Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович 8 стр.


— Курай поет, хорошо поет, товарищ подполковник.

— Верно, — согласился Мельников. — Занятно выводит. Это что ж, всегда так?

Шофер весело кивнул головой.

— Всегда. Зимой — так, летом — так. Душе весело.

— А вы лирик, Джабаев, — заметил подполковник и подумал: «Интересный, кажется, человек».

За мостом «газик» поднялся на горку, свернул влево и, пробежав длинную аллею невысоких деревьев, остановился у приземистого дома, обнесенного колючей проволокой.

— Штаб полка, — сообщил Джабаев и заглушил мотор.

Возле дежурного по штабу Мельников снял шинель, достал из кармана белый платок, тщательно вытер им лицо, шею, а затем уже пошел представляться командиру.

Когда Мельников зашел в кабинет, полковник Жогин, извещенный дежурным, стоял уже в готовности встретить прибывшего комбата. Его полная, туго перетянутая ремнями фигура выглядела внушительно. На груди выделялись белый ромбик академического значка и две новенькие орденские колодки.

— Здравствуйте, — коротко сказал Жогин и протянул руку вошедшему. — Долго вы ехали, товарищ подполковник. Личное дело ваше раньше пришло.

— Смену ожидал, — ответил Мельников и для того, чтобы подтвердить, что приехал он без опоздания, достал из кармана предписание. Жогин пробежал взглядом по строчкам документа, спросил:

— А семья где?

— В Москве, товарищ полковник.

— У кого там?

— У тещи.

— Квартира хорошая?

— Да, приличная: две комнаты, кухня. В центре города.

Полковник пристально посмотрел в лицо Мельникову:

— Чего же вы не просились в Москву?

— Пытался.

— Ну и что?

— Не получилось.

— Странно. После Дальнего Востока... Так ничего и не предложили?

Мельников повел бровью, подумал, стоит эти вдаваться в подробности, но все же признался:

— Батальон охраны предлагали. Не согласился.

Жогин посверлил комбата настороженным взглядом и снова посмотрел на командировочное предписание.

— Ну, что же, принимайте первый, — вздохнул он. — Учтите, батальон лучший в полку. И спрос, конечно, будет особый. Сами понимаете.

Мельников молчал. Жогин подумал немного и стал говорить о том, на что следует новому комбату обратить внимание в ближайшие дни.

— Боевые стрельбы предстоят, — сообщил он. — Последние в этом году, заключительные. Задачу, полагаю, представляете? Тут самое главное... Словом, все взоры на мишени...

— Понятно, — ответил комбат.

Разговаривая, они продолжали стоять посередине кабинета. Мельникова эта официальность не очень удивляла. За время долголетней службы в армии ему приходилось встречаться с разными начальниками: спокойными и шумливыми, хладнокровными и горячими. Один приветливо усадит на стул, поговорит по душам. Другой ограничится сухой скороговоркой и торопливо бросит: «Приступайте к исполнению служебных обязанностей». Жогин не отличался приветливостью. Зато он всем своим видом и каждым движением подчеркивал безукоризненную подтянутость, и Мельникову это нравилось. В свою очередь, он также старался держаться строго.

К строгости призывала и обстановка в кабинете. Здесь было всего три стула. Один из них стоял у стола и предназначался для командира, другие два — возле стены. «Видимо, на случай прихода старших начальников», — догадался Мельников.

Жогин тоже присматривался к офицеру. Хорошая выправка приехавшего, как видно, понравилась полковнику, и обычная суровость его постепенно таяла. Закончив деловой разговор, он заметил в шутку:

— Только семью быстрее перетаскивайте, а то у нас такие красавицы есть...

Мельников улыбнулся:

— Я уж вроде вышел из легкомысленного возраста, товарищ полковник.

— Да, да, рассказывайте. Я-то знаю. Иные глубокомысленные дяди этакие фортели выкидывают, диву даешься.

— Бывает всякое, — согласился Мельников, не понимая, что это: шутка или нравоучение.

— Ну ладно, идите отдыхать, — сказал Жогин, протягивая руку. — Квартиру шофер покажет. А завтра я представлю вас личному составу батальона.

Из штаба Джабаев привез Мельникова к небольшому домику, вынул из кармана ключ и проворно открыл дверь. Потом отыскал в темноте кнопку электрического выключателя. Яркий свет загорелся в прихожей и в одной из комнат, где стояли накрытый белой бумагой стол, три жестких стула, узкая железная койка с маленькой белой подушкой и серым солдатским одеялом.

— Это вы позаботились? — спросил Мельников шофера. Тот неловко переступил с ноги на ногу, смущенно задергал густыми, сросшимися у переносья бровями.

— Так точно, я. Дорога большая, командир устал, отдыхам надо.

Мельников улыбнулся:

— Спасибо, Джабаев.

Включив свет в другой комнате, он увидел там шифоньер и белую кафельную печку. От печки струилось приятное тепло, пахло разогретым камнем. На полу лежала охапка сухой щепы. Джабаев поправил щепу руками, сказал:

— Будет холодно, топить надо. Дрова еще привезу.

— Топить вроде рано, — ответил Мельников. — На улице тепло.

— Пускай тепло, тут сыро.

— Это верно, — сказал комбат, потянув ноздрями воздух, сыростью в квартире пахнет.

Когда они вышли снова в коридорчик, наружная дверь вдруг распахнулась и на пороге выросла тонкая, очень подвижна: фигура офицера.

— Привет, дружба! Не узнаешь?

Мельников вначале растерялся. Потом собрался с мыслями, вспомнил... Ну конечно он, Михаил Соболь. Что за чудо!.. Они схватили друг друга за плечи.

Мельников и Соболь вместе учились в академии: слушали лекции, готовились по вечерам к зачетам, выезжали за город на тактические занятия, волновались накануне экзаменов.

— Ну, говори, как попал сюда? — спросил Мельников. — А что с твоим знаменитым тактическим треугольником «Москва — Ленинград — Киев»?.. Отступил, что ли?

— Не спрашивай, — резко махнул рукой Соболь. — Ты понимаешь, сперва все шло нормально, послали в Киев. А через два года часть расформировали. И вот сюда угодил. Не знаю, за какие грехи сижу в этом захолустье.

— Ничего, это полезно. Чем командуешь?

Соболь, приложив руку к головному убору, сказал с усмешкой:

— Директор третьего мотострелкового.

— Помню, помню твои оригинальности: «Директор», «Председатель», «Управляющий». Ты даже на экзаменах по тактике ввернул какое-то из этих словечек. Мы тогда чуть животы не надорвали со смеху. А ты как обо мне-то узнал?

Соболь загадочно прищурился:

— Да я уже неделю назад о тебе полную информацию имел. А тут захожу в штаб, дежурный говорит: «Прибыл комбат первого». Спрашиваю, какой на вид? — «Смуглолицый, лобастый такой, похож на цыгана». Все, думаю, он, дьявол полосатый... Так и есть, не ошибся... Ну, что же будем делать? Обмыть надо встречу. Только насчет спиртного у нас туговато. Капли в городке на найдешь. Раньше в столовой у официанток можно было тихонько стопку выпить. А теперь Жогин и официанток зажал в кулак. Взгляда его боятся... — Подумав, Соболь громко потер ладонь о ладонь и вдруг сказал: — Эх, ладно, привезу из собственного энзе. Для такого случая не жаль. Ты, Сергей, шофера своего отправляй отдыхать, а сам располагайся и жди. Через пятнадцать минут приеду. Закуски прихвачу.

Соболь и Джабаев вышли. Оставшись один, Мельников подумал: «Недаром говорят, что гора с горой не сходятся, а человек... Не верится даже, какой случай. Сам Соболь в Приуральской степи! А как он кричал когда-то: «Чтобы я согласился служить в захолустье? Никогда. Костьми лягу, из армии уйду, а из треугольника ни шагу». И вдруг здесь...»

Освоившись немного в своей новой квартире, Мельников открыл чемодан, вытащил купленные в вагоне-ресторане яблоки, голландский сыр и пакетик любимых Наташиных конфет «Ласточка». Все положил на стол и снова склонился над чемоданом. Достал тщательно завернутые в плотную серую бумагу зеленые тетради, развернул, полистал их, положил на подоконник. Сюда же пристроил привезенную с собой шахматную доску. Аккуратно расставил на ней фигуры. С минуту постоял, подумал, будто перед серьезным ходом, и снова склонился над чемоданом. Затем решил: «Хорошо бы умыться», — и стал отыскивать полотенце, мыло.

Водопровода в доме не было. Но подполковник обнаружил на кухне прикрепленный к стене новенький жестяной рукомойник, до краев наполненный свежей водой, подумал: «Тоже заботы Джабаева».

3

Через полчаса друзья сидели за столом и весело разговаривали. Соболь брал узкую бутылку с прозрачным ереванским коньяком, наклонял ее сперва над бокалом собеседника, потом над своим пластмассовым стаканчиком и торжественно произносил:

— За твое путешествие, Сергей, по тайге! Ну и за прибытие... О нет, прости. За прибытие не хочу. Желать другу причалить к такому берегу — по меньшей мере свинство.

— Почему свинство? Хороший тост, офицерский традиционный.

— Ах, ты доволен! Тогда возражать не буду. За службу так за службу. Мне все равно, — согласился Соболь. — Только я все-таки намерен адресок сменить. Серьезно.

— А это, как говорят, будем посмотреть, — мягко улыбнулся Мельников. — Ты знаешь, обещала синица море поджечь...

— Ну, синица и Соболь имеют маленькое различие. Не так ли?

— Как тебе сказать...

— Ладно, отставить синицу.

Мельников пожал плечами. А Соболь снова налил коньяку и предложил тост за дерзновенные мечты.

— Только каждый за свои, — поправил Сергей и, выпив, стал закусывать тоненькими ломтиками сочного антоновского яблока. Помолчав, спросил: — Как живешь, Михаил? Женился?

— Нет. Холостяк. Одному легче бродить по грешной земле. А что за счастье у тебя: семья в Москве, сам здесь? Роман в письмах... Не очень, по-моему, интересно. Странно, как только жена смирилась? Она ведь с характером. Я ее немножко знаю.

— Помню, помню, — сказал Мельников, многозначительно прищурившись. Ему не хотелось ворошить в памяти прошлое, но оно всплыло само по себе. Когда-то в Большом театре, еще до женитьбы, Сергей познакомил Соболя с Наташей. А через три дня девушка, еле удерживаясь от смеха, рассказала Сергею о том, как его друг бегал встречать ее к самому институту и оттуда провожал до дома, уверяя, что он готов идти за ней хоть на край света.

Мельников посмотрел в глаза Соболю и подумал: «Наверно, считает, что я об этом не знаю. А может, забыл. Ну и пусть, напоминать не буду». Он съел еще ломтик яблока, откинулся на спинку стула, сказал серьезно:

— А все же я твоей холостяцкой жизни не завидую, Михаил. Скучно, серо, холодно...

— Зато вольно, — отозвался тот. — За руку никто не держит. Но я мог бы давно жениться, — вдруг признался Соболь. — Была девушка хорошая. Адъюнктура помешала. Два года готовился, из-за стола не вылезал. Думал: поступлю, уцеплюсь за Москву, а тогда о женитьбе помышлять буду.

— Ну и что с адъюнктурой?

— Не вышло. Поехал сдавать экзамен, а мне вопросы: «К какой научной работе имеете тягу? Чем занимаетесь в этой области?» А я за всю жизнь даже статьи в газету не написал. Пришлось играть отбой. Девушка тем временем замуж вышла. Но я не жалею. Невест немало на земле русской. Сейчас у меня одна надежда на перевод. Уеду в большой город, а там...

Он сидел такой же, как прежде, высокий, костистый, с длинным красным лицом. Если бы посмотрел на него незнакомый человек, подумал: «Бежал, наверно, или только что поднимал очень тяжелое». А Мельникову казалось другое: будто охватило однажды пламя горячими языками лицо Соболя да так навсегда и оставило на нем свои следы.

Мельников был немного ниже ростом, но гораздо плотнее и шире своего собеседника. Вот он расстегнул ворот рубахи, чтобы посвободнее вздохнуть. Грудь коричневая. Плечи развернуты. На руках тугие бугры мускулов.

Соболь не без зависти любовался другом. А когда поднялись из-за стола, похлопал его по плечу, сказал откровенно:

— И никак ты не стареешь, Сергей. На других Дальний Восток следы оставляет, а тебя хоть снова жени.

— А зачем стареть, какой интерес?

— Погоди, погоди, — остановил его Соболь. — С нашим управляющим поработаешь, вспомнишь маму.

— Что, суровый?

— Дышать не дает. Но зато порядочек держит отменный. Начальство довольно. Словом, поживешь — увидишь. А сейчас... — Соболь взглянул на часы, — как раз время сыграть в бильярд. Пойдем. Клуб наш посмотришь. С библиотекаршей познакомлю. Славная такая — Олечка. Похожа на пушкинскую.

Мельников рассмеялся:

— Значит, по Ольгам ударяешь. Ну-ну, холостяку можно. А мне — вроде не с руки. Вот насчет бильярда не против. Только знаешь... Как-то сразу с корабля на бал...

— А что? Спать ляжешь?

— Спать не хочу. В дороге надоело. Может, посидим еще, в шахматы сыграем?

— О нет, — махнул рукой Соболь, — не силен. И, признаться откровенно, не люблю. Шары гонять — куда веселее. Пойдем. — Надевая китель, он взглянул на подоконник, увидел тетради, прочитал: «Записки командира батальона». — Что это у тебя?

Потом перелистал несколько страниц, пробежал быстрым взглядом по ровным строчкам, удивленно спросил:

— Мемуары, да?

Мельников отрицательно покачал головой.

— А что же, диссертация? — допытывался Соболь, продолжая листать страницы.

— Нет, — сказал Мельников. — Это просто записки.

— Совсем не просто. Думаешь, не понимаю? Все понимаю, Серега. Это же труд, дерзание, талант!..

— А ты не смейся. Меня ведь не смутишь.

— О, это я знаю, — согласился Соболь. — А насчет таланта говорю без смеха. Я помню, как ты очерки в журнале печатал. Даже слышал, как тебя начальник академии расхваливал. Разве не правда!

Мельников молчал.

— Скромничаешь? Может, правильно делаешь. Говорят, что скромность украшает людей. Только я уверен: одна скромность ничего не стоит. Нужно кое-что еще.

— Правильно, — согласился Мельников, — нужны еще некоторые человеческие качества.

Соболь сделал вид, что не понял реплики, и продолжал перелистывать страницы.

— Талант, честное слово, талант, — повторял он с нарочитой серьезностью. — А в общем, записки, кажется, солидные. И как ты успеваешь? Ведь служба, переезды? Не представляю. Упорный ты, Серега.

— Не торопись расхваливать, — сказал Мельников, забирая тетрадь из рук Соболя. — Ну, пойдем в клуб, а то возьму и раздумаю.

— Идем, идем...

Вышли на улицу. После яркого электрического света темнота казалась непроницаемой. Соболь достал из кармана фонарик, и желтый кружок света побежал по узкой, посыпанной мелким гравием тропке.

— Да, не очень весело, — заметил Мельников, оглядываясь по сторонам.

— Обожди, подойдет зима да разыграется степняк — на белый свет не взглянешь.

— Не пугай ты меня, Михаил.

— Хорошо, хорошо, больше не буду.

Соболь взял товарища под руку и вывел на дорогу. Так они дошли до белого здания, из высоких окон которого на жухлую траву падали квадраты яркого света. Сняли шинели, фуражки. Соболь открыл дверь в библиотеку, громко крикнул:

— Олечка, привет!

— Здравствуйте, — ответила невысокая молодая женщина в темном халате.

— Представляю нового читателя, — кивнул Соболь на Мельникова. — Мой старый друг. Прошу любить и жаловать.

— Очень хорошо, — отозвалась женщина, подав Сергею руку. В ее по-девичьи стройной и гибкой фигуре, в синих глазах, в чертах нежно-розового лица и в локонах со вкусом уложенных светлых волос было много привлекательного.

— Что ж, книги выбирать будем?

— Не угадали, Олечка, — бесцеремонно ответил за товарища Соболь. Он подошел к ней ближе, склонился к маленькому розовому уху. — Не будьте строги, пустите нас в бильярдную.

— Пожалуйста. — Вынув из ящика стола ключ, она пошла открывать соседнюю с библиотекой комнату.

Глядя на Ольгу Борисовну, Мельников почему-то подумал о Наташе. Когда теперь они встретятся? Сколько предстоит еще пережить беспокойства с этими переездами. «Сегодня же напишу ей письмо, — твердо решил Сергей. — Объясню все откровенно: и как сел в самолет, рассчитывая выиграть время, чтобы побывать в Москве, и как чуть было не опоздал к новому месту службы из-за того же самолета. Не может быть, чтобы она не поняла меня».

Назад Дальше