Вечером, после работы, он вернулся в пустой дом, запустил внутрь собаку, пушистую западносибирскую лайку, накормил ее, сварганил незатейливый холостяцкий ужин, яичницу с пятью оранжевыми глазками, налил в бокал «Рябину на коньяке» и включил свой любимый старый вестерн «Дилижанс».
Внезапно зазвонил телефон. «Пациенты, наверное», – раздраженно подумал Александр и нажал кнопку ответа.
– Саша! Говорить можешь? – заорал на другом конце провода Ленька Якут.
– Могу.
– Давай, приезжай сейчас на базу! Тут твой друг Коричневый вернулся, ходит вокруг лабазов третий день и орет. Мужики на вышках боятся сидеть, охоты никакой. Короче, приезжай и сам разбирайся со своим зверем. Он ведь не отстанет.
– А что, самим не убить?
– Да он не выходит, ходит и ревет только. Все зверье разогнал, и кабанов тоже. Короче, медведь твой, ты сам с ним и разбирайся!
Это было предложение, от которого невозможно было отказаться. Александр вздохнул, ощутив внутри знакомый холодок опасности.
Коричневого он подстрелил дней десять назад. День тогда был хмурый, дождь лил как из ведра – для охоты самая отвратительная погода. Бесцельно промаявшись несколько часов, Александр вышел из леса еще засветло и направился в сторону деревни, предвкушая, как придет в Машин дом, переоденется в сухую одежду, выпьет чашку горячего кофе. Представлял, как приятно будет сидеть в тепле, и слушать треск горящих в печи дров, и смотреть, как вокруг стола хлопочет тайно любимая им женщина.
Когда вдалеке уже виднелись крыши домов и до деревни оставалось пройти лишь один поворот лесной дороги, Александр увидел медведя. Сначала охотник принял его за лося, за взрослого теленка, настолько тот был огромен. Медведь стоял к Александру спиной и что-то нюхал на дороге. Его мокрая шерсть завивалась на гачах забавными кудряшками. «Вот это чутье, – подумал охотник, – это же он мои следы входные разбирает! Я прошел здесь четыре часа назад, и все это время, не переставая, лил дождь».
Между охотником и его добычей было шагов пятьдесят, пустяк для карабина. Александр подошел поближе, чтобы не мешали свисающие над тропой ветви деревьев, поднял карабин и замер. Медведь по-прежнему стоял задом, принюхиваясь к следам на дороге. Он упорно не хотел подставлять охотнику ни голову, ни хотя бы бок. «Выстрелю в зад, он вскинется, вторую пулю пущу между лопаток»… После выстрела медведь подпрыгнул, вытянувшись во весь рост, и, вскинув вверх передние лапы, взревел. Александр слишком резко дернул затвор – второй патрон заклинило. Медведь, словно взбесившийся бульдозер, с ревом развернулся, а затем одним прыжком исчез в лесу.
По рации доктор связался с охотниками, те примчались на старом Уазике довольно быстро, и несколько часов охотничья бригада вместе с собаками прочесывала окрестности. Все было напрасно – медведь словно растворился. Собаки вернулись на базу лишь утром. Шерсть у одной была в крови, и охотники решили, что зверь умер, тем более, что следов этого лесного исполина с тех пор в лесу никто не видел.
Но теперь он вернулся. Раненый медведь около деревни – серьезная проблема. И решать эту проблему по законам охотничьей этики должен тот, кто ее создал.
«Ну что ж, – подумал Александр, – медведь, так медведь. Зато у меня будет отмазка на день-два от принятия решения с Машей. А может, зверь меня и прикончит, и проблема разрешится сама собой, – доктор засмеялся, – вот и будет тебе, Санька, Божий суд. В лице оскорбленного медведя».
Якут молча сопел в трубку.
– Ладно. Ты-то едешь? – спросил его доктор, – а то я успел уже рюмку выпить.
– Не, не могу. Обещал Таньке смеситель поменять. А тебя когда рюмка останавливала? Увидишь своего оппонента, протрезвеешь.
– Иди ты знаешь куда, «смеситель»! Скажи, через час буду.
Доктор с сожалением посмотрел на «Рябину» и пошел готовить кофе. Опять зазвонил телефон.
– Это я, – сказала Маша. – Ты не приедешь сегодня? Мы с Игорьком одни. Скучаем. Коля опять в Москве, у ортодоксов праздник какой-то.
– Может, и заеду, но могу надолго зависнуть в лесу. Если будет совсем поздно, переночую на базе, а к вам загляну утром.
– Я подожду тебя, даже если будет поздно. Приезжай… У меня здесь пара несмотреных сезонов «Доктора Хауса», лягу затемно.
– Я постараюсь, но ты все же не жди, – ответил Александр. Думать о том, что произойдет, если он останется ночевать у Маши, было невыносимо.
Он повесил трубку и какое-то время стоял неподвижно, глядя в окно, затем подошел к сейфу и достал дробовик. «На дальней дистанции стрелять не буду, – подумал он, – а если придется в упор – не родился еще тот медведь, который выдержит выстрел двенадцатого калибра».
Охотничья база была пуста, когда Александр прибыл на место, и он пошел в лес один. Лабаз находился недалеко от базы, рядом с полем, засеянным овсом. Сооружение это было довольно хилым: наспех сколоченные ступеньки да деревянный настил, прикрытый шифером. Однако на площадке сверху можно было даже лечь, согнув ноги. Александр положил ружье, чтобы не уставали руки, и стал ждать появление медведя. Приближались сумерки. Было хорошо и спокойно, по-осеннему тепло. Все живое, намаявшись за день, постепенно затихало, лишь изредка над лесом переговаривались сороки да в ближайшей низине вскрикивал дрозд.
Первый медведь пришел около шести вечера. Сумерки – любимое медвежье время. Косолапый шел осторожно, беспокоя лишь птиц, которые, едва заслышав его шаги, с шумом поднимались вверх. Метров в двадцати от лабаза протекал ручей, и Александр слышал, как медведь пьет. Перейдя ручей, лесной бродяга остановился в зарослях, у кромки леса, и стал нюхать вечерний влажный воздух, стараясь угадать, нет ли поблизости человека. Вдруг медведь затих и растерянно фыркнул.
К лабазу с противоположенной стороны овсяного поля шел кто-то огромный. Шел нагло, не по-медвежьи. Сначала захрустели сучья под тяжелыми лапами, затем Александр услышал, как шмякнулась отброшенная в сторону деревянная колода, наконец, до него донеслось хриплое стариковское дыхание зверя: «А-а-х-хе, а-а-х-хе…». Этот зверь не крался, не стеснялся себя выдать. Из леса выходил хозяин.
Первый мишка стремительно рванул в чащу, с разбегу шлепнувшись в ручей. Хруп, хруп… Наступила тишина. Сидящий на лабазе замер. Хорошо тому, у кого нет никаких обязательств. Стало страшно – беги, видишь того, кто сильнее тебя – уходи в сторону. Александр поежился. «Нам бы такую непосредственность, – подумал он, – а то сиди здесь, жди, пока эта громадина выйдет к тебе». Новгородские медведи редко бывают больше шести пудов весом, так что Александр почти не сомневался, что это его стреляный крестник. Косолапый подошел к опушке, и, не выходя из леса, плюхнулся на землю недалеко от лабаза.
Около часа сидящий на лабазе охотник и зверь, притаившийся внизу, прислушивались друг к другу. Медленно погасло вечернее небо, затих птичий щебет, почти совсем стемнело, и только откуда-то снизу по-прежнему доносилось хриплое дыхание медведя. Непонятно было, кто здесь охотник, а кто добыча.
Но стоило Александру чуть шевельнуть затекшей ногой, как зверь поднялся и бесшумно, не выходя на открытое место, по кромке леса направился прямо к лабазу. Чуть-чуть хрустнула ветка, еле заметно колыхнулись верхушки мелкого ельника. Медведь уже не таился, он начал свою охоту. Охотник быстро сел, развернулся лицом к лесу и поднял ружье. Раненый медведь – зверь опасный. Злой и мстительный… До земли было около трех метров – всего ничего! Помост лабаза, приколоченный к старой разлапистой ели, опирался на два вкопанных в землю столбика, сантиметров десять в диаметре каждый, между опорами были наспех приколочены деревянные ступеньки. Александр представил, как медведь легким движением лапы вышибает опору и начинает борьбу. Без правил. На выживание. На смерть. «Хрен тебе! – подумал охотник. – Покажись только, польем тебя свинцовым дождем!». Он снял ружье с предохранителя и замер, ожидая нападения. Однако медведь явно был не глупее своего преследователя. Косматый остановился за елкой, надежно закрывающей его тяжелыми ветками, и заревел.
Ощущения были непередаваемые. Доктор почувствовал не просто страх. Это было какое-то глубокое, утробное ощущение приближающейся смерти. Он увидел, как дрожит ствол ружья, как дрожат руки, понял, что трясется весь, с ног до головы, трясется так сильно, что даже лабаз качается. «И чего я сюда приперся? Сидел бы себе дома на диване, пил «Рябину» и смотрел кино». Медведь продолжал реветь. «Да ты, косолапый, на испуг меня хочешь взять, – внезапно понял Александр. – И сам боишься не меньше моего, раз не нападаешь, а только орешь!». Охотник облегченно вздохнул, откашлялся и прикурил сигарету. Дрожь в руках постепенно утихла. Косолапый озадаченно заткнулся, шумно втянул воздух и фыркнул.
– Теперь поговорим? – крикнул охотник медведю. – Ты чего притих там? Чего приперся сюда? Овес жрать, который не сажал?
Медведь взревел так, что Александр на мгновение оглох. «Эх, нет гранаты!».
– Да не ори ты, козел! Выходи на чистое место!
– Р-р-рэ-о-о-а-а! О-о-о-а-э-э!
Этот странный диалог между зверем и человеком продолжался довольно долго. Александру казалось – целую вечность. За это время он попытался объяснить медведю, что тот не хищник, а травоядный и если пришел воровать, то надо совесть иметь, а не гнать с поля хозяина, что хозяин здесь – человек, и не медвежье это дело – сидеть в кустах и реветь на охотника.
– Да если бы я мог убежать, – орал Александр, – то убежал бы давно, а летать не умею! Да если бы весил килограмм на двести больше, то давно бы слез и набил твою наглую звериную морду!
Медведь в ответ ревел, с шумом ломая ветки.
Постепенно оба собеседника выдохлись. Интонации и того, и другого стали гораздо спокойнее. Теперь зверюга уже не ревел до звона в перепонках, а лишь ворчал, сопел и фыркал. Потом он замолчал совсем. Стало подозрительно тихо. Александр вновь поднял ружье. Вроде, шевельнулся ельник. Послышались шаги. Неужели зверь уходит? Нет. Медведь отошел метров на десять в сторону и с хрустом лег. Что теперь?
«Уже совсем стемнело, еще чуть-чуть и не будет видно и собственной руки, – подумал охотник. – Фонаря должно хватить часов на пять, а до рассвета еще ждать и ждать. Надо уходить. Но как? Чтобы слезть с лабаза, нужно повернуться к зверю спиной – это опасно. Спрыгнуть вниз? Но если подверну ногу или просто упаду – все, кирдык! Медведю до меня два прыжка…». Александр почему-то подумал о Маше. Что она сейчас делает, о чем думает? Как быть с ней? Может, это и есть решение всех проблем? Если судьба – медведь отпустит, если – нет, то так тому и быть. По крайней мере, красивая смерть…
Доктор поставил ружье на предохранитель, отстегнул ремешок на чехле ножа. Решение было принято. Стало легко и спокойно. Он поднялся, чуть размял затекшие ноги, расстегнул штаны и помочился сверху на медвежью елку. Бросил вниз рюкзак. Медведь внизу громко сопел, но ритм его дыхания не изменился. Охотник медленно, стараясь не шуметь, слез с лабаза, поднял с земли рюкзак, снял предохранитель и задом наперед вышел на поле.
Зверь не двигался…
Отпустил.
Подойдя к мосту через небольшую речушку, Александр остановился и закурил. По воде медленно плыли разноцветные осенние листья. «Отпустил… Почему медведь меня отпустил? – думал он. – Сильный, обиженный зверюга дал мне уйти. Почему? К кому он меня отпустил?... Там впереди деревня, где меня ждет Маша. Или уже не ждет, и тогда ничего не мешает мне вернуться домой». Александр физически чувствовал выбор, где-то там, глубоко внутри, понимая, что от того, что он сейчас сделает, зависит вся его жизнь, что встреча с медведем – это так, пустяк, проверка на вшивость, а главное – это выбор, перед которым он стоит сейчас, глядя на эту реку, холодную и отстраненную, словно сама судьба.
По реке все так же плыли листья, вода тускло блестела в последних лучах света. Ночь гасила последние блики на воде. «И чего напрягаться? Чего проблемы устраивать на ровном месте? Жил себе спокойно и дальше так же буду жить! У каждого свой Рубикон. Только я ведь не Юлий Цезарь. Поеду домой. Утро вечера мудренее». Александр сел в машину, завел двигатель. И поехал к Маше.
ГЛАВА 24
ВОТ ОНО – СЧАСТЬЕ
Он мылся, стоя за углом Машиного дома. Было тихо, тепло. В ночном воздухе висел густой аромат роз. Из окна тянулась дорожка теплого света. Александр слышал негромкий разговор Маши с сыном. Позвякивала посуда – семья готовилась к ужину. «Ждут... Завтра, может, этого уже не будет… Или будет? Странно, у меня же есть свой мир, почему так хорошо в этом? Чужая жена, чужой сын, чужой дом…». Доктор вылил оставшуюся воду себе на голову, смывая обнаглевших комаров, досуха растерся полотенцем.
– Саша, ты где? Иди скорее, все готово.
… После второго бокала вина он почувствовал, что его наконец-то отпустило. Весело пощелкивали в печке дрова, мерно тикали часы с кукушкой, тик-так, тик-так… Было по-домашнему спокойно и уютно.
– Когда ты пришел, на тебе лица не было. Что-нибудь случилось? В лесу, да?
Он криво усмехнулся:
– Лицо не главное. Хорошо, хоть скальп на месте.
В двух словах он рассказал Маше об охоте.
– И что теперь? Он так и будет тебя выслеживать?
– Нет. Мне кажется, мы договорились.
– И он тебя отпустил?
– Да. Мог убить, но не стал. Думаю, он больше не придет.
– Ну и хорошо, – вздохнула Маша. – Эти мужские игры со смертью меня пугают. Я все понимаю, но… это и смешно, и страшно. Но страшного больше. Быть порванным в лесу медведем – странная смерть, согласись.
– Бывают вещи пострашнее медведя. – Александр внимательно посмотрел на Машу. Она явно нервничала, была напряжена и, покусывая губы, бесцельно переставляла на столе чашки и блюдца. Ее руки чуть заметно дрожали. Потом она что-то говорила. Сбиваясь, почти бессвязно. Говорила быстро, захлебываясь, чуть картавя. О том, что продолжать так невозможно, что у нее уже нет сил, что ее сердце (будь оно неладно!) все время болит и стучит так, словно хочет разорваться, еще что-то о семейных ценностях, об отсутствии обязательств друг перед другом…
– Ну, хватит. – Александр поднялся, подошел к Маше, обнял ее. Обнял женщину, которую любил уже так долго.
Время остановилось.
На рассвете они спустились к озеру. Над водой висел легкий туман. Уже проснулись первые птицы и радостно перекликались в камышовых зарослях.
Доктор искупался в ледяной воде. Маша стояла на берегу, держа полотенце в руках. Она улыбалась.
– Ты как? Не замерз?
– Нет! – Александр рассмеялся. Ледяная вода не охладила его, не изменила странного ощущения. Ощущения другого мира. Словно в нем что-то изменилось. Словно распахнулась запретная дверь, открыв новое измерение. Это был мир какого-то идиотского ощущения счастья. И гармонии. Мир, в котором не было ни угрызений совести, ни чувства вины – ничего из того, чем заканчиваются подобные истории с чужими женами. Казалось бы, что, собственно, произошло? Просто романтический выплеск. Измена. Адюльтер с чужой женой. Ну и что? Сходил в церковь, покаялся. Суровый батюшка пожурил тебя, наложил епитимью – пятидесятый псалом да пару дополнительных богородичных молитв по утрам. Упал, согрешил – поднимайся и иди дальше. И вспоминай потом это как приятное приключение, как удовольствие с небольшим привкусом вины.
Однако на этот раз все было по-иному. Мир действительно изменился. Он стал гармоничным. Таким, каким и должен был быть.
Домой они возвращались молча, наслаждаясь и взаимным присутствием, и любовью, и покоем. От восходящего солнца пламенем загорались кресты на церкви, через дворы по росистой траве тянулись тени от деревьев, в мягком холодном воздухе чувствовалось дыхание осени. Казалось, что прошлая жизнь – это сон, химера, что-то далекое и чуждое, что есть только этот солнечный свет, и утренняя свежесть, и это ощущение безграничного счастья.