Арчер улыбался, наблюдая за маленькой фигуркой. До чего приятно, думал он, иметь сына и наблюдать, как он растет и превращается в мужчину. Потом Арчер со стаканом в руке прошел в небольшую библиотеку, которая примыкала к гостиной. Там в тумбочке-баре Эррес держал запасы спиртного.
В квартире Эрресов царила атмосфера роскоши. Просторные комнаты, высокие потолки. Нэнси отдавала предпочтение резким цветам, и тем не менее ярко-алые занавески прекрасно гармонировали с темными стенами и строгой, элегантной мебелью. Нэнси и Вик проводили немало времени в галереях и на аукционах, и в их приобретениях чувствовался изысканный вкус. «Друзья, жить надо ни в чем себе не отказывая, — улыбаясь, любил повторять Эррес, — ибо завтра спонсор может и умереть». Говорил в шутку, но сам относился к этому постулату вполне серьезно и использовал свой немалый доход на то, чтобы жить в одном из престижных районов города, одевать жену у лучших кутюрье, самому шить костюмы у дорогих портных. Эррес давал превосходные обеды, его квартира впечатляла, слуги знали свое дело. Но особый вкус к роскоши он приобрел, демобилизовавшись из армии. «Мой девиз — после уплаты налогов от доходов прошлого года не должно оставаться ни цента, — как-то сказал он Арчеру, намекнувшему, что подобная расточительность до добра не доведет. — Во-первых, проще вести семейную бухгалтерию, во-вторых, не возникает искушения неудачно вложить деньги».
Арчер налил себе виски с водой, наслаждаясь звяканьем кубиков льда о стекло и янтарным цветом жидкости в стакане. Огляделся. Стеллажи с книгами под потолок, большой письменный стол у окна, на нем кожаный бювар, фотографии юного Клемента, Джонни и Нэнси. Арчер повернулся, подошел к книжным полкам. «Греческие трагедии» в двух томах. «Пьесы» Ибсена. «Пьесы приятные и неприятные» Джорджа Бернарда Шоу. Арчер двинулся дальше. «Подъем американской цивилизации» Бирда,[42] «Русская революция» Троцкого, «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида, «Капитал», «Моя борьба» Адольфа Гитлера. Арчер уставился на полку. Человек есть отражение прочитанных им книг? Но разве нельзя сказать, что «Моя борьба» начисто отрицает «Капитал»? А как «Греческие трагедии» можно соотнести с Троцким? Арчер слышал, что государственные следователи спрашивают людей о книгах, которые читают их друзья, определяя лояльность или нелояльность по корешкам. И какой вердикт вынесет молодой перспективный агент ФБР, взглянув на книжные полки Эрреса? Возможно, он, Арчер, должен по-дружески предупредить Эрреса, что тому пора провести ревизию своей библиотеки и кое-какие книги переставить в более неприметное место. Как знать, какие люди могут в эти дни заглянуть в дом. Мстительный слуга, отвергнутая поклонница, слишком уж ярый патриот могут составить список книг, который, попав в досье, подпортит репутацию Вика. В нем, уж конечно, не будет «Греческих трагедий» и «Пьес» Ибсена.
Арчер взглянул на стол. Бювар раскрыт, в нем — несколько листков бумаги, письма. А в них скорее всего ответ, который он хотел получить. О человеке можно судить по письмам, которые он получает или отправляет. Хотя бы по тому, с какими организациями он переписывается, кто ему угрожает, кто поздравляет.
Арчер шагнул к столу, но, устыдившись, остановился. «Я становлюсь таким же, как все», — злясь на себя, подумал он, прошел из библиотеки в гостиную и включил радио. Посидел, слушая, как двое поют хит сезона «О, крошка, какой же холод за окном», прикладываясь к стакану и стараясь забыть о том, что чуть было не сунул нос в переписку друга. «Как легко быть шпионом, — думал он, — как быстро мы овладеваем шпионскими навыками! Приходишь к человеку в дом, пьешь его виски, в качестве предлога используешь подарок для больного ребенка. И это при полном отсутствии практики и опыта. А какие способности откроются в тебе после двух или трех удачно выполненных заданий!»
— О, крошка, какой же холод за окном… — тянул мужской голос.
— Знаешь, Клемент… — Арчер и не заметил, как в гостиной появился Эррес, — у меня блестящая идея. — Он выключил радио, улегся на диван. — Слушай внимательно и не падай, когда я закончу. Готов?
— Готов, — кивнул Арчер.
— На лето ты еще ничего не планировал?
— Нет.
— Средиземное море, — возвестил Эррес, — Синее Средиземное море. У тебя загорелись глаза?
— Почти.
— Выпей еще глоток. Кстати, — Эррес вскочил, широким шагом направился в библиотеку, — у меня-то руки пустые.
Арчер последовал за ним.
Эррес налил джина, добавил несколько капель вермута. Энергично потряс шейкер, подозрительно глядя на него, словно боялся, что нехитрое устройство его подведет.
— Америка начинает действовать мне на нервы. — Арчер сразу подумал, не сказать ли Эрресу, чтобы тот остерегался говорить такое на публике. — Меня тянет к далеким берегам. Я хотел бы пару месяцев пожить среди людей, языка которых я не понимаю. Из-за этого нынешняя Америка просто непереносима. Я могу понять каждое слово, кто бы его ни произнес. — Он наполнил стакан, поднял его, посмотрел на свет, дабы убедиться, что жидкость не сильно поменяла цвет. — Не вижу на твоем лице радости. Или у тебя другие планы?
— Нет, — ответил Арчер и глубоко вздохнул. — Вик, давай подождем с планами на лето. Возможно, услышав то, что я сейчас тебе скажу, ты не захочешь никуда ехать.
Эррес сел, пригубил мартини и с серьезным видом посмотрел на Арчера.
— Надеюсь, ты не обидишься, что бы я ни сказал.
— А раньше я обижался?
— Нет.
— Тогда слушаю тебя.
— Вик, я хочу задать тебе вопрос. Ты не обязан отвечать на него. Я даже сомневаюсь, есть ли у меня право задавать его. И как бы ты ни ответил: «да», «нет», «не твое дело» — это не изменит наших отношений… — Он замялся. — Вик, ты коммунист?
Последовала долгая пауза.
— Что? — наконец нарушил ее Эррес. — Что ты сказал?
— Ты коммунист?
Вновь пауза.
— Позволишь спросить, с чего такое любопытство?
— Разумеется, — кивнул Арчер. — Неделю тому назад О'Нил сказал мне, что Хатт приказал ему уволить тебя из программы, потому что ты коммунист или попутчик. Тебя и еще четверых.
— Кого?
— Матеруэлл, Атласа, Уэллер и Покорны.
Вик хохотнул:
— В хорошенькую я попал компанию. Какие темные личности!
— У нас есть еще неделя, чтобы что-то изменить. Это все, что я получил от Хатта.
— Ты разговаривал с другими?
— Да.
— Веселенькая у тебя выдалась неделя, — опять усмехнулся Вик. — Неудивительно, что в четверг ты был серо-зеленым. Что они тебе сказали?
— Матеруэлл признала, что она коммунистка.
— Жанна Д'Арк, — кивнул Вик. — На коне в норковом манто. — Голос его стал резким, даже злым. — Как насчет остальных?
— Покорны говорит, что состоял в коммунистической партии два месяца, — ответил Арчер. — В Вене. В двадцать втором году.
— Господи! — вырвалось у Вика.
— Я думаю, его собираются депортировать. При въезде в страну он указал в анкете неверные сведения.
— На мою страну это очень похоже, — кивнул Арчер. — Здесь лжи не терпят.
— Атлас мне ничего не сказал. А Элис Уэллер припомнила лишь участие в конференции сторонников борьбы за мир, на которой она собиралась выступить.
— Должно быть, проведенные с ней полчаса дались тебе особенно нелегко. — Вик закурил.
— Удовольствия я не получил.
— Если бы я сказал тебе, Клемент, что я коммунист, как бы ты поступил?
— Не знаю, — честно ответил Арчер. — Не могу определиться. Сегодня говорю себе, что буду бороться за вас, хотя, если по-честному, не представляю, что я могу сделать. Завтра говорю себе, что уйду сам…
Вик улыбнулся. Горьковатый дымок от сигареты мимо Арчера плыл к окну.
— Клемент, ты давно меня знаешь. Что ты думаешь?
— Я не думаю, что ты коммунист.
— Почему?
— Ну… — Арчер улыбнулся, — во-первых, ты не пользуешься их терминологией. Ты не называешь сенаторов-республиканцев чудовищами, фашистами, милитаристами, жаждущими крови. Я не слышал, чтобы ты зачислял Сталина в святые. Ты не невротик, не гонимый, не больной, не бедный. И у меня нет доказательств того, что ты каким-то боком причисляешь себя к одной из этих категорий. И ФБР наверняка проверяло тебя перед зачислением в офицерскую школу. И в последнюю избирательную кампанию ты говорил мне, что еще не знаешь, за кого будешь голосовать, а я не встречал коммуниста, который высказывал бы вслух свои сомнения. И, наконец, особенно после возвращения с войны, ты не живешь… — Арчер поискал нужное слово, — а порхаешь.
Эррес заулыбался.
— Когда я в следующий раз буду устраиваться на работу, обязательно возьму у тебя рекомендательное письмо. — Тут лицо его стало серьезным. Он затушил окурок в пепельнице, встал, подошел к окну, посмотрел на улицу. — Клемент, из-за меня тебе нет нужды уходить с работы. Как бы то ни было… я не коммунист.
Арчер почувствовал, что у него дрожат руки. Он сунул их в карманы.
— Благодарю.
Эррес вновь повернулся к нему:
— Есть еще вопросы, профессор?
— Нет.
— Клемент, может бывший студент дать совет бывшему профессору?
— Слушаю тебя.
— В футболе есть такое понятие… чистый снос. Приходилось слышать?
— Да. — В голосе Арчера слышались нотки недоумения.
— Когда игрок готовится принять мяч и видит, что защитники уже мчатся к нему, чтобы уложить на траву, как только мяч окажется у него, он поднимает руку, давая понять, что, получив мяч, не тронется с места. В этом случае защитникам не разрешается прикасаться к игроку, и схватка проводится в той точке, где игрок ловит мяч.
— Я знаю. — Арчер по-прежнему гадал, куда клонит Вик.
— Это капитуляция, — продолжал Вик, — признание того, что в данном розыгрыше мяча сопротивление бесполезно. Я думаю, ты должен подать сигнал, вводящий в действие правило чистого сноса.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Арчер, хотя уже начал понимать, о чем речь.
— Не старайся бежать, поймав мяч после этого паса. Защитники слишком близко. Тебе крепко достанется. Мне бы не хотелось этого видеть. Что тебя может спасти, так это нейтралитет. Представь себе, что все это случилось сто лет тому назад, и не принимай происходящее близко к сердцу. Симпатизируй обеим сторонам и спокойно окучивай грядки в своем огороде. Если услышишь, что на улице гремят выстрелы, скажи себе, что это, должно быть, лопнуло колесо проезжавшего автомобиля. Если услышишь трезвон охранной сигнализации, скажи себе, что, должно быть, забыл выключить будильник…
— Ты думаешь, я смогу это сделать? — Такая оценка рассердила Арчера.
— Не знаю, — ответил Эррес. — Но на твоем месте я бы попытался. Ты ни в чем не замешан. Следовательно, наказывать тебя не за что. Зачем же так поздно входить в игру? Нынче тебя могут вымазать дерьмом только за то, что ты бросил косой взгляд на фотографию Герберта Гувера.[43]
— А как насчет тебя? — спросил Арчер.
— Я — это другое дело, — тихо ответил Вик. — В меня ткнули пальцем, и я должен бороться за свою жизнь. — Он улыбнулся. — В принципе я не возражаю. Время от времени хорошая встряска полезна для организма. Последние четыре или пять лет жизнь на Парк-авеню течет очень уж спокойно. Пора и размять мышцы.
— Это будет непросто.
— Непросто, — согласился Вик. — Полагаю, они собрали на меня компромат или то, что называется в наши дни компроматом. В свое время я состоял в нескольких организациях, в деятельности которых участвовали коммунисты. Может, состою и сейчас. Я никого не собираюсь водить за нос. Я ничего не собираюсь скрывать. Я ненавижу людей, которые притворяются, будто никогда в жизни не видели настоящего коммуниста и не узнают коммуниста, даже если он подойдет к ним и стукнет по голове бюстом Карла Маркса. Достаточно долго товарищи были гражданами, играющими заметную роль в жизни страны, и мы давали им деньги, когда они уезжали в Испанию, чтобы найти там свою смерть, или вытаскивали евреев из Германии. И я не собираюсь плевать им в лицо за то, что они требовали строить недорогое жилье, обеспечивать младенцев бесплатным молоком и разрешить неграм учиться в университетах. Я боюсь того, что происходит, Клемент. Почему-то люди решили, что лучший способ доказать собственную лояльность — выставить напоказ свою нетерпимость к инакомыслящим, но я в такие игры не играю, какую бы позицию ни занимал в этом вопросе мистер Хатт. Политик из меня никакой, и я, возможно, иногда жертвовал несколько долларов или тратил свое время лишь потому, что испытывал чувство вины. Всю жизнь я проходил в счастливчиках. У меня были деньги, и, с тех пор как мне исполнилось два месяца, люди буквально дрались за право преподнести мне что-нибудь на блюдечке с голубой каемочкой. Вот я иной раз и хотел хоть чем-то осчастливить других. На душе становилось легче. Если это предательство, тогда всех, кто дает деньги на строительство нового больничного корпуса, надо отправлять в Левенуэрт.[44] И я видел коммунистов в Европе. Они дрались с немцами на оккупированной территории, и их не развлекали ни ОООВС,[45] ни Красный Крест. Конечно, во многом они были не правы, но боевые задания выполняли отменно, и я хочу оставить за собой право решать, рукоплескать ли им, если они на нашей стороне, или давать им пинка, если они по ту сторону баррикады. И если какой-нибудь доморощенный патриот пытается заставить меня автоматически давать им пинка, независимо от того, крадут ли они атомные секреты или пытаются направить в захолустье врачебные бригады, чтобы лечить тамошних жителей от пеллагры,[46] ему придется схлестнуться со мной. Сигнал к началу игры уже подан. Зрителям рекомендуется ни при каких обстоятельствах не выходить на игровое поле.
— Спасибо за совет, но ты с ним опоздал.
— Почему?
— Я тоже в игре. Я пообещал Элис Уэллер, что она останется в программе.
Вик задумчиво выпятил губы, взялся за стакан, но пить не стал.
— Галантность. Восхитительная, старомодная и опасная… не обязательно в таком порядке.
— Кроме того, я хочу оставить в программе и тебя. Отсюда я хочу пойти к Хатту и сказать ему об этом.
Вик оценивающе посмотрел на Арчера, в глазах его была тревога.
— Арчер, иди в раздевалку и подбери себе новую форму. Цвета команды — черный и синий. Надеюсь, они будут к лицу лысым мужчинам.
— Мистера Хатта нет, — сообщила Арчеру мисс Уолш. — Он во Флориде. Улетел в среду вечером. — Мисс Уолш надевала шляпку, готовясь отбыть на уик-энд. Шляпку украшали яркие искусственные цветы и блестки на вуалетке. Но даже вуалетка не спасала. Красотой природа мисс Уолш явно обделила. Любая из секретарш на этаже могла дать ей сто очков вперед. Долгие годы сидения перед дверью кабинета мистера Хатта расплющили ее зад, а коже придали зеленоватый оттенок. Со всеми, кроме мистера Хатта, она разговаривала пренебрежительно, в голосе ее звучали нотки подозрительности, словно от любого посетителя она ждала какого-то подвоха. Если мисс Уолш и осознавала, что потеряла очарование юности, проведя лучшие годы в приемной Хатта, одного взгляда на нее хватало, чтобы понять, что она с радостью согласилась на такую жертву, получив взамен право охранять покой своего хозяина. — У его друга яхта в Ки-Уэсте. Ему давно уже следовало отдохнуть. Уехать в отпуск. — Сквозь вуалетку она бросила на Арчера обвиняющий взгляд, словно из-за таких, как он и ему подобные, мистеру Хатту приходилось пахать от зари до зари. — Он очень устал.
— Когда он вернется? — спросил Арчер, отводя глаза в сторону. Находясь в приемной, он всегда старался не смотреть на мисс Уолш, дабы она не заметила неприязни в его взгляде.
— Я не знаю, — взвизгнула мисс Уолш. — Я посоветовала ему подольше побыть на море. Он выглядел ужасно. Вымотался донельзя. Я сказала ему: «Пусть хоть раз поработают другие». Я сказала ему: «Не можете вы постоянно нести на своих плечах весь мир».
— Понятно, — Арчер старался держаться подчеркнуто вежливо, — но когда мистер Хатт обещал вернуться?
— Он ничего не сказал. Надеюсь, вернется, когда хорошенько отдохнет. — Она подняла руки, чтобы поправить шляпку. На Арчера повеяло ядреным запахом ее подмышек. Верность, подумал Арчер, требует больших затрат энергии. В теплом здании энергия выходит потом.
— Мистер Хатт сказал, если возникнут какие-то проблемы, О'Нил все уладит. — По тону чувствовалось, что на О'Нила мисс Уолш особых надежд не возлагает.