– Скажи… – Они заговорили одновременно и засмеялись.
– Ты первая, – предложил отец, когда они вдоволь нахохотались. Так всегда было в детстве: они часто заговаривали оба сразу.
– Ладно, – Катька помедлила, – как ты живешь?
– Ну… В двух словах не расскажешь. У тебя время есть?
– Конечно!
Сознаться в том, что еще минут тридцать она совершенно свободна, потому что мать неустанно рыщет по Праге, разыскивая пропавшего мужа, она не решилась.
– Пойдем в кафе! Как раз время ужинать.
– А как же твои картины?
– Сосед присмотрит. – Отец кивнул на стенд за своей спиной. – Подожди минутку, договорюсь.
Он подошел к мужчине, стоявшему неподалеку со своим товаром – разноцветными магнитиками из керамики – и быстро заговорил с ним по-чешски. Катя улавливала отдельные слова, такие похожие на родную речь, только очень смешные. А когда услышала «Дикуэ!» – уже усвоила, что это «Спасибо», – поняла: все нормально.
– Ну что, идем? – Отец обнял ее за плечи.
– Идем. – Под папиной ласковой ладонью стало тепло.
– Ты сколько дней уже в Праге?
– Четыре.
– Надо же! И мы до сих пор не встретились?! Хотя адреса-то у вас нет… И в будние дни я дома пишу, на мост приезжаю только по выходным, если есть настроение.
– Где ты теперь живешь?
– Двадцать минут от Праги. Тихое место. Собственный маленький домик. Двор, лужайка. Красота!
– Хорошо там?
– Прекрасно!
Катя нахмурилась и опустила голову. Отец рассказал ей про дом, но к себе не пригласил. Не то чтобы жить. Даже в гости не подумал позвать.
– Как же ты пишешь без натуры? – с ехидством в голосе спросила она. – Срисовываешь с открыток?
– Бывает и так, – он ничуть не обиделся, – туристам сойдет. Слушай, если ты столько дней в Праге, даже и не знаю, чем тебя угостить. Все уже пробовала, наверное?
– Нет. – Катя пожала плечами. Ей было безразлично, что есть. – Мы с мамой не ходим в кафе. Я себе с завтрака булки ворую.
– А-а, – он пропустил жалобу ребенка мимо ушей, – тогда вепрево колено? И какой-нибудь десерт. Да? У них такая выпечка, такие торты! Я первое время не мог остановиться, пришлось потом на диету сесть.
– Мне не грозит, – все больше замыкаясь, пробурчала Катька.
Ей стало обидно, что отец не понимает того, что творится у нее на душе. Не слышит ее настроений. Какие там торты! Они с матерью питаются одной детсадовской кашей и жидкими тефтелями, которые она таскает с работы. Все как четыре года назад. Ничего у них в жизни не изменилось.
– Это точно! Ты молодец!
Отец глупо радовался тому, что может доставить удовольствие дочери, и даже не пытался проникнуть глубже. А Катя чувствовала, что она все-таки отвыкла от него и потому не может сказать вслух всего, что накипело внутри. Не осмеливается задать главный вопрос.
Они шли по улице, которую Катя уже хорошо знала. Называлась она Нерудовой и вела прямо к Пражскому граду и Градчанской площади – оставалось только подняться вверх по крутой лестнице налево или по резко уходящей к замку дороге направо. Но до подъема они с отцом не дошли. Свернули на соседнюю улочку и оказались у невзрачного входа в подвал. На стене было написано странное слово Sklep.
– Нам сюда. – Отец распахнул перед ней дверь и, заметив испуг девочки, улыбнулся: – Не бойся! Это просто кафе.
Катя спустилась по узкой железной лестнице в полутемное помещение со старыми неровными стенами. Оно было похоже на пещеру с небрежно отесанными боками. В небольшом зале стояли деревянные лавки и столы.
– Прости, не слишком красиво, на любителя, – извинился отец, – зато здесь отлично кормят.
Девочка промолчала.
– Садись сюда. – Он тоже опустился на лавку и привычным движением раскрыл меню, которое уже лежало на столе. – Так чем тебя угостить?
– Без разницы.
– Будешь вепрево колено?
– Не знаю. А что это?
– Лучше один раз увидеть! И съесть. А на десерт? Торт, штрудель…
– Мороженое, – брякнула Катя, чтобы он наконец отстал со своей едой.
Отец быстро протараторил названия блюд официанту, который, казалось, обладал сверхестественной способностью возникать из ниоткуда. Катя услышала в беглой речи папы только одно знакомое и смешное слово – «змрлзина».
Как только мужчина отправился выполнять заказ, отец приступил к дурацкому допросу, которого девочка боялась больше всего.
– Как у тебя в школе успехи?
– Так себе, – буркнула Катя, глядя в стол.
– Почему?
– Неинтересно. И учителя придурки.
– Почему?! – Казалось, отец искренне удивился, словно сам никогда не учился или у него отшибло память.
– Орут. Не могут с нами справиться, вот и бесятся.
– А вы не выводите их из себя!
Катя ничего не ответила. Как и все взрослые, отец моментально влез с очередным «мудрым» советом. А она-то надеялась, ему захочется узнать, какая теперь у нее на самом деле жизнь.
– Что еще новенького?
Очередной умный вопрос. Четыре года они не виделись, не разговаривали друг с другом. Что может быть «новенького»?! Друзей и подруг у нее в школе по-прежнему не было. Там Катьку Шварц считали лохушкой: денег у нее никогда не водилось, ни в кино, ни в «Макдоналдс», ни по магазинам она с девчонками не ходила. Учиться за последний год стала хуже, окончательно съехала на тройки. Одевалась вечно как нищенка. Что еще новенького…
– Бабушка умерла, – тихо сказала Катя.
– Господи, – папа расстроенно заморгал, – как же так?!
– Болела…
– Жалко Галину Сергеевну! Такая женщина замечательная.
– Была, – добавила Катька еще тише, едва остановив слезы. – И всех нас любила.
– Как у деда здоровье? – Отец торопливо переключился на безопасную тему.
– Что ему будет…
– Так и живет на даче?
– А куда его девать-то? С мамой они в один миг друг другу горло перегрызут, – она расстроенно отмахнулась: не то говорил отец и спрашивал не о том.
– А у Лены…
– Это уже нечестно, – Катька не выдержала, – сам теперь рассказывай, как живешь! Я тебя столько лет не видела!
– Ах, да, – отец сразу заулыбался, – мне повезло! Я наконец-то живу как мечтал. Первое время, конечно, тяжеловато было. Денег не особенно хватало. А потом словно чудо произошло. Стали на разные проекты приглашать, картины начали продаваться. И главное… – Он осекся.
– Что? – Катька ревниво на него взглянула: дурное предчувствие резануло по сердцу.
– Ладно, ты уже взрослая. – Он взял в руки бумажную салфетку и стал складывать из нее кораблик. – Я встретил женщину. И очень ее люблю.
– Не понимаю тебя. – Щеки Кати стали пунцовыми.
– Она чудесная женщина. Тоже художник. Вот уже целый год мы живем вместе. У нее под Прагой…
– Тот самый прекрасный домик?! – Катька не дала ему договорить: ненависть выворачивала ее наизнанку; она захлебывалась словами: – Значит, дед был прав?! Ты самый настоящий альфонс!
Глаза отца неприятно сузились, он поднял на дочь тяжелый взгляд.
– Зачем же ты так? Это, мягко говоря, не твое…
– Ты на моей маме женат! Не имеешь права!
Вошел официант, они оба разом замолчали и отпрянули от стола. Катька тяжело дышала, словно пробежала без остановки несколько километров, ее лихорадило. Некстати явившийся мужчина тем временем торжественно водрузил между ними огромную доску с имитацией вертела, пронзившего огромную, зажаренную до хрустящей корочки свиную ногу. От горячего мясного духа девочке стало дурно.
– Я это не буду! – Катька зажала нос.
– Как хочешь…
Отец молча, не глядя на дочь, отрезал кусок и положил себе на тарелку. Катька до последнего момента не верила, что он сможет спокойно есть – саму ее колотило так, что зуб на зуб не попадал. Но Виктор уплетал свое мясо как ни в чем не бывало. Только темный взгляд, зафиксированный в одной точке, выдавал его напряжение.
Катька отдышалась и стала лихорадочно соображать, как спасти ситуацию. Если ничего не сделать сейчас, он уйдет. А ей придется снова жить с мамой.
– Прости… – Она едва выдавила из себя одно-единственное слово, ей было трудно извиняться перед тем, кто сам во всем виноват.
– Ничего. – Отец натянуто улыбнулся. – Мы давно не виделись, отвыкли друг от друга.
Вот, значит, как это называется! Он отвык! Катя, надув губы, молчала.
– Да, еще хотел спросить. – Отец прищурился, глядя на Катю, словно оценивая, не устроит ли она еще одну истерику. – Скажи, а у Лены кто-нибудь есть?
– Это в каком смысле? – Катя замерла.
– Ну… Любимый мужчина.
– Ты, – боялся он не напрасно: Катя мгновенно вышла из себя, – ты с ума, что ли, сошел?! Совсем больной?
– Катерина! Кто тебя научил таким словам?!
– А ты думай, что говоришь! Мама твоя жена, ты забыл? Она любит только тебя.
– Она молодая женщина… Мы уже столько лет не живем вместе.
– И что? Мы тебя ждали! Ждем… Пока ты по бабам шляешься!
– Все! – Отец отбросил вилку. – Не получается у нас с тобой разговор. Я слышал, что в подростковом возрасте дети становятся трудными, но ты бьешь все рекорды. Кажется, я очень вовремя от вас обеих уехал.
В ответ Катька задрожала от ненависти: этот человек, которого она когда-то так сильно любила, оказывается, даже не понимает, какой страшный вред ей причинил. Она смотрела мимо отца и боролась с подступавшими слезами. Напрасно.
– Ну, малыш… – Виктор с трудом выдавил из себя когда-то привычное имя, – ну, не плачь! Все же хорошо. Да?
– Нет, – сквозь всхлипы пробормотала она, – мама плохая. Я не хочу с ней жить! Можно, я лучше останусь здесь, с тобой?
Даже сквозь слезы Катя заметила, как по лицу отца пробежала волна, похожая на помехи в телевизоре. Она исказила черты мужчины и замерла в опустившихся уголках рта.
Катя разрыдалась еще сильнее: все поняла без слов. Она хотела вызвать его жалость, рассказать о том, что Ленка теперь, чуть что, пускает в ход кулаки. О том, что едва ли не каждый вечер от матери пахнет спиртным, что она закатывает страшные истерики и несколько раз уже грозилась убить свою дочь. А когда Катька недавно сильно порезала руку, пока чистила картошку, только бросила, едва взглянув: «Так тебе и надо!»
– Перестань, малыш. Все равно ничего уже не исправишь.
Новая волна рыданий задушила ее слова: накатила и не желала отступать. Отец пересел к ней, обнял за плечи, потряс, прижимая к себе. Катя поддалась ему как тряпичная кукла, обмякла, но его прикосновения больше не приносили желанных ощущений – ни надежности, ни силы в них не было.
– Пойдем отсюда, – пролепетала она, как только смогла заговорить.
Отец послушно поднялся и сам отправился искать официанта. Тот, сообразив, что не стоит больше показываться единственным и странным посетителям на глаза, больше не высовывал носа из подсобки.
Разобравшись с оплатой, Виктор вытянул Катю за руку из-за стола, помог ей одеться и вывел на улицу. Только здесь, на свежем воздухе, она вдохнула полной грудью и немного пришла в себя.
– Поговори, пожалуйста, с мамой, – с трудом выдавила она и поморщилась, заметив ужас, промелькнувший в глазах отца.
– Зачем?!
– Она приехала сюда специально, чтобы найти тебя.
Катька надеялась, что отец, увидев Лену своими глазами, сразу поймет: нельзя оставлять с ней ребенка. Дочку нужно спасать.
– И что? – Он все еще делал вид, что ничего не понимает: закрылся от дочери глухой стеной.
– Трус! – процедила он с досадой сквозь зубы. – Я тебя ненавижу!
Он с секунду постоял на месте, потом решительно схватил Катьку за руку, дернул и приказал:
– Веди! Закроем эту тему раз и навсегда.
Катька ждала в коридоре, пока отец разговаривал с матерью в номере. Оттуда доносились причитания, вскрики, плач – несложно было себе представить, как мать унижается перед отцом, ползает перед ним на коленях и умоляет вернуться. Девочка не могла больше этого слышать: закрыла уши ладонями. С нее хватит, она больше ничего не желает знать.
Отец вышел из номера весь взмокший, как будто из сауны – волосы у корней влажные, рубашка под мышками потемнела. Кое-как попал руками в рукава куртки.
– Спасибо, – бросил он Катьке, которая стояла, съежившись и вжавшись в стену, – давно надо было это сделать.
– Что ты ей сказал?
– Все, что было нужно. – Он посмотрел на дочь так, словно она была незнакомкой. – Прощай!
Виктор решительно развернулся на каблуках и пошел к выходу. Его волосы развевались от быстрой ходьбы, фигура – чужая, жестокая – стремительно удалялась. У Кати больше не было отца.
Когда она, дрожа от страха, открыла дверь в номер и вошла, мать лежала в сапогах поперек кровати. Вниз лицом.
– Вот и все, – прошептала Лена, тяжело дыша, – проклятая Прага. Кончилась моя жизнь…
Глава 7
К вечеру второго дня в палату из родильного зала привезли новенькую. Сначала она всхлипывала и стонала, отвернувшись лицом к стене, и только через пару часов затихла – видимо, уснула.
Зато Маше не удалось за все время после родов даже вздремнуть: как только она делала попытку положить девочку в бокс, та тут же начинала кривить губы и угрожающе кряхтеть. Вот и сейчас было то же.
Молчанова валилась с ног от усталости, но стоило ей попытаться выдернуть из цепких десен грудь, как младенец начинал плакать. Маша испуганно прижимала девочку к груди и оглядывалась, боясь потревожить соседку. Но та ни разу даже не шевельнулась. Лежала, вытянувшись и замерев.
Время от времени Маша подходила совсем близко – хотела убедиться, что новенькая дышит. Рассмотрев едва уловимое движение роскошной груди, поднимавшейся в такт дыханию, успокаивалась. Всю ночь она мерила шагами палату и давала ребенку то одну, то другую грудь. К утру девочка наконец уснула на руках, утомившись от длительного и бессмысленного сосания, а Маша продолжала, как маятник, ходить из угла в угол, теперь уже просто по инерции, забывшись в тяжелых мыслях.
С соседкой она познакомилась на рассвете, когда та, стараясь не шуметь и изворачиваясь словно больная змея, начала медленно сползать с кровати. Маша молча помогла ей встать. У молодой женщины было не слишком красивое лицо, но зато роскошное телосложение – тонкая талия, округлые бедра, и над этим великолепием возвышалась огромная грудь.
– Спасибо, – голос у девушки оказался низкий, с приятными обертонами, – здесь есть туалет?
– Там, – Маша кивнула в сторону двери, – сейчас я вам свет включу.
Она нажала рычажок. Ребенок так и спал у нее на руках – Маша боялась, что очередная попытка переложить младенца в бокс закончится новой истерикой.
– Спасибо. Меня зовут Юлей. А тебя?
– Меня Машей.
Юля скрылась за дверью. Молчанова попыталась лечь на кровать вместе с ребенком так, чтобы не разбудить его, но дверь в палату тут же распахнулась и вплыла очередная незнакомая дама в белом халате.
– Младенца на осмотр, – просипела она сорванным голосом.
– Вы педиатр? – Маша обрадовалась.
Дама смерила мамашу презрительным взглядом и ответом не удостоила.
– Идите за мной. – Она вышла за дверь и бессердечно быстро зашагала в детскую смотровую.
При всем желании с тряпкой между ног, жуткой болью при ходьбе и ребенком на руках Маша не могла бы за ней успеть. Спасло только одно: детское отделение находилось неподалеку, так что мучительная погоня за докторшей продолжалась недолго. В помещении, состоявшем из множества комнат, отделенных стеклянными перегородками, было тихо. Несколько новорожденных мирно сопели в своих боксах. Все остальные места пустовали – тех, что родились до вчерашнего вечера, успели раскидать по палатам.
– Кладите, – докторша ткнула пальцем в пеленальный стол, покрытый медицинской клеенкой, – разворачивайте!
– Она же проснется. – Маша пыталась протестовать.
– Вы что, мамаша, думаете, я тут с вами до обеда церемониться буду? – резко осадила ее тетка. – Как проснется, так и заснет. Кладите, вам сказано.
Маша испуганно положила младенца на стол и освободила от пеленок. Ребенок скривил рот, закряхтел и начал тонко пищать, неравномерно дрыгая тонкими ножками. Тетка подошла к столу и начала осмотр.