— Вас что-то смущает? — проникновенно спросил мой визитер. — Вы хорошо меня понимаете, когда я говорю по-французски? Или предпочитаете другой язык? Русский, например…
— Боюсь, что знаю его значительно хуже вас, — сухо ответил я.
Мне уже до смерти надоели все их подначки и психологические изыски.
— Возможно, — покладисто согласился мой собеседник. — Но у вас будет блестящая возможность освежить ваши знания. Поедете в Россию.
— Это ещё зачем? — искренне удивился я. — Я полагал…
— Вы правильно полагали. Но интересующее нас лицо собирается нанести визит именно туда. И именно там все должно произойти. Кстати, для вас это лучше: русские питают какое-то инстинктивное уважение к иностранцам. В отличие, кстати, от французов.
Так… Все оказалось ещё хуже, чем я предполагал. Совершить покушение на высокое лицо в Европе практически нереально, но при большом желании и некотором везении все-таки можно после этого уцелеть и скрыться. А вот в СССР…
— И чем же это «уважение» мне поможет? — усмехнулся я. — Чекисты выстроят почетный караул в мою честь? Или помогут убить Рональда Рейгана?
— Ценю ваше чувство юмора. Просто никому не придет в голову охранять иностранного президента от иностранца, да ещё с безупречной репутацией и с легальными документами журналиста. Им хватит забот с собственными, как они их называют, «диссидентами». А вы должны вести себя как можно более естественно.
— Как сегодня в аэропорту? — саркастически осведомился я. — Кто вам пишет сценарии — отставной голливудский алкоголик? Что за дешевый балаган вы устроили?
— Лучший способ надежно спрятать что-то — это положить на самое видное место, — сухо ответил мой собеседник. — Я не уполномочен обсуждать с вами вопросы протокола. Мне поручено проинструктировать вас совсем по другим вопросам. Но это произойдет не сегодня, а послезавтра. Сейчас вы поедете в нормальную гостиницу, в забронированный для вас номер и займетесь своими служебными делами. Послезавтра та женщина, которая встречала вас в аэропорту, привезет вас на место встречи. Кстати, её зовут Аннет, она ваша соотечественница.
— Какое отечество вы имеете в виду? — спросил я, поднимаясь с кресла. — Тут ведь так легко запутаться… и мне, и вам.
— Я уже оценил ваше чувство юмора, не тревожьтесь. Аннет — француженка. Кстати, если вы захотите приятно провести ночь…
— То отключу телефон и приму таблетку снотворного, — отрезал я. — Я не поклонник любительских порнофильмов.
— С чего вы взяли, что вашу встречу с Аннет будут снимать? — искренне изумился мой собеседник.
Так искренне, что я тут же понял: да, будут. И встреча в аэропорту тоже снималась. Нетрудно догадаться для кого предназначался этот сюжет.
— Что передать Мари? — осведомился мой собеседник уже на пороге.
Я чуть было не врезал ему по челюсти, но вовремя сдержался.
— Передайте привет от графа де ла Фер, — ответил я ему. — От благородного Атоса.
Возможно, он решил, что я слегка свихнулся на почве всего пережитого. Так или иначе, комментировать мое экзотическое послание он не стал, пожал плечами и вышел. Через несколько минут появилась блистательная Аннет и предложила мне ехать в гостиницу. С этой девицей я вообще не стал ни о чем разговаривать, несмотря на её неоднократные и настойчивые попытки завести беседу, и с облегчением вздохнул, оставшись, наконец, один в стандартном номере отеля средней руки в центре Нью-Йорка.
Через неделю, снабженный самыми подробными инструкциями от моего «друга» с русским акцентом, я вылетел обратно в Брюссель. Из всей этой кошмарной поездки в Новый Свет мне навсегда запомнилась только одна непродолжительная встреча — в задней комнате какого-то ресторана, куда меня привезли, соблюдая совершенно немыслимые предосторожности. Там я имел честь побеседовать с типом, от одного взгляда которого у меня — человека, прямо скажем, не робкого десятка, — по спине пробегал холодок страха. У него были глаза убийцы, и эти глаза он прятал за массивными очками с темными стеклами. Два раза во время нашей встречи — в середине её и в начале — он снимал очки.
— Вашей… скажем, невесте, ничего не угрожает и не будет угрожать при любом исходе вашего задания. Главное, вы согласились его выполнять. А вот малейшее ваше колебание будет стоить — нет, не вам, ей! — жизни. Причем умирать она будет так, что лучше вам не знать подробностей.
— Где гарантии того, что с Мари ничего не случится, если я попаду в руки КГБ? — осведомился я.
Если честно, остальное меня не интересовало абсолютно.
— Если вы попадете в руки КГБ, то Мари нам будет просто необходима. Именно она станет добиваться вашего освобождения из коммунистических застенков. Женщина, желающая спасти своего возлюбленного, способна сотворить чудеса. Но желаю вам попасть в руки КГБ только в случае удачного выполнения задания. Если вас схватят раньше или вы промахнетесь…
Вот тут он в первый раз снял очки. И я понял, что не имею права ни провалиться, ни промахнуться, даже по нелепой случайности. Глаз с таким выражением я не видел никогда в жизни, хотя сильных впечатлений в ней было более чем достаточно, и не хотел бы ещё раз увидеть. Думаю, во взгляде изготовившейся к последнему броску кобры бывает больше тепла и участия. Я во всяком случае предпочел бы впредь иметь дело с ней, нежели с этим человеком. Правда, моего мнения на этот счет никто не спрашивал.
Но вот орудие убийства меня, если честно, удивило. Из такого приспособления мне стрелять ещё не приходилось. Оставалось надеяться на то, что после соответствующих тренировок все будет нормально. Впрочем, как любила говорить моя прабабушка, царствие ей небесное: «На бога надейся, а сам не плошай».
— Ваша невеста просила передать вам привет, — заметил мой собеседник, собираясь уходить. — Видеосюжет вам покажут в Брюсселе, наберитесь терпения. Кстати, она, кажется, не слишком хорошо поняла ваше послание к ней.
— Почему вы так решили?
— Потому, что она попросила достать ей «Трех мушкетеров». Наверное, чтобы освежить память. Женщины так быстро все забывают, согласитесь, старина. Но вы-то все запомнили?
И он снова одарил меня взглядом без очков, от которого я не сразу пришел в себя. Лишь спустя несколько минут до меня дошло то, что он мне сказал напоследок. Значит, Мари поняла все правильно и теперь будет терпеливо ждать. Знать бы только, сколько времени ей на это понадобится.
Я не удивился, когда шеф в Брюсселе сообщил мне, что я должен аккредитоваться на встречу советского и американского президентов в Москве. Более того, я этого ждал. Страх и беспокойство покинули меня, осталась лишь какая-то обреченная опустошенность. В голове без конца крутилась одна и та же фраза — последняя фраза Мари, которую она произнесла, когда её снимали для очередного видеосюжета, предназначенного мне.
— Мечтать ли вместе, спать ли вместе — плакать всегда в одиночку.
Первый раз я не понял, что именно она хотела этим сказать. И не мог вспомнить, откуда эта фраза.
Не могла же она сама её придумать!
Глава 10. «Кокетка, ветреный ребенок…»
На новом месте работы я на собственной шкуре немедленно испытала справедливость бессмертного изречения Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…» Нет, относились ко мне внимательно, но так, что я то и дело ловила себя на желании оглянуться — не стоит ли кто за моей спиной? К такому вниманию по отношению к моей скромной персоне я не привыкла. И, если честно, привыкать не собиралась. Хотя бы потому, что новые коллеги меня элементарно игнорировали. Вежливо, корректно, но — игнорировали. А чего бы я хотела с таким блатом?
Естественно, при мне не рассказывали никаких анекдотов, кроме тривиального «вернулся муж из командировки». Естественно, со мной никто не садился за один столик в местном кафетерии. Естественно, на летучках мои работы не обсуждались, а просто принимались, как неизбежное зло — в лучшем случае. Потому что хвалить меня, даже за дело, явно никто не собирался. В общем, понятно: получится, что ко мне вроде бы подлизываются, а в редакции, судя по всему, люди подобрались гордые. И все-таки порой было обидно.
Иногда я задавалась тоскливым вопросом: «А оно мне надо?» Я, конечно, не самый компанейский человек в мире и одиночество меня в принципе не тяготит, но всему же есть разумные пределы! И если человек заслуживает похвалы, его надо хвалить, иначе может развиться стойкий комплекс неполноценности, с которым у меня и до этого все было в порядке. А если человек с работой не справляется — его нужно критиковать по-товарищески. Но вот так игнорировать…
Я попыталась поделиться своими душевными переживаниями с Владимиром Николаевичем, но понимания не встретила. То ли потому, что он, как всегда, был смертельно уставшим и слушал мое «журчание» постольку поскольку, то ли для него это не представляло вообще никакого интереса — мои нездоровые отношения со здоровым коллективом. Типа: перемелется, мука будет, или бессмертное «не бери в голову, мозги помнешь».
— Чепуха, малыш, — сказал он, когда я иссякла и замолчала. — Тебе просто завидуют. Пренебреги.
— Но…
— Тут не может быть никаких «но». Привыкнут, примелькаешься, все образуется. Готовься лучше к настоящей, серьезной работе. Там совместишь приятное с полезным: людей посмотришь, себя покажешь, в иностранных языках попрактикуешься. От меня в ближайшее время толку в смысле развлечений будет немного. Да, кстати…
И он надолго замолчал. Я же, наученная хоть и небольшим, но не слишком сладким опытом, паузу прервать не спешила, хотя она, с моей точки зрения, несколько затянулась: даже во МХАТе таких не делают.
Однако сказать мне было что: в смысле развлечений и без того было не густо. После первого незабываемого похода в ресторан и коротких посиделок в кафе в честь моего устройства на работу мы нигде и никогда вместе с Владимиром Николаевичем не бывали. Поэтому я лично особой разницы между настоящим и будущим не замечала, но, возможно, у моего любимого были собственные взгляды на этот предмет, вовсе не совпадающие с моими.
Молчание, наконец, было нарушено, хотя при чем тут «кстати» я так и не поняла.
— Я хотел сказать, что если мы с тобой столкнемся во время каких-то мероприятий, или ты случайно увидишь меня где-то, с кем-то, да даже одного, не афишируй знакомство со мной…
Было видно, что Владимир Николаевич старается обозначить мое место в расстановке персонажей на предстоящих… мероприятиях со всей доступной ему деликатностью, то есть, как всегда трепетно заботясь о том, чтобы не травмировать мою юную психику. Такие усилия, понятное дело, не должны были пропасть даром.
— Хорошо, не буду, — покладисто согласилась я. — В принципе я и не собиралась прилюдно кидаться тебе на шею, можно ведь просто поздороваться.
— Можно. Но только после того, как это сделаю я и если я это сделаю. Понятно?
Я пожала плечами. Ничего не было понятно, кроме одного — Владимиру Николаевичу будет настолько не до меня, что даже с приветствиями к нему лучше не лезть. Что ж, все хорошее когда-нибудь кончается. Я попыталась изобразить на своем лице максимальное понимание и даже безмятежность духа, об этом же и подчеркивала моя поза, однако актерские экзерсисы оказались невостребованными, он уже спал. Спал, сидя в кресле, чуть откинув назад голову. Вот уж действительно «наша служба и опасна и трудна»…
Как выяснилось позже, это был предпоследний наш с ним совместный вечер. Точнее — ночь. Но я этого, естественно, не знала и знать не могла. Опять же, к счастью для меня самой. Черт его знает, какие великолепные безумства я могла бы сотворить, обладая избыточной информацией! Я и без того впоследствии начудила вполне достаточно для того, чтобы заслужить куда более суровое возмездие, со стороны судьбы, конечно. Но тогда я проявила абсолютно несвойственную мне мудрость — решила переживать неприятности не заранее, а по мере их поступления, дождалась и пробуждения Владимира Николаевича, и много чего другого. Я решительно пресекла все попытки своего внутреннего голоса вступить со мной в очередную дискуссию. Хватит, набеседовались, пора и честь знать. Время, которое я могла провести с моим любимым — пусть и спящим красавцем! — было мне слишком дорого, чтобы тратить его на пустяки. Тем более — вымышленные.
Но я напрасно готовила себя к леденящей кровь разлуке. У меня не было ни малейшего представления о том, что такое настоящая работа журналиста, да ещё когда этого журналиста, то есть меня, допускают до освещения «визита на высоком уровне». Череда событий, бесконечное мелькание новых лиц и раздававшаяся отовсюду абсолютно иностранная речь просто захлестнули меня и оглушили настолько, что просто некогда было думать о своем, о девичьем. Тем более — тосковать.
Замечу, кстати, что если бы я и захотела непременно повидать своего дорогого друга, то мне пришлось бы его долго разыскивать: в толпе допущенных к телу, вернее, к двум, он ни разу мне не попался.
Зато я была неприятно поражена тем, что буквально на каждом шагу сталкивалась с Белоконем. Вот уж без таких сюрпризов я бы точно обошлась, только их мне в жизни для полного счастья и не хватало.
В первый раз я увидела его во Внуково, где теплая компания проверенных-перепроверенных отечественных журналистов дожидалась приземления президентского лайнера. Севочка, как всегда, выделялся из общей массы своим ростом, так что не увидеть его было просто невозможно. Мне же рост и комплекция позволяли оставаться практически незамеченнной, чем я в сложившейся ситуации и не преминула воспользоваться. И тут кто-то потянул меня за рукав.
Я обернулась. Рядом стояла смутно знакомая мне девица, но кто она такая и чего ей от меня нужно, было пока непонятно. Впрочем, туман неизвестности скоро рассеялся.
— Майя! Какая встреча! Не узнаешь? Я — Лариса.
Господи, как я могла её забыть! Та самая, «дочь ОВИРА», притча во языцех не только нашего курса, но и всего факультета. У Ларисы проблем с распределением, естественно, не было, ещё не поступив в высшее учебное заведение, она уже знала, что работать будет в АПН, и только в АПН. Мы, зеленые, желторотые и вообще неискушенные абитуриенты даже аббревиатуру-то эту толком не знали. Лариса же со знанием дела растолковывала нам, что уважающий себя журналист только там и может проявить себя во всем блеске, причем за соответствующие деньги.
Значит, во Внуково судьба свела меня с той самой Ларисой, которая благоденствовала в АПН. В университете она меня и не замечала — с чего бы сейчас такое внимание? Новообретенная знакомая не дала мне много времени на размышление: Лариса всегда говорила вслух о том, о чем остальные только думали, причем даже думать старались дома за плотно закрытой дверью.
— Говорят, ты обзавелась каким-то шикарным покровителем? Из компетентных товарищей…
— Говори тоже, — сдержанно отозвалась я, чувствуя, что внутри рождается какое-то странное чувство — смесь страха и легкого тщеславия.
— Да брось скромничать! Уж если эти ребята тебя заметили… Они абы кого не подбирают, можешь мне поверить. Ну, если не хочешь говорить, и не надо. В конце концов, ты наверняка давала подписку.
К счастью, мне не понадобилось отвечать — прибыл целый автобус иностранных корреспондентов. Лариса тут же углядела кого-то из своих знакомых и умчалась крепить мир и дружбу, бросив мне на прощание многообещающее:
— Еще увидимся!
Обязательно! Пока у меня не появился, как она изящно выразилась, «шикарный покровитель», я ей даром была не нужна. Разве что как бесплатное приложение к Белоконю, который и её, кстати, в свое время не обошел своим благосклонным вниманием. Вот теперь и пусть общаются на доброе здоровье, а я «пешком постою». И вообще, все это не стоит выеденного яйца. Как говорят французы, «cela ne vaut pas un sou».
Забывшись, я произнесла последнюю фразу вполголоса и тут же услышала:
— Мадемуазель — француженка?
Я круто обернулась и уперлась взглядом в блестящую пуговицу так называемого «клубного» темно-синего пиджака. Подняв глаза — ибо обладатель всего этого великолепия никак не кончался, я обнаружила высоченного — под стать Белоконю! — мужика с безусловно и безоговорочно европейской внешностью. Потрясли меня, правда, не столько внешность и «прикид», сколько глаза. С абсолютно незнакомого иностранного лица на меня смотрели глаза… Владимира Николаевича. А ещё говорят, что совпадений не бывает!