Второй мудрец пытается возражать:
«А если в результате естественной — пусть и кровавой — истории появилось бы на свет новое существо, истинный венец эволюции, даже полученный столь дорогой ценой? Такое же, как мы, к примеру?»
«Но где гарантия, что он необходимо должен появиться?! Да и почему бы в результате наших вдумчивых коррекций не возникнуть еще более совершенному существу, которое окажется не только лучше того предполагаемого жестокого продукта тысячелетней истории, но и гораздо лучше нас? С природы нет спроса. Обвинения в жестокости ей не предъявят. А нам? Простят ли наше сегодняшнее бездействие? Не спросят ли: где вы были, разумные, управляющие природой боги? Если все-таки существовали?»
Я посмотрела на Вольфа с Карином. Возникали ли и у них такие мысли? Дошло ли до них, что я хотела сказать?
Вольф усмехнулся.
— Я тебя понимаю, — покивал он утвердительно. — Отлично понимаю. И если бы мне самому довелось держать ответ перед кем-то, за всех… Я ответил бы: да, человечество нуждается в помощи. Вмешаться необходимо. Только сделать это нужно гуманно. По-джентльменски, так сказать. Чтобы оно, это человечество, о помощи не догадалось. Потому что мы, в сущности, дураки… Дети, которые не хотят подсказок. А без них не выживут. Не желают они нотаций, опеки и воспитания. Кризис… знакомый, грустный кризис подростка. Его бы мудро подтолкнуть, наставить, как-то исподволь ему помочь… Хороших людей и так мало. А без должного-то воспитания их будет еще меньше…
— Но те, от кого это зависит, — молчат, или вовсе их нет, — вздохнул Карин. — Или просто избегают вмешиваться, удовлетворенные изучением человечества откуда-нибудь с орбиты луны. Пускают свои зонды и смотрят, зная, что на все случаи жизни надежно защищены от наших, порой даже слишком настойчивых попыток установить хоть какой-либо контакт…
— Не в этом дело, — возразил Вольф. — Палеоконтакт, мне кажется, был. Там, дома, на Земле, мне однажды попались мифы древнего Китая. Читал и не верил своим глазам — типичные легенды о пришельцах, будто сегодня сочиненные… Но из всего этого, как ножом по сердцу, вывод о бесполезности всех контактов…
— Вот как? Мне это в голову не приходило.
— Древняя китайская цивилизация… — пробормотал Вольф.
— Две с половиной тысячи лет до нашей эры! Представляешь? И легенда о правителе Хуанди, сыне неба, спустившемся в долину Хуанхе. Даже уточняется откуда: из созвездия Льва. Датируются годы его правления — без малого сто лет на престоле сидел. Он якобы обучил аборигенов практически всему, чем потом славился Древний Китай: изготовлению упряжи, лодок, музыкальных инструментов, иглоукалыванию, возведению оборонительных стен. А кроме этого приведены такие виды деятельности Хуанди и его спутников, что и наша фантазия не объяснит. Огромные зеркала, полностью прозрачные для света. Создание непонятных нам аппаратов, каких-то «чудесных треножников». Они и двигались, и накапливали информацию, и отвечали на вопросы.
Служили, очевидно, для связи: были ориентированы на определенные участки неба и издавали звуки. Становились то легче, то тяжелее, поднимались даже в воздух — прямое воздействие на гравитацию! А в конечном итоге все эти устройства, как свидетельствуют древние тексты, являлись ни чем иным, как «прообразом скрытого двигателя Вселенной»! Прообраз моей «печки», представляешь? Короче говоря, читаешь все это, и один напрашивается вывод: был контакт, с передачей информации, заимствованием знаний — самое настоящее вмешательство. Существовала цивилизация за китайской стеной тысячи лет, а потом, еще за какую-то тысячу — все прахом! Упадок, голод и деградация. На круги своя, словно и не было никакого контакта… Потому, возможно, и молчат они теперь: развитые, опередившие… Усердно осмысляют… Не такой контакт нужен, не такое вмешательство. Если уж вмешиваться, то не знания и не технику — нас самих надобно менять, и не меньше! А сложно! И впрямь золотой выход — молчание. Лучшего не придумаешь…
— Если голову думами забивать не хочешь, — докончила я.
И лицо Вольфа сделалось грустным-грустным, а улыбка — такой понимающей и сочувствующей… Он поднял на меня глаза и сказал:
— Человечеству нужна помощь, все верно. А оно, как глупый ребенок, помощи не желает. Но спрашивают ли ребенка об этом? Если б хоть что-нибудь зависело от меня, я бы даже подсказал, как помочь…
— Ну так как же? — невольно вырвалось у меня.
— Не надо дарить игрушек. Ни в коем случае — вечных двигателей и палочек-выручалочек. Нас не отгородишь китайской стеной от собственных пороков, которые сводят на нет благой эффект от любого дара… Но не нужно и школ. Не надо детских садов. Не надо ясель. Мы слишком самолюбивы и можем этого не перенести. Но при всем нашем за тысячи лет воспитанном самолюбии очень нужен — я бы сказал, требуется — удар по этому самолюбию, ибо дальше с ним жить, похоже, невозможно. Чтобы стать лучше, надо наконец признать, что мы плохие. Недостаточно умные и гуманные. Недостаточно терпимые и образованные. Недостаточно уважающие самих себя, по сути дела!.. И это следует признать. Иначе нас ожидает конец света. Внезапный или в виде бесконечно и безнадежно растянутой, остановившейся истории — безразлично. Потому что если этого качественного скачка в нас самих не будет, все наше последующее существование станет лишь более или менее долгим тупиком… Я сказал бы им: помогите! Покажите нам, что мы плохие. Это надо увидеть взглядом, навязанным со стороны. В этом одном таком «взгляде» была бы вся ваша помощь. Покажитесь, вы, умные, совершенные. Покажитесь на миг и — исчезните! Мы уж как-нибудь переживем потом наши беды и без вас, но нам легче было бы знать, что вы существуете! Раса, цивилизация, до которой нужно тянуться… нам, низвергшим своих богов. Этот удар по самолюбию мы переживем. А без него можем не выжить. Не стесняйтесь отпустить нам хороший шлепок по заднице. Наши дети выдержат его без ложных комплексов — они больше будут похожи на вас… Так помогите ж им, хорошим людям!.. Если бы пришлось решать мне, я бы сказал: «В любом случае я «за», что бы из этого ни вышло… Если нельзя сделать злых добрыми, глупых умными, ущербных великодушными, помогите хорошим. Измените только один закон — нарушьте это неустойчивое жестокое соотношение добра и зла в человеческом генофонде, обрекающее на неудачи все шаги социального прогресса. Сделайте это… и не нужно ни телепатии, ни колдовства. Остальное пусть остается как было».
— И еще одно нужно все-таки изменить, — сказала я. — Непременно улучшить одно условие в жизни: уничтожить бедность. Ту бедность, что всегда мешает добру…
Вольф пожал плечами:
— Начать от «печки»… Что ж, согласен. Изменить и этот закон…
— Тогда уж это не закон, который надо менять, это открытие, которое нужно сделать, — возразила я и испытующе взглянула на Вольфа.
— Его открытие? — без обиняков спросил Карин и даже не понял, как уничижительно это прозвучало. — Да, Вольф? Ты хочешь преподнести им свою «печку»? И по-прежнему считаешь ее «достижением»?
Вольф утвердительно мотнул головой.
— Да, я считаю это достижением. Необходимым сейчас на Земле. Энергетический кризис приблизит бедность. А бедность никогда не улучшала человека. И такая палочка-выручалочка очень помогла бы на бедной грешной Земле… То величие пока не про нас! — он грустно кивнул за окно, где, окутанный тьмой, шелестел листьями зимний дуб.
— Наш дуб — самое большое открытие! — сказала я. — Это он — вечный двигатель, создающий все, на что мы способны… Открытие здешнего мира… Годное для всех миров.
«Как любое растение… — невольно подумала я. — Вечный накопитель энергии, существующий, пока не придет зима. Оно тоже впитывает энергию из пространства. Энергию солнца, которую отдает нам с огнем, с пищей. Почему бы не представить растение, передающее нам эту энергию не через собственную массу, а иным, новым способом… Сразу, как наш дуб, при помощи поля превращающий энергию в материальные вещи. И в этом нет ничего удивительного. Любая травинка растит свою массу, создавая ее в какой-то степени из энергии. А представьте дерево, целенаправленно создающее материю вне себя… На себе. Подобно плодам или листьям, которые отпадают. Дерево желания из древней легенды, растившее на своих ветвях вещи, одежду, деньги…»
— В лесу жили, пням молились, кажется так… — нарушил молчание Вольф. — Язычники поклонялись деревьям.
— От которых произошли? — пошутила я. — Наша наука пока еще не решила, как возникла жизнь.
— Да и наша-то недалеко ушла… — усмехнулся Карин. — Где они — примитивные, все объясняющие теории? Гипотетические живые гели да всякие там «первичные бульоны» — чересчур наивно, даже в общем-то нелепо, как самозарождение блох в грязном белье. Ведь не случайно один из видных наших биологов, расшифровавший РНК, отказался вовсе как-либо объяснить естественное происхождение жизни на Земле. Проблема звучит теперь иначе: как образовался первый белок? Вот неразрешимый вопрос! Буквально замкнутый круг: для синтеза белка необходимы нуклеиновые кислоты, их синтез невозможен без присутствия белков-ферментов. Был ли в далеком прошлом неизвестный нам «второй» способ сборки белка в клетке? Если и был, то другая загадка опять же неразрешима: как совершался скачок от растительного фотосинтеза к животному паразитизму? Как животные произошли от растений?
— А может быть — от разумных растений? — перебила я. — Помните? «Те дубы… одного возраста со Вселенной…» Что, если были они в начале мира? Возникли с началом? Ознаменовали собой начало?! Породившие порожденные… Породившие жизнь на Земле. Как боги. Представьте бога в образе разумного чуда-дерева, создавшего когда-то силой своей фантазии… весь известный животный мир! Ведь эволюция растений — многожды древнее!
— Ты хочешь сказать, что животные не только испокон веков на растениях паразитируют, за их счет существуют, но и созданы… какими-то разумными растительными существами в далеком прошлом?
— Да, Карин! А те пресловутые пришельцы, которых все ждут, если все-таки есть, — не какие-нибудь монстры, и не такие, как мы… а разумные зеленые существа из соприкасающихся миров. Появлялись на наших планетах, оставляли след в легендах. Пусть даже в образе человека. Умели вырастить при необходимости, словно яблоко, такой орган! Человек по ситуации, человек-инструмент!..
— Для дипломатических целей? — засмеялся Вольф. — Христос — яблоко, брошенное Вселенной!
— Отец-бог, посредством святого духа отпочковавший Христа как орган или организм для разведки в подшефном мире? — подхватил Карин.
— Тогда, по крайней мере, становится понятным это распроклятое триединство! Только у растений такое бывает…
— А если цивилизация разумных растений — та самая ВЦ, высшая цивилизация, которую мы ищем да никак не найдем? — тотчас принялся фантазировать Вольф. — Следов ее деятельности в космосе не заметишь! Ни отходов технологической деятельности, ни искусственных излучений! Какие там могут быть «космические чудеса», если их не увидишь ни в один телескоп? Даже при неограниченной экспансии, завоюй такая цивилизация всю Вселенную — следов она не оставит!.. Наше чудо-дерево и есть то «чудо», которое мы так желаем видеть. Как когда-то — царя, восседающего на небесах!
— Люди творили богов по своему подобию, — сказала я, — а «боги» поступали с точностью «до наоборот».
— Наоборот! — рассмеялся Вольф. — Бог-дерево создает человека! Потому и допускает все, что творится веками. Хватило бы жестокости не помочь детям, созданным по подобию своему? Здорово все получается, если ОН — растение! Что сделали люди с природой? Кого создал он на свою голову? Паразитов, пожирающих своего отца?
— Нет, Вольф… — покачала головой я. — Он должен был чувствовать и любовь в ответ — ощущать то вечное, что испытываем мы, восхищаясь природой! Когда стоишь на холме под открытым небом, а вокруг колышутся леса… Увлекаемые ветром, склоняются вершинами тысячи деревьев. Зеленью опутывает трава твой взгляд и твои ступни, все вдыхает и тянется, сплетаясь живыми силуэтами цветов, стеблей и листьев, к воздушному куполу над тобой, в могучем ритме, которым ты дышишь. Все это едино и прекрасно, как каждый цветок в траве. Едино и неделимо. Поверь, это чувство, без которого не могут жить «зрящие». И не живут долго.
— Земные йоги тоже уходили в леса, чтобы быть наедине с природой, — вставил Карин.
— Потому и стремились с ней сблизиться, что чувствовали свою отделенность. И отчуждение… — продолжала я. — Природа не имеет пороков. В отличие от человека — в ней все и всегда прекрасно, и в преклонении перед ней — вечность любви. Иначе не может быть, если ощутил это хоть однажды. И как жаль, что того же не чувствует в ответ природа! Она этого не понимает, но, принимая энергию твоих чувств, дает взамен силу, дыхание, жизнь. И это без всяких преувеличений. Там, у себя, я уже не могла быть дольше без леса…
— И у нас многие народы ценят природу, — заметил Карин, — хотя достаточно грешат против нее… Как бы расценили это разумные праотцы?
— А может, у праотцов иная логика, вселенский подход! — иронически усмехнулся Вольф. — Человек — квант биополя! Живой винтик в механизме природы, пусть даже и сотворенный ими как бы ей вопреки. Чем поможешь винтику или кванту? Любовь… Эмоции… Понапридумывали сентиментальных терминов. А праотцы мыслят другими категориями. Изучают нас, — он ткнул пальцем в окно, где невидимым собеседником молчаливо присутствовал дуб, — а как выяснят все — так и пустят на перегной. На удобрение почвы, как мы их на дрова. Разве есть за что нас любить?
«Есть, Вольф, есть!» — хотела я сказать, понимая его иронию и насмешку, возникающие из страдания, и боль, не отделимую от любви. И еще хотела сказать: «Ты же все-все понимаешь, только… прикидываешься. Ведь ты же видишь, ну, хорошо, чувствуешь, не можешь не чувствовать, что ты для меня — уже давно — такой же праотец, такой же чудо-дуб, воплощенный в человека!.. Богочеловек… И я тебя по-своему, но искренне люблю. Сострадаю тебе, переживаю. И все твои открытия-изобретения на самом деле для меня немного значат. Мне дорог тот, кто в холодной избушке говорил со мной, как с малым ребенком, и, тоскуя по дому, пел на своем языке — и в голосе была неведомая сила: отзвук странного далекого мира… И не открытия определяют твою суть. А ты же ими пробуешь отгородиться, как стеной… Вот так и выдуманные нами праотцы своими высшими деяниями, может быть, отгородились и от мира, и от созданного ими. Ты спрашиваешь: «разве есть за что нас любить?» Да, конечно! Хотя бы уж за то, что мы, ничтожные, любим вас. За то, что я люблю тебя… Неужто ничего в тебе не шевельнулось за все время?! Или ты по-прежнему таишь обиду — на то, как вышло с самого начала? Не по-твоему… Но ведь и не по-моему, в конечном счете! Тут мы квиты. Как быть и должно, когда заходит речь о праотцах и их созданиях. А я теперь — твое создание, в какой-то мере. Хочешь или нет. И стать другою не смогу уже. Да и не хочу, пойми! Разве за одно это нельзя хоть чуточку любить меня в ответ?!»
Я вдруг представила, что Вольф исчезнет сегодня ночью, как Жэки… Чтобы унести на родину этот вечный источник энергии… Энергии чего? Я ужаснулась от внезапной мысли: если этот источник, безразличный ко всему, удесятерит людское счастье, то, может, с той же силой он вольет в людскую жизнь и новые страданья?!. Ибо грань — зыбка, и каждый на свой лад ее воспринимает, только в редких случаях соотнося ее — и то условно — с представлениями других!.. Кто даст гарантию?
Я посмотрела ему в глаза так, что Вольф как бы очнулся от обуревавших его мыслей и — впервые, кажется, — все понял, наконец. Он вздрогнул, застыл на секунду, словно прислушиваясь к тихому, неведомому голосу в себе, словно вступая с ним в короткий, но бескомпромиссный спор… А потом облегченно и радостно улыбнулся… И я снова, как в тот, самый первый день, видела только его широкую-широкую улыбку, так тогда перевернувшую мою судьбу…
«Да, — хотела я шепнуть ему на ухо, — если ты туда попадешь… то, пожалуйста, вместе со мной! Мне всегда теперь будет страшно оставить тебя одного!» Но я промолчала. Только твердо решила, что уж завтра обязательно скажу ему об этом.
9
Солнечный свет на волнистых сугробах. Ясное морозное утро. Всю ночь падал хлопьями снег. Елка за моим окном растолстела вдвойне: на поникших от тяжести ветках — белыми ладонями груды снега. Он засыпал и лес вдалеке, и старинный парк, припорошил стволы и кроны старых деревьев. Черно-белые щупальца сучьев — как переплетения причудливых нервных волокон. Ветвящийся клубок нейронов в микроскопе окна… И, точно в невидимой работающей кофемолке, медленно кружат редкие сверкающие снежинки. Вверх и вниз — в плавном круговороте. Откуда им браться в небе? Оно чистое и голубое. Словно там, выше всякой высоты, запустили мельницу. Мелет и мелет незримые облака… Вот и выплывает из нее этот холодный белый хоровод. На моей родине не бывает снежинок. Зимой замерзает изморось на траве, бурая степь белеет от инея, хрустящего под ногами. Но это не снег. Изредка сыплет колючая ледяная крупа…