— Юля, попробуй-ка по своему телефону позвонить в гостиницу! — высунувшись в дверь, велел он. — Мой, наверно, не соединяет.
Я попробовала, но пять минут билась без толку — сперва длинный гудок, потом какое-то короткое хрюканье и тоненькое «бип-бип-бип». Об этом я ему и доложила.
— Тогда будь другом, сгоняй в гостиницу и скажи этой растяпе Сусанне Рафаэльевне, что она еще час назад должна была принести мне… ну, она знает что. А теперь уже двенадцать. Прогуляешься заодно — гляди, распогодилось!
Действительно, на город напала жара. И я поверила, что наконец пришло лето.
Выскакивая из цирка, я налетела на Кремона. Он остановил меня.
— Добрый день, — совершенно галантно сказал он и даже слегка поклонился. — Вы не подскажете, в бухгалтерии кто-нибудь есть?
Я хотела брякнуть, что откуда в субботу кто-нибудь возьмется в этой самой бухгалтерии? И тут подумала — если директор вызвал меня и если по случаю отъезда программы срочно подбиваются все бабки, то, может, и наши бухгалтерши на месте?
— Я не знаю. Вы пойдите, посмотрите.
— А Вахтанга Рубеновича вы сегодня не встречали?
— Не встречала, — сразу же вспомнив погоню, выпалила я. — А он вам очень нужен, да? Может, ему что-нибудь передать, если я его увижу?
— Передайте одно — его искал артист Кремон, — с достоинством отвечал Кремон. Он весь взмок, и стоять рядом с ним было неприятно. В такую жару кожаный пиджак — это идиотизм. Хотя кто же знал, что так припечет? Во всяком случае, Кремон, собираясь в наш город, этого знать не мог.
Он вальяжно прошел в коридор, ведущий в бухгалтерию. Даже если там никого нет — он подождет под доской «Народный контроль», где специально для таких ожидающих стоят два стула и лежат на подоконнике старые журналы.
Конечно, по дороге я заскочила в промтоварный магазин.
У меня есть и свои деньги, о которых мамка не знает. Я честно зарабатываю их. Беру сорок копеек с листа, на своей бумаге. У меня есть постоянные клиенты, и я имею побочный доход рублей в пятнадцать-двадцать ежемесячно. Жутко много!
Возле гостиницы меня нагнал Гаврилов.
— Опять? — спросил он. — Опять вообразила себя майором Прониным?
И процитировал хвост какого-то неизвестного мне древнего анекдота: «Из унитаза на него смотрели проникновенные глаза майора Пронина!»
— Нет, меня к Рафаэльевне послали, сама не знаю за чем!
Сусанна Рафаэльевна — директриса нашей цирковой гостиницы, очень приятная дама, но вот ее панический ужас перед техникой вошел в легенды. Говорят, однажды кто-то попытался преодолеть этот ужас и долго объяснял Рафаэльевне устройство утюга. «Ну, теперь понятно?» — спросил он. «Это божественно…» — с трепетом ответила Рафаэльевна. Очень может быть, что она лично повредила телефон.
Мы вместе вошли. В гостинице было тихо-тихо. Все торчали в цирке и паковались. Завтра три представления, будет совершенно не до того. Я не люблю этих последних дней работы программы. Люди, с которыми общались два месяца, вместе смеялись, пили кофе, решали финансовые вопросы, менялись книгами, бегали на видики, вдруг мгновенно отдаляются. Они уже там, далеко, в другом городе, они уже живут какими-то надеждами, связанными с этим городом, хотя какие там надежды! Такая же второсортная гостиница, тот же ритм жизни — утром или днем репетиции, вечером представление, то же полное презрение со стороны газет и телевидения. Или сердитая и скучная рецензия, после которой все ходят недовольные, или какие-нибудь сопли-вопли — ах, цирк, ах, сила, смелость и грация! И это тоже никому не нужно.
— А я думал, выслеживаешь грабителя.
— Чего его выслеживать! Сидит возле бухгалтерии и ждет Рубцову! — поддела я Гаврилова. Он же твердит, что не обошлось без Кремона?
— Бедная Рубцова! Опять будет выслушивать, сценарий нового номера, — пожалел се Гаврилов. — Я бы этого Кремона вообще в цирк не пускал. И так бездари хватает, а тут еще дочки-сыночки.
— Зато цирковая династия.
— Если бы талант передавался по наследству — вот это была бы династия! А то — вырос в цирке, ничего, кроме цирка, не знает, и лезет на манеж!
— Можно подумать, что вы не в цирке выросли!
— С чего ты взяла? Я в цирк с ипподрома пришел.
Я уставилась на Гаврилова. То, что все наши девки-конюхи пришли с ипподромов, и Любаня в том числе, я знала. Сманили их, пообещали — вот будешь хорошо себя вести — возьмем в номер! А они, наверно, вели себя плохо, так и осели на конюшне. Но Гаврилов!.. Уму непостижимо!
— И сразу в номер?
— Представь себе. Джигитам нужен был верхний. А я маленький, страха не знал, вот они и нашли дурака… Постой… ты же к Рафаэльевне собиралась?
Он это воскликнул вовремя — я уже взялась за дверную ручку, чтобы войти к нему в комнату.
— Это вы мне зубы заговорили, — буркнула я. — Джигиты, ипподромы…
Я повернулась и пошла назад. Но вдруг застыла, как монумент.
Дело в том, что в гостинице три этажа, и на каждом — длинный коридор с поворотом. Чтобы попасть к Гаврилову, как раз и нужно миновать поворот. Рядом с ним живут Костанди, а рядом с Костанди, у самой лестницы, комната Любани.
И вот я, беседуя с Гавриловым за поворотом, естественно, ничего не слышала, а когда выходилана лестницу — услышала, что у Любани в комнате кто-то есть.
Я могла поклясться, что Любаня в цирке! На цыпочках я прокралась по коридору и ввалилась к Гаврилову.
— Спятила? — очень любезно поинтересовался он.
Чуть ли не заикаясь, я объяснила ему, в чем дело.
— Она действительно в цирке, — сказал Гаврилов. — Я уходил, она оставалась. Черт знает что!
— Видите, я была права!
Он так посмотрел на меня, что я немедленно заткнулась. Права! Теперь не до того, кто первый сказал «э!» Теперь надо что-то делать.
Мы вышли в коридор. Любанина дверь была закрыта, но когда Гаврилов приложил к скважине ухо, я поняла — он что-то слышит.
— В гостинице сейчас никого быть не должно, — Гаврилов явно решался на что-то неожиданное. — Ты сейчас выйдешь на лестницу и спустишься этажом ниже, так, чтобы в три прыжка быть у Рафаэльевны. Если ты услышишь шум, мой голос или крик какой-нибудь, немедленно к Рафаэльевне, перекрывайте выход, звоните в милицию… нет, в цирк! Но я постараюсь обойтись без шума. Ну?
Он подождал, пока я спущусь, и налег плечом на дверь. Дверь не поддавалась. Тогда он отступил на два шага и попросту вышиб ее ногой. Она открылась вовнутрь, и Гаврилов вошел в Любанин номер. Дверь за ним закрылась.
Я стояла на лестнице и ждала шума, воплей, грохота… ну, звуковых эффектов! Их не было. И мне сразу полезла в голову чушь — а что, если преступник услышал, как мы возимся под дверью, взял что-нибудь тяжелое и встал в засаду?
Гаврилов — в комнату, а его — по затылку! Поймали падающее тело, положили на кровать и ждут второго участника группы захвата.
Я уж собралась было с криком штурмовать кабинетик Рафаэльевны, как на лестничной площадке появился Гаврилов.
— Порядок, — сказал он. — Считай, что тревога была ложная.
— Это как же?
— А вот так. Пошли к Рафаэльевне.
Он взял меня за локоть, как тогда ночью, в цирке, и повел.
— Кто там был? — вырываясь, спросила я.
— Никого не было. Ну, идешь ты или тебя волоком тащить?
Я смирилась, он довел меня до кабинета, а там проконтролировал, чтобы я получила сопровождаемую ахами да охами пачку какой-то документации и мирно покинула гостиницу.
Но на улице уже не он в меня, а я в него вцепилась.
— Это не мог быть Кремон! — воскликнула я. — Кремон сейчас в цирке!
— Не знаю, не знаю, где тебе померещился Кремон…
— Но ведь там же был человек! Он там заперся и искал камушки!
— Успокойся ты наконец. Тот, кого я там нашел, к этому воровству не имеет отношения.
— Вот это интересно!!!
— Я думаю, сегодня или завтра Кремовская признается, что камушки к ней вернулись, и вся суета вокруг Любы закончится, — сказал Гаврилов, стряхивая мои руки.
— Так там была Кремовская? Ничего не понимаю…
— Нет, просто я нажал одну кнопочку, и наше дело правое, мы победим! Я вовремя сказал кому надо, что все в порядке, что я лично это гарантирую, что именно я нашел в овсе коробку и потерял сережку, а потом я же отдал все Кремовской! — торжествующе объявил Гаврилов, и я почувствовала, что дело пахнет какой-то опасной глупостью. — Видишь, я ни тебя, ни Любу не стал подставлять. И очень вовремя нажал кнопочку!
Его зациклило на этой кнопочке! Он так радовался, будто не выбивал дверь в надежде поймать преступника, а получил звание народного артиста! Но при всем при том он не проболтался, кого обнаружил у Любани, и проконтролировал, действительно ли я ушла или села в засаду. Пришлось уйти. А он вернулся в гостиницу — чинить дверь Любане.
Всю дорогу я ломала голову — кто же там был. Если дверь так легко открывается, то запереться изнутри мог кто угодно. Надо было срочно мчаться в цирк и посмотреть, кого из шести подозреваемых нет на месте!
Но в цирке меня на входе поймал директор. И погнал работать. А когда я потребовала кофе, галантно предложил угостить меня и повел в цирковой буфет. Этого мне только недоставало! Я теряла драгоценное время. У меня и так форы было минут пять, а тут еще топай под конвоем в буфет!
В буфете обедали Костанди. Обедали мирно и обстоятельно. Судя по очереди, они тут торчали уже не меньше пятнадцати минут. Была там и Рубцова — но Кремона не было. Был дядя Вахтанг. Была Любаня с джигитскими конюхами. Теперь, на прощание, они накрепко помирились. Ворвался прибабахнутый Яшка.
Наши глаза встретились. Он? Не он? Вид у него был взъерошенный. Может ли быть такой вид у человека, только что шарившего в чужом чемодане?
Неторопливо вошел Салават, за ним — Анвар. Оба посмотрели на очередь, обменялись фразами на незнакомом языке и вышли. Откуда они пришли? Из-за кулис? С улицы? И если бы Гаврилов застукал у Любани джигита, стал бы джигит выслушивать его речи или просто шарахнул чем-нибудь тяжелым и выскочил?
Гаврилов был прав — как начнешь подозревать всех встречных и поперечных, обязательно полезет в голову какая-то чушь.
Мы с директором выпили кофе, я еще расколола его на булочку с изюмом, и пошли работать дальше, но работы не получилось. Пришел Кремовский жаловаться, что его контейнеры во дворе зажали какой-то машиной и он не может все утро до них добраться. Директор позвонил по внутреннему, дал соответствующее распоряжение, но Кремовский остался в кабинете и стал хвалить мебель.
— Мне тоже пора кабинетик себе присмотреть, — улыбаясь, сказал он. — Сколько же можно колесить?
— А тигров на кого бросишь? Или на мясо сдашь? — шутливо спросил директор.
— Тигры старенькие, им на пенсию пора, — опять улыбнулся Кремовский. — Теперь мне или тигрят брать, или в кабинет садиться.
— Рановато ты с круга сходишь, — поддел директор.
— Да разве я схожу? Жизнь сгоняет. Поездить я поездил, заграницу посмотрел, а теперь пусть молодежь старается. А я стар и беззуб, — при этом Кремовский показал в улыбке изумительно ровные зубы.
— Чем же тебе, больному, помочь? — спросил директор. — Разве добрым словом?
— Доброе слово и кошке приятно, — ответил Кремовский. Они посмотрели друг на друга, и я поняла, что весь этот разговор — не шутка.
— Погоди, Валера, это обдумать надо, — сказал директор. — Это все не так-то просто.
— Ты меня знаешь.
— Знаю. Ступай, вытаскивай контейнеры. Вечером зайди, что-нибудь придумаем… Ты ведь уже пенсионер?
— Пенсионер!
Цирковые уходят на пенсию лет в тридцать семь — тридцать восемь. Это кошмар какой-то — Вейнерт пенсионерка! А к ней, когда она в темных очках, мальчишки липнут! От этой пенсионерки все тащатся!
Кремовский опять улыбнулся директору, на всякий случай улыбнулся и мне. И ушел.
А я наконец закончила все навязанные директором дела и выскочила из цирка на свободу! И хотела до начала представления прогуляться по магазинам и купить Любане прощальный подарок. И еще тортик, чтобы сегодня вместе отпраздновать ее отъезд и начало новой жизни, ведь завтра не получится.
В фойе я увидела такую странную парочку, что вылупила глаза. В цирк входили Кремовский и Кремон. Один — одетый с иголочки, море обаяния, голливудская улыбка, а другой — сплошные потуги на приличный вид, море обаяния и голливудскую улыбку. Его бы в бане помыть как следует, подумала я. Причем Кремовский был уже одет совершенно по-летнему, а Кремон парился в кожаном пиджаке. Они оживленно обсуждали какие-то московские дела — то ли Кремон кого-то не застал в главке, то ли Кремовский, а может, и оба.
Причем благодушие было крупными буквами написано на их лицах.
Это совершенно не вязалось с гавриловскими домыслами. Но я уже поняла, что у Гаврилова с логикой туго. Вот прикрыть плечом, выбить дверь, работать уникальные трюки — это он может.
А на представление я собралась вот почему. Это, в сущности, было последнее приличное представление в сезоне. Завтра, правда, их три, но дневное и в четыре часа — детские, их работают по неполной программе. Клоуны делают «детские» репризы, артисты пропускают самые сложные трюки. И имеют на это полное право: при чуть не сорока представлениях в месяц надо экономить силенки. А вечернее будет и вовсе скомканное — Костанди должны до ночи снять свою вертушку из-под купола, а там одних растяжек восемь штук, кто-то еще не захочет опаздывать на поезд, и все номера понесутся в диком темпе.
И я действительно получила удовольствие.
И Костанди в голубых костюмах носились под куполом, как черти, и Яшка не завалил ни одной комбинации, и Буйковы, когда били шариками о шахматную доску, выстукивая мелодию ламбады, ни разу не сфальшивили. Это так забавно и трогательно — двое старичков, она в старинной широкополой шляпе и длинном платье, он в каком-то диковинном пиджаке с парчовой бабочкой, так старомодно играют в четыре руки на ксилофоне, танцуют вальс, стучат по хрустальным бутылочкам на веревочках, — и вдруг эта ламбада! Зрители чуть ли не вопят от восторга. Это Буйков хорошо придумал.
Я люблю Буйковых. И мне страшно жаль, что я никогда их больше не увижу. Артисты возвращаются лет через пять, а то и больше. А они через пять лет уже будут на пенсии…
Даже когда выехал на паре вороных Гаврилов, я не думала о том, что за кулисами он наверняка накричал на Любу и что у него затяжной конфликт с Хрюшкой. Сейчас, сидя в последнем ряду директорской ложи, я любила их всех прощальной любовью — и Яшку, и Костанди, и Буйковых, конечно, и Гаврилова, и Вейнерт, и джигитов, и клоунов Витьку и Сережку, хотя они мне одно время проходу не давали…
А потом я побежала на конюшню, но оказалось, что Любаня уже справилась без меня. Она задала сена всем, кроме Хрюшки, — Гаврилов запретил. Он решил наказать жеребца именно таким образом. Но я не могла допустить, чтобы при мне мучили Хрюшку. Как только Любаня занялась седлами, я стянула и кинула ему тоже охапку сена. Он, увидев, что ее тащу, с тихим всхрапыванием ткнулся мордой мне в руки. Хрюшку я тоже больше не увижу… Я опоздала к Любане, потому что смотрела второе отделение — тигриный аттракцион. Кремовские были эффектны. По-моему, они показывают не столько тигров, сколько себя. Легко представить, какой красавицей в молодости была Кремовская.
Я думала, что мы пойдем в гостиницу, но как-то так получилось, что склеилась компания — Валера, Эдик, мы с Любаней, Надя, электрик Генка Еськов, еще джигитские конюхи, и мы набились в шорную, и откуда-то взялась бутылка, и вскрыли мой тортик. Когда я опомнилась, то как раз успела бегом на последний троллейбус.
Дома продолжался бойкот.
Я умылась, постирала бельишко и легла спать.
* * *
Обычно в воскресенье утром мы с мамкой убираемся. Она после глухонемого завтрака взялась пылесосить. Я потащила во двор выбивать коврик и половики. Этот коврик никаким пылесосом не проймешь.
Когда я вернулась, она мыла пол в комнате. Я взялась мыть пол в ванной, на кухне и в туалете. Словом, прокопошились полдня. Причем молча! Без единого слова! Это уже становилось смешно. Я не понимала, кто из нас дитя неразумное — я или она.