— Смотрите, это он. Я узнал его по профилю!
— Слушай, ты, силуэтист, успокойся! — гладил его по голове жесткой щеткой Макарон. — Как ты можешь в темноте узнать человека, которого никогда не видел?!
Завтракали как топ-модели — дизентерийное яблочко с ветки, панированное сухарной пылью, а на обед и ужин — кильки-классик. Дух в салоне сделался таким, что «Волгу» стали обходить прохожие и облетать птицы. Пытаясь сбить запах, Давликан надушился до того едким парфюмом, что рой шершней без передыху обрамлял его голову. Насекомые висели, как атомы вокруг молекулы, и переходили с орбиты на орбиту.
— Найдите мне теплой воды! — плакал Давликан. — Я не могу жить с грязной головой! У меня там шершни!
Чтобы предотвратить появление опоясывающего лишая, Давликана отвезли на вокзал в Красный Крест, помыли и выдали последние двадцать гульденов на карманные расходы.
После санитарной обработки Давликан как в воду канул и не явился даже на вечернюю перекличку. Отыскали его в стриптиз-баре «Лулу».
— Что это ты в рабочее время разлагаешься? — возмутился Макарон.
— Да я вот тут… — покраснел Давликан.
После бара он стал ручным, как выжатый лосось, зато перестал выкрикивать во сне непонятное выражение «Айнтвах магнум». Позже, вчитавшись в плакат, все увидели, что оно было во всю стену написано на щите, рекламирующем мороженое.
На седьмое утро дверь в галерею оказалась отверзтой. Галерейщик в дробноклетчатом пиджаке приехал. Вопреки ожиданиям он оказался не кодловатым, а совсем наоборот. Счастью не было конца. Давликан сидел в ванной неприлично долго. Веселились без всякого стеснения и едва не устроили коккуй. Потом были армеритры с йогуртом.
— Вот это еда так еда! — блаженствовал Макарон. — Съел его, этот йогурт, с булкой, запил кофе с колбасой и сыром — и все. Положил поверх супу тарелку — и сыт. Вот йогурт! Продукт так продукт!
Упрекать галерейщика в непунктуальности не было никакого смысла. Слава Богу, что он вообще появился. Причины его опоздания так и не узнали.
Вывешивая работы, Давликан путался в названиях своих творений.
— Слышь, Орехов, у тебя, вроде, список был? Не могу вспомнить, где «Камера-обскура», а где — «Любовь к трем апельсинам».
— Мне кажется, я уже где-то слышал эти названия, — заметил Орехов.
— Это мое ноу-хау, — перешел на полушепот Давликан. — Я называю картины именами известных романов, фильмов, песен…
— Неплохо придумано, сынок! — поощрил его Орехов и возмутился: Неужели ты и в самом деле не помнишь?!
— Видишь ли, они все — одинакового формата.
— Понятно. Тогда посчитай считалочкой: ни на эту, ни на ту — на какую попаду! Вот тебе камера твоя, вот апельсины… Или брось монету… У тебя такие работы, что любое название подойдет.
— Это вы, журналисты, относитесь к заголовкам серьезно. А я сначала ловлю чувство и уж потом — как-нибудь называю.
— Причуда художника! — подвел черту Макарон.
— Как же мне обозначить вот эту, последнюю? — переживал Давликан. Через полчаса презентация!
— Назови — «Целенаправленное движение свиней», — предложил Орехов. — Будет очень ловко!
— А что, есть такой фильм?
— Нет, есть такое движение.
Выставка проходила шумно. С помощью специальных уловок горстку представителей культурного Амстердама собрать удалось.
— Самородки еще будут попадаться, — умело комментировал работы Давликана галерейщик, отрабатывая свой прокол, — но драгу никто никогда не отменит. — «Самородки» и «драгу» перевести не получилось и пришлось воспользоваться ритмической походкой Владимира Ильича — арбайтен, арбайтен и еще раз — арбайтен. — Ферштейн?
Продали почти все картины. И даже получили заказ. Один посетитель, осмотрев пластмассовые волосы, возжелал такое же произведение, но мужского рода. Чтобы настроением подходило к ковру.
— С заплаткой делать? — спросил Давликан.
— О, конечно!
— Выйдет подороже. Раза в три, — заломил цену Артамонов.
— Нет проблем.
— Договорились.
— А вы не могли бы поехать ко мне домой подобрать цветовую гамму? пригласил иноземец Давликана. — Можно прекрасно провести вечер.
— Не мог бы! — Артамонов еле успевал вырабатывать антитела за подопечного. — Никаких интимных мужских вечеров! Никаких блатхат! Рисуем прямо здесь и спешно отбываем! Нах фатерлянд.
Но клиент оказался еще тем жуликом. Он не отставал и нордически ломился напропалую.
— Я хочу купить вашу машину, — продолжал он прямо-таки дранг нах остен. — За двадцать тысяч. Я коллекционирую антик. Какого она года выпуска?
— Сошла с конвейера… — чуть не испортил дело Давликан.
— Восстановлена на спецзаводе в прошлом году, — обрезал его Артамонов. — Мы ее выиграли в лотерею. Макарон не даст соврать.
— Не дам, — кивнул головой Макарон.
— Я давно подыскиваю что-нибудь из России, — продолжал иностранец.
— Ради такого случая мы готовы уступить, — согласился Артамонов, несколько гульденов.
— Это есть карашо.
— Но есть одно «но». Машина продается в паре с медвежьей накидкой антик требует стилевого единства. Кстати, шкура повышает потенцию. Артамонов раскинул руки как можно шире. — Тысяча гульденов.
— О! Карашо есть.
— И, разумеется, в комплекте с дорожным примусом. Пятьсот.
— Я согласен. О'кей!
— Ты смотри, все понимает.
За ночь Давликан, подгоняемый вдохновенным Макароном, состряпал заказанную работу. Он писал ее по сырому, не дожидаясь подсыхания красок, и закончил за один сеанс — по методу «алла прима». Макарон помог приделать провода и заплатку. Заказчик онемел от восторга и захотел получить картину тут же. Но ему вручили ее после оформления сделки с машиной.
На вырученные гульдены купили «Форд-Скорпио» с прицепом, уложили в него купленную на распродаже компьютерную технику и отбыли на родину с ощущением, будто выпал какой-то грант.
Пока бригада рабочей гарантии проходила Польшу в обратном направлении, Орехов дослал в адрес Валенсы короткую эпистолу:
«Уважаемый Лех! До сих пор мы так и не получили от Вас никакого ответа. Это навело нас на мысль, что Вас, по большому счету, нет и что страна Ваша несет свою предменструальную вахту сама. Стремясь к Вашей восточной границе, мы играем в „барана“ — обгоняем „Полонез“ с таким расчетом, чтобы обиженному захотелось восстановить статус-кво. После этого мы наседаем сзади и загоняем товарища под знак. Пока штрафуют, а мы делаем ручкой.
Уважаемый Лех! Признаться, мы наказали Ваших полицейских за рвачество. Непристегнутый ремень они оценили в двадцать марок, представляете?! Откуда, спрашивается, у нас марки, если мы были в Амстердаме? А на границе мы сами пообещали панам по сто условных единиц, если пройдем вне очереди. Нами занимались исключительно офицеры. А когда бумаги были оформлены, мы просто взяли и поехали к русским полосатым столбикам. „А марки?“ — спросили паны. Представьте, уважаемый Лех, высоту и степень нашей сдержанности! Мы ничего не сказали в ответ. Тверь — просто, говорит ваш тезка Давликан и жмет Вашу руку…»
Глава 7. ГАЗЕТА БУДУЩЕГО
«Смена» не выдержала темпа, предложенного «Ренталлом». Отношения с редакцией окончательно забрели в тупик и пошли горлом. Смесь молочнокислых томатов и хозяйственного мыла. Да такой бурной струей — прямо залповый выброс. Пик волнений пришелся на завершение галерейного вояжа в Голландию.
Варшавский, находившийся в пекле переворота, повел себя как лишенец. «Смена» выставила его за порог, а он возникшему нюансу никакого значения не придал. Не попытался предотвратить его или хотя бы затянуть время. Ну, ушла и ушла газета к другому — подумаешь… Свет клином сошелся, что ли?! Варшавский перетащил компьютеры назад в гостиницу и с легкой душой занялся представительской полиграфией, посчитав, что в отношениях со «Сменой» можно поставить точку.
Когда, вернувшись из поездки, вояжеры вошли в так называемый кабинет директора «Ренталла» в гостинице, Галка вязала карпетку, Нидворай принимал на работу курьера, удивляясь, почему у того нет трудовой книжки, а Варшавский разговаривал с клиентом и не торопился встать навстречу. Он настолько плотно отдавался общему делу, будто клиент собирался заказать целый вагон визиток, бланков и прочей деловой мишуры.
— Да ты не ждешь нас, сам-Артур! — раскинул руки Макарон. — Мы тебе техники пригнали, а ты и усом не ведешь!
— Не видите — с человеком разбираюсь! — отмахнулся Варшавский.
— А что здесь делает наш комплекс? — удивился Артамонов.
— Подождите пять минут! — сказал Варшавский, не поворачивая головы.
— Ты что! Какие пять минут?! Мы месяц без новостей!
— Я же сказал: обслужу заказчика и поговорим, — произнес Варшавский через губу и принялся с нажимом выпроваживать друзей в коридор. — Клиент налом платит. Черным. А вы вваливаетесь без звонка. — По натуре Артур был дипломатом и в большинстве случаев умудрялся упрятывать до лучших времен глубинные бомбы эмоций и истинных намерений, а тут взял, да и показал язык на парламентских слушаниях. Руководитель в нем проклюнулся со спины так откровенно, что поверг всех в угар неловкости.
Так вот — к моменту возвращения Артамонова, Орехова и Макарона со «Сменой» уже сотрудничала другая фирма. Среди полного здоровья газета вошла с ней в сговор, подписала параллельный издательский договор и установила рядом с ренталловским еще один компьютерный комплекс.
В чем нельзя было отказать Фаддею, так это в чутье. Чисто этнически он всегда чуял холода и аккурат за неделю до самых лютых успевал пододеть кальсоны под свои демисезонные брюки.
На каких условиях и зачем конкурент ввязался в распрю, угадать было невозможно. За рекламу? Вряд ли — «Смена» в этом плане интереса не представляла. Для куражу? Это вообще не вписывалось в ситуацию.
Забегая вперед, следует заметить, что фирму-перехватчика некоторое время спустя Фаддей отправил в синхронное с «Ренталлом» плавание, вымогнув рублей и времени. Но все это фразы для другого отчета… А что касается нашего, то в один погожий банковский день Фаддей объявил Варшавскому, что теперь верстать газету редакция будет своими силами и на другом оборудовании. «Ренталлу» указали на порог. Обычай делового оборота был нарушен, права издателя попраны. Деньги и мозги, вложенные в газету, плакали. И еще — было обидно. В голове не укладывалось, что официальная контора может кинуть так же просто, как вокзальные наперсточники.
— Я же говорил, структура мозга у Фаддея — годичными кольцами, оправдывался Варшавский. — С ним сразу было все ясно.
— Так они что, совсем спрыгнули? — никак не мог поверить в случившееся Орехов.
— Похоже.
— Неужели ты не мог тормознуть вандею до нашего приезда? — пытался устроить разбор полетов Артамонов.
— Тормознуть до приезда… — повторил Варшавский участок вопроса. Интересно, каким образом?
— Сделал бы Фаддею предупредительную маркировку на морде.
— Или лучше выключку влево! А потом поставил бы лицом к себе, надломил бы в локте толчковую руку и сказал: «Vidal Sosуn?!» И добавил бы через паузу: «Вошь! And Go отсюда!» А тут, глядишь, и мы подтянулись бы, набросал Артамонов сценарий разборки, от которой увильнул Варшавский в отсутствие друзей.
— Это бы не спасло.
— Ну тогда бы взял Фаддея за декольте! — Две-три верхние пуговки у редактора «Смены» были всегда оторваны, поэтому за грудки его было не взять, получалось — за декольте.
— И это бы не спасло.
— Как сказать. Если бы ты устроил тут хорошую дратву, может быть, и спасло бы. Я одного не пойму — где логика? — продолжил допрос Артамонов. — Сначала ты придумал идею безбумажной технологии, мы, как дураки, согласились, потом велел срочно организовать персональные рабочие места, а сам спустил все за неделю…
— Спустил за неделю… Не за неделю! Свой побег от нас «Смена» задумала гораздо раньше и выжидала момент. Редакция раздобыла партнера, ничего не смыслящего в журналистике. Чтобы не доставал правилами русского языка, — обнародовал свои давнишние мысли Артур. — Вы замотали их ценными указаниями!
— Получается, Артур, ты как бы на их стороне? Это очень поучительно. Значит, удобной для противника является ситуация, когда ты здесь, а мы отсутствуем. Правильно я мыслю?
— Не знаю.
— А ты знай. И ставь перед собою какой-нибудь артикль, желательно определенный… А то тебя фиг поймешь, — сказал Артамонов. — Что касается указаний, то именно ты и советовал Фаддею всякую муру!
— Советовал всякую муру… Ничего я не советовал! Я сокращал невозвратные вложения!
— И досокращался!
— Ничего страшного не произошло. Даже наоборот — меньше расходов! А чтобы не простаивал комплекс, можно заняться выпуском визиток! Очень даже неплохо идут, — попытался свернуть в сторону Артур.
— Визитки пусть шьет швейная фабрика! — перебил его Артамонов.
— Фабрика… А жить на что прикажешь повседневно?
— Мелкобюджетной ерундой мы заниматься не планировали! А «Смена» хоть и глупая была, но все же газета!
— Газета… Не желают они с нами сотрудничать, неужели не ясно? Ненавидят они нас! Терпеть не могут! — убеждал сам себя Артур.
— А за что нас любить? За то, что мы их содержали? За то, что правили за ними тексты?! За то, что заставляли их быть в матерьяле?! — загибал пальцы Артамонов. — За это не любят. Ты не мог этого не знать! За это ненавидят! Причем не только у нас, но и там… — махнул Артамонов в ту степь, из которой только что вернулся, — но и там, где правит чистоган! Все полезное для народа можно ввести только силой. Ты же читал старика Нерона!
— Ну, и скатертью им перо! Пусть катятся! — заходил петухом Варшавский.
— Это мы катимся, они-то остаются, — не мог успокоиться Артамонов и запустил в Варшавского набор слов грубого помола. — Развел тут гондонарий! Курьеров каких-то понабрал!
— А что, мне самому по городу бегать?!
— Ведешь себя, как двухвалютная облигация!
— А ты — как последний бланкист!
— От андердога слышу!
— Не раздражай мою слизистую!
— А ты не делай из меня истероида! — произнес Артамонов на полном взводе. Он заводился редко, зато на полную катушку. Декремент затухания его вспышек был невелик, поэтому выбег из темы в таких случаях мог продолжаться сутками.
Галка выскочила в коридор с мотком пряжи, курьер, боясь попасть под горячую руку, свернулся клубком в кресле, а Нидворай, сказавшись больным, отправился в поликлинику. На шум потянулись гостиничные служащие и ничего лучшего, как поминутно заглядывать в дверь, не придумали. Соседи выключили телевизоры и замерли, вслушиваясь в перепалку.
— Мне, конечно, все по гипофизу, — признался Макарон, — но это юмор низкого разбора, господа. — Он решил взять контроль над зрелищами и протиснулся между Варшавским и Артамоновым. — Предлагаю тормознуть войну Алой и Белой розы. Давайте будем жить дружно и умрем в один день. Иначе на хрена мы сюда съехались?! — И сам себе ответил: — Чтобы помогать, а не вместе печалиться.
— Печалиться… Это ведь твоя мысль — присосаться к «Смене»! обвинил Макарона Варшавский и бросил на него укоризненный взгляд. — Ты придумал весь этот саксаул!