Над морем запевает одинокий кларнет, дурацкая мелодийка, и через несколько тактов в нее вливаются гитары и мандолины. Птицы яркоглазо жмутся на пляже. У Катье на душе немножко яснеет от звука. А у Ленитропа еще не выработались европейские рефлексы на кларнеты, ему на память по-прежнему приходит Бенни Гудмен, а не клоуны или цирки — но по-стой-ка… это же вроде
Так [Стрелман никогда никому не показывает
эти свои экзерсисы], потянувшись на столе к цветку,
Я знаю: начинает тормозить
Прохладная мозаика окрест
И тает комната вокруг цветка,
Вкруг раздражителя, нужды, что запылать
Потщится ярче; яркость же сама
Мгновенно схлынет со всего вокруг,
Сольется, сфокусируется в пламень
(Но не связуя), пока в комнате вечерней,
Чаруя, прочие таятся — инструменты, книги,
Одежда старика и бита
В глазури собственных присутствий. А их дух
Или мои воспоминанья о местах,
Где прятались они, сей пыл отменит сразу:
Тянусь я к хрупкому и ждущему цветку…
Итак, что-то одно — пустой стакан
Иль самописка — свой насест покинет,
Откатится, быть может, за предел
Пустой, за памяти провал… То не она,
Не «стариковская рассеянность», поймите, —
Сосредоточенность, какую молодым
Со смехом избегать легко, ибо их мир
Дарует им гораздо больше шансов,
А не одну лишь жалкую утрату… Вот и я
Мне восемьдесят три, кора размякла,
Процессы раздраженья — в угольки
Превращены пронырством Торможенья,
Мозолистыми пальцами его, и всякий раз,
Как моя комната размазывает взор,
Я будто погружаюсь в светомаскировку,
В учебную тревогу (а они
Начнутся неизбежно, продолжай
Германия безумный свой поход).
Нишкнут огни — один, за ним другой…
Кроме последнего, чьей яркости упорной
Не загасить Смотрителям. Пока.
Еженедельные инструктажи в «Белом явлении» почти совсем заброшены. Старого Бригадира теперь, считай, и не видать. В засиженные херувимами коридоры и уголки объекта ПИСКУС сочатся приметы бюджетной нестабильности.
— Старик ссыт, — кричит Мирон Ворчен, сам нынче не особо стабильный. Группа Ленитропа собралась на регулярную встречу в крыле ГАВ. — Он спалит нам всю аферу, тут одной скверной ночи хватит…
У всех присутствующих до определенной степени наблюдается хорошо выпестованная паника. На их фоне бродят лаборанты, убирают собачьи какашки и калибруют инструменты. Крысы и мыши, белые, черные, а также ряда оттенков серого, в сотне клеток трескочут по своим колесам.
Один Стрелман хранит спокойствие. Хладнокровен и крепок. Его лабораторные халаты в последнее время даже приобретают безмятежность Сэ-вил-роу: опущенная талия, броские клапаны, материя получше, довольно беспутный абрис лацканов. В сие опаленное и невозделанное время он пышет достатком. Когда наконец стихает лай, он открывает рот, успокаивающе:
— Опасности нет.
— Нет опасности? — вопит Аарон Шелкстер, и все они сызнова принимаются бормотать и рычать.
— Ленитроп за один день вышиб Додсон-Груза и девчонку!
— Все разваливается, Стрелман!
— Раз сэр Стивен вернулся, Фицморис-хаус отпал, и от Данкана Сэндиса поступают неприятные запросы…
— Это зять премьер-министра, Стрелман, скверно, скверно!
— Мы уже в дефиците…
— Фонды, — О, ЕСЛИ ты покоен, не растерян, когда теряют головы вокруг [117], — имеются и вскоре начнут поступать… само собой, еще до начала серьезных неприятностей. Сэр Стивен отнюдь не «вышиблен», он вполне доволен и трудится в Фицморис-хаусе, и ему там Уютно, если кому-либо из вас приспичит удостовериться. Мисс Боргесиус по-прежнему активно участвует в программе, а мистер Данкан Сэндис получает ответы на все свои вопросы. Но вот что лучше всего: бюджет у нас естьаж до самого 46-го финансового, не успеет какой-нибудь дефицит и головы поднять.
— Опять ваши Заинтересованные Стороны? — грит Ролло Грошнот.
— А, я заметил, как вы позавчера уединились с Клайвом Мохлуном из «Имперского химического», — замечает ныне Эдвин Паток. — Мы с Клайвом вместе слушали курс-другой органической химии еще в Манчестере. «ИХТ» что — есть среди наших, э, спонсоров, Стрелман?
— Нет, — без запинки, — вообще-то Мохлун в последнее время работает на Мэлет-стрит. Боюсь, мы не замышляли ничего особо зловещего — в рабочем порядке координировали дела «Шварцкоммандо».
— Черта с два. Я-то в курсе, что Клайв — в «ИХТ», руководит какими-то исследованиями полимеров.
Они пялятся друг на друга. Один лжет — или блефует — или лгут или блефуют оба, или же все вышеперечисленное. Но как бы там ни было, у Стрелмана небольшое преимущество. Оказавшись лицом к лицу с угашением программы, он набрал порядочно Мудрости: в Природе есть некая жизненная сила, а в бюрократии — ничего подобного. Никакой мистики. Все сводится, как и положено, к желаньям конкретных людей. Женщины, конечно, среди них тоже есть, благослови боженька их пустые головенки. Но выживание зависит от того, насколько сильны желанья — или насколько лучше соседа ты изучил Систему и как ею пользоваться. Это работа, только и всего, и тут нет места ни для каких внечеловеческих тревог — они лишь расслабляют, обабливают волю: человек либо потакает им, либо сражается с ними и побеждает, und so weiter [118].
— Хотелось бы мне, чтобы «ИХТ»
ПАВЛОВИИ (Бегуэн)
Я весною в Павлови-и-и
В лабиринте блуждал…
Я искал много дней тебя,
Я лизолом дышал.
Я тебя в тупике нашел —
Сам в таком же я был.
Мы носами потерлись, и вдруг
Сердцем я воспарил!
Так мы выход нашли с тобой,
Пожевали кормов…
Словно вечер в кафе вдвоем —
Лишь к тебе я готов…
Вот и осень в Павловии —
Я опять одинок,
Милливольты печалей мне
Нервов всех поперек.
Не спросил, как зовут тебя,
Кратка наша пора —
Ничего нет в Павловии:
Лабиринт да игра…
Они танцуют текучими клубками. Из крыс и мышей образуются круги, они загибают хвостики туда и сюда, и получаются хризантемы и лучистые солнца, а потом все складываются в одну гигантскую мышь, и в глазу у нее воздвигается Зилбернагел — с улыбкой, вскинув руки буквой V, тянет последнюю ноту песни вместе с гигантским хором и оркестром грызунов. В одной из нынешних классических листовок О.П.П. фольксгренадеры призываются:
Помой меня в воде,
Где моешь дочери мор день, —
И вот белей побелки стану я… —
наконец в крыло Д, где сохранились безумцы 30-х. Ночной дежурный дрыхнет под «Ежедневным вестником». Парняга на вид неотесанный, а читал передовицу. Предвестие грядущего — следующих выборов? Ох батюшки…
Но приказ есть приказ — бригадира пропускать. Старик на цыпочках проходит мимо, часто дыша. Слизь хрипит в глотке. Он уже в том возрасте, когда слизь — его каждодневный спутник, стариковская культура мокроты, слизь в тысяче проявлений, застает врасплох сгустками на скатерти у друга, окаймляет по ночам дыхательные каналы жестким вентури — хватит, чтобы омрачить силуэты снов и пробудить его, в мольбах…
Голос из камеры, что слишком далеко от нас, а потому незасекаема, выводит нараспев:
— Я благословенный Метатрон. Я хранитель Тайны. Я страж Престола… — Здесь наиболее тревожные излишества вигов сбиты или закрашены. Нет смысла беспокоить пациентов. Сплошь нейтральные оттенки, мягкие драпировки, на стенах — репродукции импрессионистов. Оставили только мраморный пол, и под голыми лампочками он мерцает, как вода. Старому Мудингу надо миновать полдюжины кабинетов или вестибюлей, и лишь после он достигнет искомого. Не прошло и двух недель, а тут уже чувствуется ритуал итерации. В каждой комнате ему уготовлено по одной неприятности — испытания, кои следует выдержать. Не Стрелман ли их подстроил? Ну конечно, еще бы — наверняка… и как эта сволочь юная прознала? Я что, во сне болтал? Прокрадывались по ночам со своими сыворотками правды, чтобы… и при первом же явном появлении мысли — вот его сегодняшнее первое испытанье. В первой комнате: на столе оставили валяться набор со шприцем. Очень четкий и сияющий, а остальная комната чуть в расфокусе. Да, по утрам я нестоек, проснуться не могу после этих снов — а сны ли это? Я говорил… Но больше ничего не припоминает: только он говорит, а кто-то слушает… Его трясет от страха, а лицо белей побелки…