Обычно они ночевали в одном из сараев егеря, там был роскошный сеновал, внизу пофыркивала лошадь — словом, красота. Но не принимать же там и Александра Борисовича! Нет, только в доме. Егерь, уже за короткое время привыкший к ним — его просто потрясло, что генерал Грязнов немедленно откликнулся на его жалобу и даже прислал своего племянника, пообещав явиться следом! — приказал Нине накрыть вечерний стол к чаю, поставить самовар, чтоб все как положено, а сам полез в погреб за своими лесными яствами. Он уже знал, кого ждут Денис с Филей, и не хотел ударить в грязь лицом. Потом он вышел в сараюшку за чем-то, а вернувшись, негромко, чтобы не напугать Нинку, которая все вздрагивала от каждого шороха после той черной ночи, сказал:
— Ребятки, я чего думаю… А ведь там, за оградкой- то, чужой ходит. Он уж не первый раз тут шастает. Я так думаю, что это Сенькин подлец, черная душа. Все ему покою нет, когда другим хорошо. Что делать-то? Кабы гости ваши не столкнулись… Нет, оно конечно, можно спугнуть выйти али рожу набить, да вы ж сами тихо хотели. А?
— Это тот самый поганец, который у вас тут главный в местной милиции? Да? — спросил Филя. — Которого ты, дед, хотел жаканом угостить? Так он же нам и нужен. Где ты его заметил?
— А вот аккурат… — Воробьев объяснил, в каких кустах засел наблюдатель. Не мог же ошибиться старый егерь!
— Работаем, — сказал Денис, быстро натягивая на себя черный свитер и шапочку с прорезями для глаз.
Филипп мгновенно тоже преобразился.
— Если чего, Тихон Платонович, вы постойте на крылечке. Люди подойдут, окликнут, спросите: «Александр Борисович?» — и смело приглашайте в дом, а мы скоро вернемся. И еще одно. Есть тут у вас неподалеку какое- нибудь закрытое строение вот вроде вашего сарая? Куда можно подъехать на машине?
И егерь объяснил, что если выехать из улицы на грунтовую дорогу и отправиться направо, то через десять минут на правой же стороне, почти у реки, они увидят большой старый сарай. В нем когда-то лодки хранили. А теперь там ничего нет. И если кто бывает, то исключительно пьяные бомжи. Ну с ними не страшно, на них стоит только гаркнуть, они и разбегутся. Но на всякий случай поглядеть надо. Туда и машину даже загнать можно.
Уж на что острый слух у Воробьева, даже он не услышал, как произошел захват неизвестного, действительно притаившегося у щели в заборе. А потом за домом, в сарае, загудел двигатель автомобиля, заскрипели петли дверей, и на задний двор выехала темная машина, на которой к нему и приехали эти ребятки от Вячеслава Ивановича, занимающиеся какой-то непонятной, но хитрой работой у себя в Москве. Машина выехала из двора через задние ворота, сделала круг и остановилась там, где ее дожидался «шпион». Хлопнули дверцы, и машина уехала.
А егерь, удивляясь, как быстро управились ребятки, все стоял на крыльце, освещенный светом изнутри. Наконец услышал по улице мягкие шаги. Долетел вопрос:
— Хозяин, добрый вечер! Не подскажете номер вашего дома?
— Заходите, Александр Борисович, — ответил егерь и раскрыл дверь избы пошире, чтоб было светлее. — А ваши сейчас отъехали. Ненадолго, сказали. Тут непредвиденное обстоятельство случилось, шпион объявился, вот они его и… стало быть. Велели вас встретить, чайком угостить, а уж они как управятся, так и подойдут.
Знакомство состоялось быстро. К столу вышла смущенная Нина, стала ухаживать, подавать гостям чашки. Поремский наблюдал за ней с улыбкой, а Турецкий смотрел на Владимира, который, казалось, словно изнывал от желания сделать девушке что-то приятное.
— Я думаю вот чего, — сказал наконец Турецкий. — Вам, Нина, известно, где остановились еще двое наших сотрудников, Володя и Галя?
— А как же, я ж их и устроила у Ленки.
— Это далеко?
— Не очень. А вы хотите туда? — нахмурилась она.
— Нет, я хотел бы их обоих — сюда. Чтобы прикинуть, что уже сделано.
— Я сбегаю! — с готовностью сорвалась она.
— Нет, я предлагаю вам сходить вместе с Володей. Ну а ты, Володя, посмотри там, прикинь что есть и надо ли их дергать среди ночи или пусть отдыхают. Не возражаешь?
— Нет проблем, шеф!
— И девушке будет защита. У вас тут по ночам как, шалят? — Турецкий обернулся к егерю.
— Все бывает. На той неделе, к примеру, сразу семь машин дорогих к ангелам отправились.
— Красиво живете! — покачал головой Александр Борисович.
— Да ведь… и не жалуемся. Оно хоть и город, а все большая деревня.
— А что, Тихон Платонович, пока нет ребят, давайте поговорим. Я читал ваше письмо к Вячеславу Ивановичу. Говорю сразу: Славка — мой друг, причем давний. Поэтому можете ничего не стесняться, говорить как ему. Он, кстати, уже звонил моему Володе, — Турецкий кивнул за дверь, куда ушли Поремский с Ниной, — и обещал быть завтра до обеда. Но тогда у нас будут другие дела. А пока есть время, расскажите мне, что тут произошло на самом деле? Кто виноват во всей этой дикой истории? Если бандиты, так при чем здесь изнасилованные девушки? Вообще кому в голову пришла такая расправа и за что? Если вы это знаете…
— Про что не знаю, говорить не буду, — подумав, сказал егерь, — а вот кто главные злодеи, этого не утаю. И грех на душу не возьму, потому что это не грех, мерзавца мордой в его дерьмо окунуть…
И от новой серии вопросов в голове майора возникло подозрение, что, возможно, и не совсем бандиты его допрашивают, хотя они и разговаривают на матерном языке пополам с феней. И он стал оправдываться, что сам ничего не знал, что и его тоже подставили начальники, сделали крайним, хотя он всегда стоял за своих и не давал местных в обиду. В общем, вертелся ужом, доказывая свою полную невиновность.
— Вот же падла, мусор, — сказал все тот же грубый голос, — это за кого ж он нас держит, брателла? Дай я ему его же пушку в очко загоню?
Майор поизвивался еще, подергался, но привычной тяжести пистолета на боку не обнаружил, — значит, вытащили.
— Ништяк, лучше кабанчика подпалим… Горелку взял?
— Ща…
Через короткое время Сенькин услышал и даже увидел, как чуть в стороне от него зашипела, забила, то стихая, то усиливаясь до свиста, острая, ядовито-синяя струя пламени. И майора затрясло, заколотило так, что тело стало, словно само по себе, уже без его участия и как бы помимо его воли, извиваться, скручиваться и выгибаться, чтобы бессильно опасть и снова напрягаться и дергаться до сумасшествия.
Короткий, плоский удар по лицу сразу привел его в чувство.
— Либо ты колешься, сучара, либо поджариваем тебя, начиная с яиц. Кто придумал зачистку? Кому нужна была разборка?..
Резкое шипенье горелки, поставленной возле уха, подсказывало быстрые и максимально полные ответы. Все стал рассказывать Сенькин, ничего не скрывая, — как приехал к нему Затырин, что пил, чем конкретно занимался с его сотрудницей Люськой, которую он специально для этой цели и держит при себе, как он потребовал список, кого в нем отметил, а потом вызвал ОМОН. Много чего рассказал, пребывая будто в полузабытьи. А после, как ему стало известно на другой день, все, кого в тот вечер забрали в клубе и позже, по домам, сознались в совершении многих преступлений. Там и хранение оружия, и наркота, и проституция, и бандитизм, сознались в поджогах и взрывах, ничего не забыли — «висяков» зараз немерено закрыли, один бог знает сколько…
— Лепит горбатого? — спросил один.
— За фраеров держит, — ответил другой. — Ну сам хотел…
Немного успокоившийся было майор почувствовал, как железные пальцы ухватили его щиколотки и, резко разорвав путы, широко растянули ноги в стороны. А шипенье горелки переместилось с правой стороны к ногам. Он снова забился, дергая связанными руками. Но пламя приближалось к нему, и вот уже сквозь ткань брюк на ширинке он с ужасом почувствовал приближающийся смертельный жар. Из последних сил он истошно завопил, но крик не успел вырваться из его рта, ибо липкая пленка снова больно запечатала губы. Страх наваливался на майора, и одновременно усиливался и жар… Вот уже завоняло опаленной огнем тканью. Еще миг — и у него не выдержал желудок… И казалось, это было не облегчение, а последний, уже бессильный протест, сопровождаемый громким бурлением и ревом в кишках.
И снова что-то ударило майора по голове, отдалось легким взрывом, и сознание тихо покинуло его.
— Ты не сильно его отключил? Не окочурится? — спросил один.
— Как же, дождешься от такого… Нет, это у него от переизбытка чувств реакция. Поплавает в собственном дерьме и оклемается, — ответил второй и брезгливо отшвырнул в сторону безвольные, тяжелые ноги майора, после чего произнес совершенно непонятное для бандитов слово (это если б его мог сейчас услышать майор): — Вот же скунс поганый… Ну, кончаем? Давай его завернем пока в эту брезентуху, а потом выбросим ее. А то рядом находиться невозможно…
— Запись получилась четкая, я послушал, — сказал первый. — И тональность нормальная, с испугом, но без душевного надрыва. А куда его теперь девать? Домой к нему отвезем?
— Зачем, на службу доставим. Надо же сделать приятный подарок сослуживцам. Представляешь, приходят утром на работу, а там этот валяется — весь по уши в собственном дерьме… Приятный сюрприз любящей помощнице!
Связанного уже не скотчем, чтобы не оставлять своих отпечатков пальцев, а обычной тонкой бечевкой, Сенькина привезли к опорному пункту и аккуратно положили на лавочку, прямо под окном его собственного кабинета. Свет от подъезда сюда не доставал, было темно, да и вряд ли дежурному пришло бы в голову бродить среди ночи вокруг здания.
Сенькина укрыли с головой его же курткой, а пистолет засунули в изгаженные брюки, выказав тем самым дополнительное неуважение к офицерскому чину и должности милиционера. И так и оставили — до утра, когда на службу явятся первые сотрудники.
На выходку Дениса и Филиппа Александр Борисович отреагировал сдержанно. Нет, наказывать мерзавцев, естественно, надо, нет слов, но… Словом, детский сад какой-то. Поремский сдержанно посмеивался, не разделяя недовольства шефа. А Нинка, которая ухитрилась подслушать разговор, — та просто взвизгивала от восторга, видать уже представляя, как она станет живописать подругам страдания мерзкого Сенькина. Но Филипп строго-настрого предупредил ее, что об этом не должна знать ни одна живая душа, иначе последствия могут быть самые печальные. Пусть они сами у себя в милиции разбираются, кто его наказал и за что.
Но это все происходило попутно, между делом. Поремский, решив, что, в самом деле, не стоит ребятам бежать ночью с докладом, быстро просмотрел добытые ими материалы на месте и захватил с собой с десяток протоколов допросов пострадавших, а также копии их заявлений в правоохранительные органы, которые туда были переданы, но хода, естественно, так и не получили.
А завтра Галя должна была наконец встретиться со Светой, той самой невестой, над которой издевались милиционеры. Девушка по чистой случайности не покончила жизнь самоубийством, врачи держали ее теперь под постоянным наблюдением, и проникнуть к ней в больничную палату было практически невозможно. Но Гале удалось договориться с матерью Светы, чтобы навестить ее — под видом родственницы. Материал обещал быть, по мнению Гали, совершенно убийственным. Если только девушка согласится говорить.
Турецкий, мельком взглянув, сразу понял, насколько сильны эти документы, в которых женщины и девушки, безумно стесняясь и стыдясь своих собственных страданий, набирались мужества и писали о том, что творили с ними озверевшие от водки и вседозволенности «блюстители порядка». Причем писали, несмотря на то что по дворам регулярно ходил майор Сенькин со своими сотрудниками и всячески угрожал им невиданными карательными санкциями, если о том станет известно тем, кто приезжает сюда якобы защищать пострадавших в милицейской акции. А на самом деле, все будет гораздо проще — гости уедут, и вот тогда на головы жалобщиков обрушится его праведная месть. И уже обычными штрафами и предупреждениями никто не отделается. Он здесь власть! И от него зависит, жить им или влачить жалкое существование. Вот так, и ничуть не меньше.
Подобного рода заявления собирал и Володя Яковлев — от избитых парней. Но с этими лицами у правоохранителей происходило проще. Либо просто били и бросали — якобы за оказываемое власти сопротивление, либо же забирали с собой, били там и предъявляли «найденные» в карманах «улики» — малые дозы наркотиков и патроны. Те, кто соглашались и подписывались в протоколах, отделывались побоями и штрафами, несогласных оставляли в камерах И ВС.
Десятка полтора людей пострадало от действий дорожно-патрульных служб. Картина была фактически аналогичная, а значит, и хорошо здесь отработанная. В багажниках остановленных машин «находили» все те же «улики», после чего составлялись протоколы. Задержания, мордобои, штрафы — короче, полный беспредел.
Подумал Турецкий и решил для себя, что на этом фоне мелкая месть майору кажется вполне справедливой и оправданной.
Вообще-то, порядочно уже зная Филю Агеева и будучи знаком не понаслышке с его боевыми навыками и опытом, наработанным еще во время проведения боевых операций в Афганистане и на первой чеченской войне, Александр Борисович верил, что случайного «перебора» в его действиях не бывает. Все у него всегда выверено, как в швейцарских часах. Страшна ведь не пытка, страшно ее ожидание, подготовка к ней — так он обычно говорит. И даже если жертва станет потом уверять, что испытала жесточайшие физические муки, необходимо и здесь проводить четкую границу: отделять физическую боль, как таковую, от сильнейшего психологического стресса, который обрушивается на человека, когда его допрашивают знатоки своего дела «с особым пристрастием». Здесь куда больше всякого рода страшилок, нежели реальных мучений. Зато после подобных испытаний подверженный им, как правило, стихает, никнет. Не совесть в нем вдруг пробуждается, а появляется реальное ощущение преследующего страха, что его подлость в конечном счете наказуема.