Открыв бильярдную, Ольга Борисовна включила свет, по-хозяйски осмотрела стол, обитый зеленым сукном, шары и, остановив взгляд на Мельникове, заговорщически улыбнулась:
— Обыграйте нашего чемпиона, а то он от успехов земли под собой не чувствует.
— О-ле-чка!.. — крикнул Соболь, подняв над головой кий. — Против меня?
— Да, против. — Она еще раз взглянула на Мельникова, и в глазах ее блеснули искорки лукавства. — Обыграйте, обыграйте, товарищ подполковник.
Когда Ольга Борисовна вышла, Соболь кивнул ей вслед, спросил полушепотом:
— Как?
— Славная женщина, — так же тихо ответил Мельников, — Она замужем?
— Нет.
— Вот и женись.
— Ну, знаешь ли...
— Почему?
Соболь недоуменно посмотрел на товарища:
— Спрашиваешь «почему»? Во-первых, была замужем, во-вторых, с ребенком.
Мельников улыбнулся:
— Причуды старого холостяка.
— Индивидуальность, — отшутился Соболь и, построив шары треугольником, запел: — «Не говорите мне о ней...». Разбивай пирамиду, коллега.
От первого удара желтые блестящие шары мигом раскатились по всему полю, толкаясь о борта и друг о друга.
— Ну, знаешь ли!.. — воскликнул Соболь, принимая воинственную позу. — Подставил ты, брат, красиво. — Он пригнулся, вытянул шею и ловко двинул кием вперед. Шар с коротким стуком влетел в угловую лузу. Зайдя с противоположной стороны, снова прицелился. Опять ловкий удар — и новый шар закачался в сетке средней лузы. Еще и еще прицеливался он, и каждый раз шары, точно живые, ныряли в узкие норы луз.
Соболь картинно выгибался перед каждым ударом, отставляя назад то правую ногу, то левую. При удаче сиял, показывая крупные белые зубы, затем торжествующе подкидывал кий. Все это выходило у него ловко и эффектно, будто у хорошо натренированного циркового артиста. Он забил подряд шесть шаров. На седьмом промахнулся и зло рубанул рукой:
— Ах ты черт!
Один из потревоженных им шаров остановился в углу в таком положении, что, казалось, дунь посильнее — и он упадет в сетку. Соболь вздохнул от досады:
— Вот проклятый!..
— Не волнуйся, — сказал Мельников спокойно. — Я и такой могу не забить.
Однако, к своему удивлению, забил он сразу два. Но вскоре оба выставил на поле как штрафные. Соболь посмеивался:
— Здорово дальневосточники работают.
Мельников только улыбался. Ему интересно было наблюдать за Соболем, который с каждой новой минутой игры становился все более воинственным.
Первую партию Сергей проиграл, так и не забив больше ни одного шара. Во второй забил три. Соболь хотел начинать третью, Мельников положил кий.
— Хватит, пойдем.
— Еще одну, заключительную, — стал упрашивать Соболь, возвращая товарищу кий. — Время-то совсем детское.
— Ладно, — согласился тот.
Сыграли заключительную.
— Крепко же ты натренировался, — сказал Мельников, не скрывая удивления.
— Стараюсь, — с достоинством ответил Соболь. — Только любителей маловато.
— Почему?
— Не приходят, больше дома сидят. Романчиками развлекаются.
— Послушай, Михаил, — спросил Мельников, — библиотекарша разошлась с мужем?
— Олечка-то? Ага, тронула за душу?
— Да подожди ты, не шуми. Я просто думаю, неужели от такой женщины мог уйти муж?
Соболь затряс головой:
— Нет. Тут совсем иное... Потом расскажу.
Закрыв бильярдную, друзья снова заглянули в библиотеку. Ольга Борисовна уже была одета. Серый каракулевый воротник к такая же серая шапочка еще больше подчеркивали свежесть и миловидность ее лица.
— Задержали вас? — спросил Мельников. — Простите.
— Ничего, с книжниками до утра сидеть можно, — заметил Соболь, отдавая ключ Ольге Борисовне. Она промолчала. Но по всему было видно, что шутка ей не понравилась. Соболь тронул ее за локоть. Она отошла в сторону, взяла со стола сумочку, строго сказала:
— Тушу свет!
— А книжку? — крикнул Соболь.
— Кому? — спросила Ольга Борисовна, держа палец на выключателе.
— Приятелю.
Она посмотрела на Сергея и, как бы извиняясь за свою строгость, улыбнулась.
— Вам? Пожалуйста. — Голос ее снова сделался мягким, приветливым. Лицо порозовело еще больше.
— Я попрошу у вас последние номера военных журналов, — перебарывая неловкость, сказал Мельников. — Если они, конечно, близко лежат.
— А мне бы пару новых песенников, — сказал Соболь и уже хотел направиться к стеллажам. Библиотекарша остановила его:
— Песенники вы вчера получили.
— Так то мало.
— Больше нет ни одного экземпляра.
— Жаль, — опечаленно вздохнул Соболь и, повернувшись к Мельникову, объяснил: — Ты понимаешь, у меня целая рота в самодеятельности участвует.
— Таланты, значит?
— Не в том дело. Просто идея такая. Представляешь: на сцене поет вся рота. Вся до единого человека во главе со старшиной. Мощь, правда?
— Возможно, — согласился Мельников. — А как исполнение?
— Командир полка в восторге, — сказала Ольга Борисовна.
— А вы? — спросил Мельников.
Женщина уклончиво повела бровями:
— Я в пении плохо разбираюсь.
— Олечка! — крикнул Соболь и опять повернулся к Мельникову. — Конечно, это не хор Пятницкого. Но в округе подобного нет.
— Одним словом, Колумб, — в тон ему бросил Мельников.
— Колумб не Колумб, а в приказе все же отмечен.
На улицу вышли втроем. Соболь хотел взять Ольгу Борисовну под руку.
— Нет, нет, — решительно сказала она и, распрощавшись, торопливо пошла по утоптанной дорожке. Он попытался догнать ее, но из темноты опять послышался строгий женский голос: — Оставьте меня.
«Молодец», — подумал Мельников и, не дожидаясь Соболя, зашагал по знакомой дороге.
Дома он долго сидел за столом, обдумывая в тишине, что написать Наташе. Мыслей в голове было много, но текли они как-то нестройно. То и дело возникал вопрос: написать о подмосковном батальоне охраны или умолчать? Решил не писать: зачем расстраивать жену. Пусть думает, что так приказали. Для нее легче.
И, как обычно в минуты раздумий о семье, на душе стало вдруг грустно, беспокойно. Он встал из-за стола, покрутил пуговку висевшего на стене репродуктора. Шла трансляция, вероятно, из Большого театра. Михайлов исполнял арию Сусанина. Отойдя на середину комнаты, Мельников застыл будто завороженный.
4
На следующий день Мельников знакомился с батальоном. Энергичный и живой в движениях, майор Степшин водил его из одного помещения в другое и рассказывал:
— Здесь живет первая рота. А здесь — вторая. Вот ружейные пирамиды. — Обращаясь к дежурному, он приказывал: — Откройте, быстро!
Дежурный щелкал замком, раздвигая фанерные дверцы: оружие стояло ровными рядами. Каждый автомат, карабин, пулемет на своем месте, чистый, смазанный — любо посмотреть.
Офицеры проходили между рядами выровненных, как по линейке, солдатских коек. Матрацы, подушки, одеяла были заправлены аккуратной одинаково, точно одним человеком. В тумбочках тоже было все одинаково: на верхних полках лежали мыльницы, зубные щетки, на средних — тетради, учебники, газеты, внизу — одежные щетки.
В учебных классах подполковника удивила строгая симметрия в расположении карт, схем, плакатов, учебных моделей. Даже столы и табуреты стояли, будто в строю, строгими, прямыми рядами. Мельников присматривался ко всему внимательно, заглядывал за большие, обитые железом печки, надеясь хоть там обнаружить следы паутины или пыли, но всюду ласкали глаз чистота и порядок.
Во второй роте в перерыве между занятиями Степшин познакомил комбата с пулеметчиком ефрейтором Груздевым.
— Это наш огневой чемпион, — сказал он громко, с нескрываемой гордостью. — Три приза в своих руках держит и пачку почетных грамот.
— Молодец, — похвалил Мельников.
Ефрейтор выпрямил свою высокую угловатую фигуру, откинул назад рыжеволосую голову и принял похвалу как должное, ничуть не смутившись. После небольшой паузы даже осмелился спросить:
— Разрешите показать призы, товарищ подполковник?
— Показывайте, — улыбнувшись, ответил Мельников. И они пошли в глубь казармы, где на квадратном фанерном щите красовались два бронзовых кубка и модель блестящего хромированного пулемета с надписью: «За первенство в окружных стрелковых соревнованиях».
Потом Степшин представлял комбату других передовых людей: автоматчиков, минометчиков, артиллеристов, водителей. Почти в каждом подразделении были, как говорится, свои герои. Все они подтянуты, с начищенными до блеска пуговицами, сапогами. А по тому, как они поворачивали головы, приставляли руки к головному убору и четко отбивали шаг по звонкому дощатому полу, Мельников угадывал в каждом хорошую строевую выправку, физическую натренированность. И ему вспоминались вчерашние слова командира полка: «Учтите, батальон передовой». Теперь Мельников и сам видел, что батальон действительно хороший. И он невольно почувствовал уважение к Степшину. За время, командования батальонами Мельников знал многих временных заместителей, которые исполняли свои обязанности без особой старательности: лишь бы дотянуть до приезда начальника. «А этот, как видно, относился к делу добросовестно и честно, — про себя рассуждал подполковник. — Замечательная черта офицера».
После обеда смотрели парки с боевой техникой и вооружением. Бронетранспортеры, пушки, тягачи, минометы стояли, как на параде, колесо к колесу, гусеница к гусенице, ствол к стволу. Кое-что для Мельникова здесь было новым. Поэтому ходил он медленно, часто останавливался, задавал вопросы.
Степшин чувствовал свое превосходство перед комбатом в знании техники и каждым своим движением, каждым словом будто подчеркивал: «А вы, подполковник, слабы в этом деле».
Под конец осмотра, когда подошли к самому крайнему бронетранспортеру, Мельников постучал рукой по холодному телу машины, спросил Степшина:
— Сами-то водить можете?
Тот пожал плечами:
— Нет, не силен.
— Почему же не осваиваете? Ведь приказ министра, кажется, был?
— Да, был, — сквозь зубы процедил Степшин. — Провели мы несколько занятий, с мотором ознакомились. Затем как-то притухло все. Времени не хватает.
— Плохо. Ну что ж, вместе будем учиться.
Комбат постоял еще с минуту возле машины, потом признался, что доволен батальоном, и крепко пожал Степшину руку.
В казарму они вернулись уже под вечер. Долго сидели в штабе, просматривая списки людей, планы боевой подготовки, журналы учета занятий и другие документы. Вечером, когда солдаты отдыхали и с любым из них можно было посидеть, поговорить по душам, Мельников снова решил сходить в роты.
Едва он вошел в помещение самой близкой от штаба третьей роты, до слуха донесся громовой голос:
— Это что!.. Сколько раз предупреждать!.. Встать как положено!..
— Кто там у вас так кричит? — спросил Мельников дежурного сержанта.
— Старшина Бояркин, — ответил тот с затаенной усмешкой. — Изобретателя в чувство приводит.
— Какого изобретателя?
— Есть один тут. Его все ругают, товарищ подполковник, а он знай свое... упрямый такой.
Мельников прошел в глубину казармы и остановился, увидев странную картину. Одна из коек была разворочена. Возле нее валялись квадратные листы плотной белой бумаги. Тут же стоял маленький худощавый солдат, прижимая к бедрам руки и часто моргая большими голубыми глазами.
— Что здесь происходит? — спросил Мельников.
Голенастый и большеголовый Бояркин стал объяснять:
— Внушаю, товарищ подполковник. Говорю: «Не суй под постель никаких бумаг». А ему хоть бы что. Получил два наряда вне очереди. Еще ждет.
Мельников повернулся к солдату.
— Как ваша фамилия?
— Рядовой Зозуля, — ответил тот глуховатым подавленным голосом.
— Что же это вы нарушаете порядок?
— Трохи виноват, товарищ подполковник.
— Хорошо «трохи», ежели каждый день внушать приходится, — бесцеремонно вставил Бояркин, но тут же умолк, встретив неодобрительный взгляд комбата.
Мельников поднял листок и стал рассматривать его. Это был эскиз небольшой металлической коробки, выполненный простым карандашом, но довольно аккуратно и четко. Заинтересовавшись, подполковник поднял другой листок, на котором был изображен карабин с каким-то приспособлением.
— Ваша работа? — спросил Мельников солдата, кивнув на эскизы.
— Так точно, моя.
— Собирайте все, пойдемте в канцелярию.
— Слушаюсь.
В маленькой комнате наедине с комбатом солдат сильно разволновался: лицо его вспыхнуло, глаза наполнились влажным блеском.
— Чего вы перепугались? — спокойно спросил Мельников. — Придвигайте-ка лучше стул и рассказывайте, что там у вас за великие тайны.
Солдат медлил, неловко переступая с ноги на ногу. Никак не мот он представить, что после такого шума вдруг может начаться мирный разговор. Немного успокоившись, Зозуля сел к столу, разложил эскизы и начал объяснять:
— Это прибор для прицеливания, товарищ подполковник. Як оно выйдет, не знаю, но дюже хочу сделать.
— Новый прибор? — спросил Мельников, не совсем понимая солдата. — А существующий прицельный станок... он что же, не нравится?
— Так точно, не нравится.
— Почему?
— Зараз поясню, товарищ подполковник. — Он взял со стола карандаш и зажал его в двух пальцах, как зажимают карабин или автомат в прицельном станке. — Вот бачите?
— Вижу, — сказал Мельников.
— Хиба це дило?.. Солдат целится, а станок оружие держит.
— Согласен, приспособление не очень совершенное. А что вы придумали?
Зозуля выдернул карандаш из пальцев и помахал им над столом, застенчиво улыбаясь.
— Хотите освободить оружие от станка? — догадался Мельников. Солдат согласно кивнул головой. — Каким же образом?
Зозуля придвинул к комбату эскиз, где был изображен карабин с прикрепленной к нему коробкой. От коробки к мишени тянулась пунктирная линия. Ткнув карандашом в эту линию, солдат сказал:
— Це луч, товарищ подполковник.
— А это? — спросил Мельников, показывая на коробку.
— Фотоприбор. Як луч его попадает в цель, зараз там вспышка получится.
— Значит, пуля в мишени?
— Так точно, товарищ подполковник.
Зозуля даже вздохнул от удовольствия, и глаза его засверкали радостью. Мельников задумался.
— Интересная, кажется, мысль... А фотодело-то вы знаете хорошо?
— Я на фотозаводе робив. Ремесленное училище там кончил.
— Так, так. Все понятно. А зачем же эскизы под постель прятать?
Солдат стыдливо зарделся.
— Идею свою скрываете, что ли?
— Ничего не скрываю, — ответил Зозуля. — Старшина все рвет и выбрасывает. Не позволю, каже, мусор тут разводить разный. Куда ни заховаю, везде находит.
«Да-а-а, — задумался Мельников, — придется поговорить со старшиной серьезно». Но тут в канцелярию вбежал извещенный, вероятно, дежурным командир роты старший лейтенант Буянов. Круглолицый, курносый, он походил скорее на школьника, чем на офицера. Представляясь комбату, старший лейтенант так высоко задрал короткий подбородок, что даже побагровел от напряжения. Зозуля понял, что ему лучше всего не присутствовать при разговоре офицеров. Он собрал со стола свои эскизы, попросил разрешения выйти и быстро исчез за дверью. Проводив солдата недобрым взглядом, Буянов сразу же принялся объяснять:
— Муки одни с этим Зозулей, товарищ подполковник. Строит из себя Архимеда, а сам первый нарушитель порядка. Вечно у него в тумбочке бумаги, под матрацем бумаги, в карманах бумаги. Уже командир полка мне за него разнос устраивал. Говорит, что это у вас — боевая рота или конструкторское бюро?.. Не знаю, что делать. Придется серьезно наказывать.
— Наказывать, говорите? — спросил Мельников. — А если Зозуля действительно ценный прибор изобретает? Что тогда?
— Если ценный, то другой разговор будет, — ответил Буянов, упорно сохраняя прежнюю позу. Со стороны казалось, что поднятый кверху подбородок его стоит на невидимой подпорке. Мельников помолчал немного, потом сказал твердо и решительно: