла нить, запутывалась во второстепенных метафорах, не к месту употребляла технические термины; казалось, она вот-вот завязнет и собьется окончательно — но нет, вот она вновь воспарила над пораженными слушателями.
Музыкальный слух у меня никакой. Поэзию улавливаю немногим лучше. Чем могу похвалиться без ложной скромности, так это безошибочным чутьем на правду, особенно на богословские истины. В этот вечер Божья правда звенела у меня в ушах чисто и ясно, без фальши, и носителем ее была женщина, доведшая себя и своих слушателей до состояния, граничащего с эротическим возбуждением.
Снова и снова возвращалась она к концепции жажды; дошла и до «Песни песней», коснулась ее раз, другой; сначала робко, потом смелее, как бы играючи, дразня себя и почтеннейшую публику. Песнь Соломона, разумеется, произведение чрезвычайно возбуждающее. Все эти станы, стройные, как пальмовые стволы, груди, аки гроздья виноградные, поцелуи, словно вино наисладчайшее, сердца трепещущие, свежеостриженные ягнята… Аллегорически весь этот зоопарк в ботаническом саду толкуется как томление души по Господу, но рабби в свое время весьма немилостиво относились к тем, кто распевал эти тексты в тавернах.
Эту проповедь, как и предыдущую, Марджери за кончила чуть ли не на полуслове, фразой из «Песни песней»: «Ешьте, друзья, пейте; упивайтесь, о возлюбившие!» Она улыбнулась и отвесила аудитории легкий поклон.
— До субботы, друзья.
И исчезла.
Аудитория, казалось, не сразу заметила ее исчезновение. В зале не было слышно ни звука. Наконец публика очнулась, раздался гул голосов, началось движение; дамы «внутреннего кружка» Марджери, не впервые внимавшие откровениям своей госпожи, все же казались пораженными, нервно переглядывались, постепенно приходили в себя. Иным джентльменам среди публики явно стало тесно в своих одеяниях.
В выставленные корзины для сборов беспрерывно сыпались щедрые дары. Некоторые из активисток подхватили корзины и двинулись в толпу, но остальные, к моему удивлению, направились на выход. Я склонилась к уху Вероники:
— Сегодня чаепития не будет?
— Нет! — крикнула она мне, перекрывая галдеж публики. — Четверг! Сейчас объясню!
Вместе с людским потоком мы выплеснулись на улицу, протиснулись сквозь строй корзинщиков и лоточников, под фонарями дожидавшихся окончания службы, и остановились в некотором отдалении.
— Четверг, — напомнила я Веронике.
— Что — четверг? А, Марджери… Медитации… В четверг она уединяется и размышляет. До и после службы.
Я мгновенно попыталась представить себя на месте Марджери. Глубоко задумалась и вдруг поняла, что Вероника меня о чем-то спрашивает.
— Извини…
— Я спросила, чего бы ты хотела, плотно пообедать или слегка закусить?
— Нет-нет, не будем на ночь наедаться.
— Тогда зайдем в паб?
Мы зашли в ближайший паб, где, разумеется, уже сидел кое-кто из присутствовавших сегодня на богослужении в Храме. Они смеялись, веселились и вовсе не походили на смиренных прихожан обычного христианского храма. Мы уютно устроились за миниатюрным угловым столиком, заказав крохотные порции выпивки и соответствующего размера сэндвичи.
— Ну, как впечатление? — спросила Вероника.
Я внимательно вгляделась в ее глаза, но не заметила никакой иронии. И ведь эту невинную наивность не припишешь даже ее девической неопытности.
— Вне сомнения, самое странное богослужение на моей памяти, — ответила я, отщипнула кусочек сэндвича с сыром и в свою очередь задала вопрос: — Это ее обычная манера?
— Сегодня она несколько подавлена смертью Айрис. Марджери хотела посвятить этот вечер мемориальной службе, но миссис Фицуоррен категорически против. Ей не нравилась связь Айрис с Храмом, и она винит в смерти дочери Марджери.
— Даже так?
— Нет, пожалуй, я сильно преувеличиваю. Скажем иначе: она не готова делить скорбь семьи с посторонними. Марджери это понимает, но все равно обиделась. А ты бы не обиделась? Я видела ее первую реакцию. Она прямо вся пылала.
— Пожару б не было, — проворчала я. — Конечно, после такого накала сидеть и чаи распивать… Я бы на ее месте прогулялась по свежему воздуху.
— Она говорит, что медитации дают ей необходимую энергию, подкрепляют ее духовно и физически. Очень своеобразная личность.
— Без сомнения. А скажи, Марджери проводит такого рода медитации вместе с вами?
— Да, иногда бывает. Она называет это «обучение молчанием». Мы как бы слушаем Вселенную. Как говорит Марджери, «открываемся любви Господней». Ты спроси ее.
— Конечно.
— Когда ты хочешь с ней увидеться?
— Собиралась сегодня, но…
— Извини, мне нужно было сообразить и объяснить заранее. Я возьму, если не возражаешь, вот этот сэндвич с телятиной? Спасибо. Позвони завтра и договорись с Мари о времени.
— Обязательно. — Я подобрала последний треугольничек с чем-то непонятным, но по запаху напоминающим рыбу. Вероника сидела с сэндвичем в руке, и взгляд у нее был какой-то неуверенный.
— Выдающаяся женщина, — сообщила Вероника своему сэндвичу. Ее мохнатые брови сошлись на переносице. Я насторожилась. Она заметила и вспыхнула. — О, нет, ничего, пустяки… Я, видишь ли, однажды… Мне показалось… В общем-то ничего секретного, почему не рассказать… Раз я зашла в Храм довольно поздно. Устраивала в убежище женщину с двумя детьми. Хотела поговорить с Марджери, сразу ее не нашла, направилась дальше, в ее квартиру, думала у Мари спросить. Сунула голову в маленькую личную часовню Марджери, вижу — Мари там. Только я открыла рот, успела ее окликнуть, как она ко мне — прыг! Да за руку меня — хвать! И вон поволокла. Решительная особа. Она, конечно, преданная прислуга, Марджери за ней как за каменной стеной, но другим иной раз туго приходится. Я уперлась — в чем, мол, дело? Она на меня шипит: тихо, тихо, дескать, заткнись, убирайся, — и озирается. Я глянула — а там Марджери. Стоит на коленях, руки висят, голова запрокинута, рот приоткрыт — в трансе. Меня не видит, ничего не слышит. Мари выволокла-таки меня за дверь, но я успела оглянуться и заметила, как Марджери рухнула на пол, словно кукла-марионетка, которую срезали с ниток. Мари захлопнула дверь, заперлась и направилась к Марджери. Я слышала шаги. Не бегом, а обычным шагом. Я об этом никому не говорила, и Марджери тоже не говорила. Знает ли она, что я ее тогда видела? Это во вторник случилось.
Народ из паба разошелся, хозяин убирал с соседних столов и поглядывал в нашу сторону. Мы поставили пустые стаканы на стол и потянулись за своими пальто.
— Спасибо за доверие, Ронни.
— Ты не думаешь, что мне это померещилось?
— Нет-нет. Ни в коем случае.
Укладываясь в свою узкую койку, я размышляла о судьбе Майлза Фицуоррена, о мотивах Шерлока Холмса, о духовном мире Марджери Чайлд. Неспокойная выдалась ночь.
ГЛАВА 9
Пятница, 31 декабря — суббота, 1 января
Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью;
А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии.
Послание 2-е Тимофею, 2; 11—12
На следующее утро я позвонила в Храм. Ждать пришлось долго, меня пару раз разъединяли, и наконец я услышала голос Мари, говорившей по-английски с жутким акцентом. Я перешла на французский, но она упрямо продолжала терзать язык Шекспира. К концу этой своеобразной беседы я узнала, что мисс Чайлд сегодня никак не сможет уделить мне более четверти часа, но что мисс Чайлд хотела бы посвятить беседе со мной более длительный период времени; таким образом, я получила приглашение отобедать с мисс Чайлд на следующий день, в субботу, в половине шестого. С прибавлением всех возможных любезностей я заверила Мари на языке Мольера и Расина, что нет для меня более желанного варианта и что я принимаю это приглашение.
Посидев перед телефоном еще с полминуты, я снова сняла трубку и попросила соединить меня с Оксфордом. Ожидая междугородного соединения, взяла утреннюю газету. В статье, посвященной убийству мисс Фицуоррен, в этот день упоминалось о рейде полиции в ночной клуб, результатом чего стало несколько скандальных задержаний. Несмотря на желание репортера подогреть интерес читателя, было ясно, однако, что ничего нового Скотленд-Ярд не обнаружил и не надеется обнаружить. Лишь социальный статус жертвы мешал делу немедленно кануть в Лету.
Тем временем меня соединили с Оксфордом, и пришлось потратить несколько минут, напоминая собеседнику об определенных обязательствах и одолжениях. Сообщив ему, что мне требуется, я пообещала позвонить через час. Холмс, конечно, послал бы в таком случае телеграмму, но я в вопросах мягкого шантажа предпочитаю личный контакт.
Завтрак — и снова к аппарату. Получив адрес и номер домашнего телефона еще одного абонента, я аккуратно записала их в блокнот, поблагодарила, повесила трубку. Так, теперь наденем шляпу, перчатки, проверим содержимое отощавшего кошелька… Улыбка и кивок консьержке, неимоверно тощей особе, еще раз напомнившей мне о плачевном состоянии кошелька… Неподалеку такси, но я решительно направляюсь к подземке. Благотворительность истощает ресурсы. Хватит изображать Гарун-аль-Рашида. Стоимость заказанного мною эльфам-портным на пять фунтов превышала все, что я скопила за три года обучения в Оксфорде. В понедельник — филантроп в обносках, в пятницу не хватает на такси, а в воскресенье — без пяти минут миллионер… во всяком случае, долларов у меня скоро будет в избытке.
В Оксфорде сквозь моросящий дождик я добралась по записанному в блокноте адресу. Приняли меня на диво любезно, несмотря на то, что помешала занятому человеку. Два с половиной весьма продуктивных часа — и я покидаю гостеприимный дом с длинным списком литературы и фамилий. Несколько часов в библиотеке Бодли, зарывшись в литературу, прах поколений на пыльных страницах. Бесцветный обед за пару шиллингов, снова страницы, страницы — тысячи страниц. На обрат ном пути беседа с коллегой по имени Дункан (если помните, у нас намечена совместная презентация в январе). За краткой беседой последовал еще один обед, более продолжительный и вдохновляющий. Вернувшись к себе на северную окраину, я еще немного почитала перед сном.
В субботу утром я встала ни свет ни заря, заварила чаю и углубилась в чтение фундаментального трактата по мистике Эвелин Андерхилл. Попозже, в час более разумный, появилась моя хозяюшка с подносом. На подносе чашка кофе и основательный бутерброд. Я нерешительно закрыла книгу Андерхилл и обратилась к материалу, полученному предыдущим вечером от Дункана. Ближе к полудню снова направилась к нему, часок мы с ним поспорили, вплоть до дружеской перепалки, под аккомпанемент возни громкоголосых детей и урезонивающего мурлыканья жены. Затем неспешно прогулялась через парки и олений зверинец Магдалены к переоборудованному зданию прачечной в Хедингтоне. Здесь пахло крахмалом и свежеотглаженными простынями, а окна выбеленного фасада притягивали взгляды прохожих, привлеченных странным шумом, доносящимся изнутри.
Ватсон по каким-то известным лишь ему одному причинам называл этот вид боевого искусства борьбой «баритсу». В его дни это название, изобретенное в Англии и облагороженное восточным звучанием, вызывало восторженное замирание юношеских сердец, однако, положись Холмс на магические возможности этой методики боя, не пережить бы ему схватки возле Рейхенбахского водопада. В тот день, после длительного перерыва, в течение которого я весьма редко занималась чем-либо более трудоемким, нежели перелистывание страниц, пережевывание пищи да восхождение по домашним лестницам, тренировка воспринималась как средневековая пытка в застенках инквизиции. Насобирав синяков, я поклонилась своему вежливому и общительному сэнсэю и поползла к поезду, размышляя о том, сколь полезно иной раз попасть в лапы кому-нибудь, мно гократно тебя превосходящему силой, способности ми и возможностями.
Ровно в пять я приблизилась к зданиям комплекса Храма. С Вероникой мы столкнулись у входа, и она устроила мне экскурсию по помещениям этом религиозно-общественной организации. Начали мы с убежища для преследуемых женщин. Длинные столы, за которыми принимают пищу, небольшая процедурная-операционная для лечения и обработки ран, садик с качелями для детей во дворе.
— Иные из них такое видят здесь впервые в жил ни, — заметила Ронни.
Учебные комнаты с таблицами и книгами. Учебники предназначены для детей, но чаще используются для обучения их родительниц.
— Мы сами сочиняем и издаем специальные пособия. — Лицо Вероники сияет.
Класс для обучения машинописи с несколькими пишущими машинками на столах. Складские помещения для продовольствия и одежды. Полки с книгами для готовящейся к открытию библиотеки.
Между убежищем и учебным корпусом — сердце Храма. На первом этаже — различные кабинеты и канцелярии. Отсюда протягиваются нити к внешнему миру: встречи, переписка, информация для интересующихся.
Еще ниже, в подвале — политическая организация Храма. Телефонный узел с коммутатором солидных размеров и переговорными кабинками.
— Здесь мы также учим телефонисток, — продолжает пояснения Вероника. — И соединения пробиваются мгновенно.
Круглый стол с диаметром столешницы в добрую дюжину футов. На стенах — доски объявлений с листками разных размеров: «Первое чтение билля о разводах В МАРТЕ??»; «Напомнить в убежище, что акушерки получают шиллинг за каждое направление», «Банни Хиллман будет благодарна за сведения о симпатизирующих журналистах»; «Брошюры для парламентской демонстрации будут готовы 5 января»; «Нужны пишущие машинки, постельное белье, детская обувь, очки»; «Занятия физкультурой начнутся 20 января, обращаться к Рэчел»; «Семинар „О роли секса и брачных контрактов в век феминизма“ — суббота, 22 января, церковь Св. Жильбера»; «С ПРЕДЛОЖЕНИЯМИ О МАРШРУТАХ пикников с ночевками для кормящих матерей на лето, желательно у реки или озера, обращайтесь к Гертруде П.»; «ПОТЕРЯН платок головной светло-сиреневый, нашедшему просьба вернуть в приемную Элен»; «Очередная туристическая группа во Францию отправляется 18 февраля. Записывайтесь! Надевайте прочную обувь и не опаздывайте. Сюзанна Бригс, Франческа Боули»; «Тексты гимнов исчезают с ужасающей скоростью! Напоминайте прихожанам, чтобы оставляли книжки на сиденьях!»; «ПРИНИМАЮ КНИГИ для библиотеки, в хорошем состоянии, увлекательного содержания. Вероника Биконсфилд».
Далее — просторный рабочий кабинет с книгами по законодательству и истории, с полными вырезок папками, с картами, статистическими справочниками. Здесь же несколько юмористических сборников и стопки журналов, от изданий суфражисток до «Панча».
— Тут мы речи сочиняем, — поясняет Ронни. — Имеется даже маленькая типография для печатания листовок и брошюр.
Подумать только, еще неделю назад я и представления не имела о существовании такой могучей организации! Я поделилась своим недоумением с Вероникой.