— Машина выехала? И когда? Уже? Хорошо, выхожу. Мы в министерство? А куда?… Да погоди же, Тимка, некогда!
Но годить Тимка не собирался. Пришлось, притоптывая на месте, ждать, пока он символически обмахнет щеткой одну, потом другую штанину. Алёна жаловалась, что в тех редких случаях, когда мне удавалось ускользнуть из дома, избежав чистки, Тимка долго потом стоял под дверью и причитал: «Ух блюки! Папа на лаботу, а блюки — ух!».
В свои три с половиной он уже почти все слова говорил по-человечески, но от «ух» почему-то не мог избавиться. Как и я — от воспоминания о нашей первой встрече.
Что за объект? Военная база? Зачем я здесь? Зачем я здесь в четыре часа ночи? Базу захватили террористы? У них в руках — оружие невиданной мощи и, чтобы вернуть его государству, нужен переговорщик?
Я зевнул. Нет, такое бывает только в кино.
— Мне сказали, что пропуск оставят на вахте. Посмотрите еще раз, — попросил я охранника.
Понаблюдав с минуту, как паренек с мужественным, но заспанным лицом водит пальцем по строчкам, я сам склонился над списком, как вдруг услышал до боли знакомое:
— Вич воч?
— Хаф файв, — машинально ответил я.
— МГИМО финиш?
— Лайк ю, лайк ю, — задумчиво протянул я, оборачиваясь. — Ты почто собаку утопил, гад?
Гера, глумясь, промычал что-то невнятное, потом махнул охраннику — «это ко мне» и галантно крутанул передо мною скрипнувшую вертушку.
— Рад тебя видеть, — признался я, пожимая Герке руку. — Совсем не изменился, черт.
— Зато ты… — Он смерил меня взглядом. — Настоящий Джеймс Бонд.
— Кто ж знал, что у вас тут… — Я не закончил мысль. — Стало быть, под твоим началом придется работать?
— Господь с тобой, я тут мелкая сошка. Главным у нас — Аркадий Петрович.
Я придержал пальцами левую бровь, которая от удивления устремилась куда-то уж слишком высоко, и уточнил:
— Тот самый? Нетрадиционный?
Герасим кивнул.
— Тот самый. Кстати, он ждет. Нам сюда. Этаж третий. — Зачем-то поглядел на носки моих туфель. — Ты пешком или на лифте?
— Да ладно, по стене заберусь, — ответил я и улыбнулся: хотелось надеяться, совершенно по-бондовски.
Обошлись без лифта.
— Заходи. — Гера потянул за ручку высокую стальную дверь. — Только не свисти громко, денег не будет.
Я вошел и… нет, не засвистел, сдержался. Только спросил, когда от обилия мониторов зарябило в глазах:
— Ого! Это что, ЦУП?
— Вроде того, — довольно усмехнулся бывший сосед по общежитию. — Ты заходи, заходи… Аркадий Петрович! Вот он, ваш отличник!
— Доброе утро, Вадим, — донеслось откуда-то из мониторного междурядья.
— Доброе, — согласился я, подавив зевок. Но до чего же ранее!
За большим панорамным окном вяло занимался рассвет.
Профессор встал. Маленькая седая голова вынырнула из-за спинки кресла, как некогда — из-за кафедры первой поточной аудитории. Я отметил, что Аркадий Петрович тоже ни капли не изменился. Впрочем, ему и десять лет назад было некуда дальше стареть.
— Вы извините, Вадим, что пришлось вас разбудить…
— Да ничего, не в первый раз, — успокоил я и огляделся. — А где… Знаете, меня ведь даже не предупредили, с кем мы будем переговаривать. Они еще не прибыли?
— Прибыли, — вздохнул профессор. — Девяносто шесть дней как прибыли. Вот они.
Безукоризненно отшлифованный ноготь постучал по стеклу большого монитора.
Я взглянул на экран и уронил тело на стул. Вскочил. Посмотрел на профессора, потом на Герку. Медленно сел и спросил:
— Это то, что я думаю?
— Нет, это гайка калибра четыре тысячи восемьсот, — сообщило существо с именем тургеневского живодера и глумливо осклабилось.
— А эти белые фигурки… Это ведь люди, да? — Я склонил голову набок, стараясь разглядеть подробности. — Или…
— Люди, люди, — подтвердил Герасим. — Да ты не думай, наши они, человеческие. Разведчики.
— А почему на них…
— Это защита. Не знаю, сам такой никогда не видел. Только в кино.
— Интересно, — пробормотал я, — какой у этой гайки должен быть болт.
— Болт, кстати, был! — Герка хихикнул. — Нормальный болт, высотой с девятиэтажку. Только головка не плоская, а шариком.
— И куда делся?
— А кто его знает? Прилетел, отвинтил гайку, а сам — фьюить!
— А-а… где это все?
— Граница Калужской, Тульской и Орловской областей, — ответил Аркадий Петрович. — Заповедник Калужские Засеки. Охранная зона. К счастью.
— И как окрестные жители отнеслись к этому… шапито? — Я ткнул пальцем в соседний экран. На нем красовался купол защитного цвета, который, пожалуй, слился бы с окружающими деревьями, если бы не возвышался над ними, как слон над травой. — В нем же метров сто пятьдесят, если только эти березки не карликовые.
— Почти двести, — внес поправку Герка и снова хихикнул. — С пониманием отнеслись. Ты смотри, смотри, сейчас самое интересное начнется.
Но даже после предупреждения я не смог сдержаться, глядя, как невидимая сила в один миг разметала по полю фигурки в смешных надутых скафандрах. Наши фигурки, человеческие.
— Что с ними? — Я вскочил. — По ним стреляли?
— Да нет, это они сами — от неожиданности. Их просто немного… отодвинули. По крайней мере, так они описали свои ощущения, когда вернулись.
— Так они живы? А эти двое, которые упали?
— Погоди, сейчас поднимутся. Да ты не волнуйся, Вадь, это же запись. Все-все живы, — успокоил меня Герка, а потом зачем-то добавил: — Пока.
— Дальше ничего интересного. — Аркадий Петрович проводил взглядом разведчиков, похожих на белые пешки, в панике покидающие шахматную доску, и щелкнул кнопкой на пульте. — Взгляните-ка лучше вот на это. Эту запись передали на третий день на всех телевизионных частотах. Хорошо еще слабым сигналом.
— Ага. А еще хорошо, что в окрестных деревнях не так много телевизоров, — подхватил Герка, улыбаясь чему-то. — Ну, и что передача черно-белая.
— Пока что белого маловато, — заметил я, глядя на темный экран, и прислушался. — А что это за звук? Это из колонок? Как будто кто-то…
— Сейчас, я сделаю погромче, — сказал профессор. — Секундочку… Вот.
В следующее мгновение по залу разнеслось громоподобное:
— ПОИСКОВ ЗОНУ СПЕРВА ПОДЕЛИВ НА КВАДРАНТЫ, МЧАЛИСЬ, ПОДОБНО ГОНИМОЙ КОСМИЧЕСКОЙ ПЫЛИ, К ЦЕЛИ СТРЕМЯСЬ, СЛОВНО ЧЕРВИ ВГРЫЗАЛИСЬ В ПРОСТРАНСТВО, ОПЕРЕЖАЯ ДВИЖЕНЬЕ НЕСПЕШНЫХ ФОТОНОВ…
— Простите, получилось слишком громко.
— Да ничего, — сказал я, отнимая ладони от ушей.
Когда звучащий из динамиков голос стал тише, я понял, что не ошибся, это действительно были стихи. Какое-то архаичное пятистопье, мало подходящее для описания космического перелета, или о чем это с таким пафосом вещал голос. Однако вскоре мне стало не до него, потому что сквозь темноту экрана наконец проступило изображение.
— Господи! — Я прильнул к монитору, хотя первым моим порывом было как раз отшатнуться. — Это фото или видео?
— Видео, — ответил профессор. — Просто он почти не двигается.
— Да уж, малый не суетлив, — поддакнул Герка.
— А это… это всё руки? — спросил я.
— Или щупальца, — сказал Гера. — А может, пальцы. Кстати, их ровно сорок восемь.
— А-а… где еще два? — сморозил я очевидную глупость и получил достойный ответ.
— Может, на спине? Спиной он еще не поворачивался.
— А вот эти вот? Ну, как будто лампочки…
— Предположительно, глаза.
— Ой!
— Я же говорил, иногда он двигается. В основном лицом. Наши физиономисты различили на этой записи больше десятка выражений.
— Больше десятка!
Я рассмеялся, чувствуя себя подростком, если не сказать мальчишкой! Да и как тут не почувствовать: ведь вот же оно, воплощение мальчишеских грез, пялится на меня с экрана своими глазами-лампочками, шевелит руками-щупальцами, поводит из стороны в сторону огромной трапециевидной… наверное, все-таки головой. Даже сердце кольнуло: вот оно! Не ради африканских божков, европейских дипломатов и азиатских бизнесменов, не говоря уж о психопатах всех мастей. Вот ради чего ты проучился восемь лет, а потом еще десять — оттачивал профессиональные навыки.
Кстати, умение справляться с детским восторгом — не один ли из них?
— Вы сказали, девяносто шесть дней? — вспомнил я. — Это получается…
— Шестое июля, — подсказал Гера.
Я кивнул и пробормотал под нос:
— Бойся данайцев, дары приносящих в июле. — Потом обернулся к профессору: — Это ведь он говорит? По-русски?
— Или синтезирует человеческую речь. Точнее сказать трудно. Контакт до сих пор не установлен. У нас нет ничего, кроме этой записи.
— Но почему стихи? И такие странные… Может, они уже прилетали? Сотни лет назад?
— Ага, тысячи, — хихикнул Герка. И добавил серьезно, а может, кто его разберет, снова пошутил: — Я тоже так подумал, когда увидел черно-белое изображение.
— А вы пытались выйти с ними на связь? Стихами или… как обычно?
— И так, и так, — кивнул Аркадий Петрович.
— И что?
Профессор только развел руками.
— А на других языках? — не унимался я. — На английском, немецком, китайском?
— Мы не пробовали.
— Почему? — спросил я, но через секунду и сам сообразил. — Ах, ну да. Незачем раньше времени показывать, что население Земли — не одна большая дружная семья.
Я прислушался к звукам инопланетной речи.
— Пусть представитель планеты сей, меньший иль равный,
Первые солнца лучи чье чело озаряют,
Не шевелясь, к нам приблизится, выждет мгновенье
И, разделив неделимое, руку протянет…
— Так ведь это… Это и есть инструкция для контакта! — осенило меня.
— Гений! — фыркнул Герка. — Вы были правы, Аркадий Петрович, когда говорили: вот придет Вадик и все решит. — Потом перестал издеваться и добавил обиженно: — Инструкция, как же! Знал бы ты, чего нам стоило одно это «не шевелясь, приблизится». Семнадцать дней потрачено, семнадцать! Заметь: солнечных!
— Кстати, до восхода меньше часа, — напомнил профессор и выключил запись. — Сейчас, Вадим, я дам вам распечатку, так будет быстрее. Вы ознакомитесь с отчетом, и мы, помолясь, начнем. Если у вас остались какие-нибудь вопросы… Да где же она?
— Один вопрос. — Я дождался, пока Аркадий Петрович поднимет на меня глаза, и спросил: — Почему я?
Профессор перестал шелестеть бумагами, опустил очки на кончик носа и улыбнулся.
— Вы не пропустили ни одной моей лекции.
Я пожал плечами.
— Не я один.
— Да. Но вы единственный, кто ни разу на них не заснул.
Это было правдой. Во время спецкурса по нетрадиционным методам ведения переговоров я не спал. Я там ел. Из-под парты, отламывая от бутербродов маленькие кусочки и прикрывая ладонью рот. Потому что в столовой на всех не хватало мест. И еще потому что по средам у ловеласа Герки были свидания, а комната в общежитии была одна на двоих. И наконец потому что… Не стану кривить душой. Мне просто нравилось, как преподает Аркадий Петрович.
Через пятнадцать минут начали прибывать остальные сотрудники. Входили, занимали предписанные места и принимались деловито копошиться. Шума старались не производить, но все равно к половине шестого в зале стоял монотонный гул, опять-таки как в ЦУПе за несколько минут до старта. Только я за неимением собственного места бродил между рядами, как неприкаянный, знакомился с кем-то, отвечал на приветствия, пил из пластикового стаканчика остывший кофе или чай и при этом ни на миг не отрывался от распечатки.
Судя по тексту, обстоятельства складывались не лучшим образом. 6 июля сего года в районе Калужских Засек приземлилась огромная восьмигранная гайка, предположительно, с пришельцами (по крайней мере, одним пришельцем) на борту. Естественно, факт ее появления был немедленно засекречен. Инопланетян скрывали от мировой общественности не хуже, чем мировую общественность от инопланетян. 9 июля с борта корабля было передано первое и единственное видеосообщение, фрагмент которого я уже видел. Все попытки отправить ответное сообщение ни к чему не привели. 20 июля закончилась работа по интерпретации стихотворного послания и начались попытки личного контакта. Довольно скоро выяснилось, что контактер должен быть один: группе людей не удавалось подойти к кораблю ближе, чем на 24 метра. Их просто «отодвигали», как разведчиков во время неудачной попытки штурма. Впрочем, единственного контактера тоже отодвигали, правда, уже с 18-метровой отметки. И так продолжалось до тех пор, пока не стало ясно, что фразу о «первых солнца лучах» следует понимать буквально. Не просто появиться на рассвете, а непременно с озаренным солнцем челом (для чего в стене купола было проделано перемещающееся отверстие). При соблюдении этого условия контактер подбирался к кораблю на 12 метров. Дело оставалось за малым — приблизиться, не шевелясь. На то, чтобы расшифровать эту часть ребуса, как уже упоминал Герасим, ушло семнадцать дней. Семнадцать солнечных дней, хотя после привлечения семи единиц погодной авиации проблема хмурого утра в окрестностях заповедника потеряла актуальность. Тем не менее методом проб и ошибок вопрос с приближением был решен, и управляемая электромагнитами платформа без единого движущегося элемента донесла контактера до корабля. Тут процедура контакта вошла в новую фазу, на которой благополучно забуксовала. Фазу железного цветка.
Эту часть отчета я просмотрел трижды, а потом все-таки попросил Герку включить запись. Некоторые вещи лучше один раз увидеть. Но и на экране все выглядело так же запутанно, как на бумаге. Действительно, что-то вроде цветка. Кувшинка из серебристого металла на метровом стебле, выросшая из корпуса гайки при приближении контактера. Который, кстати, при виде цветка всплеснул руками и с позором ретировался. Я только покачал головой. Скорее всего, это было первое появление «кувшинки», и все равно… где они откопали такого хлюпика?
На следующем фрагменте записи, сделанном, по всей видимости, на другой день, паренек продемонстрировал уже большую выдержку. «Кувшинка» успела выползти на всю длину и раскрыться, прежде чем он, ослабев, уселся на платформу. Цветок простоял раскрытым ровно три секунды, после чего сложил лепестки и убрался восвояси. Вдоволь налюбовавшись сценами замедленного открытия и закрытия, я остановил запись и вернулся к бумагам. Теперь, увидев цветок воочию, я лучше воспринимал сухие строки отчета.
Итак, перед нами некий механизм из серебристого металла, внешне напоминающий цветок. Снаружи — подвижные сегменты, похожие на лепестки, внутри — конический вырост, продолжение стебля, к концу которого на тонких, упругих и, как выяснилось, неразрывных нитях крепятся «семена». Все «семечки» имеют форму полушарий, этакие половинки горошины размером с кулак и, по словам контактера, очень тяжелые. Поверхностное сканирование показало…
В этом месте Герасим отвлек меня от чтения.
— Пятиминутная готовность, — сказал он и, перегнувшись через мое плечо, сунул нос в распечатку. — Где ты… О, до цветка дошел! Тогда давай лучше я. Значит, есть лепестки и семечки на ниточках. Если потянуть за ниточку, она растянется, но до определенного предела, сантиметров тридцать с чем-то, точнее не помню, потом медленно сократится. Если собрать из двух семечек полный шар, не происходит ничего, кроме вполне предсказуемого «бзденьк!». А вот если поднести семечко к лепестку, наблюдается заметное притяжение. Если еще учесть, что в центре каждого лепестка есть вогнутость в форме такого же полушария, то не нужно быть гением вроде тебя, чтобы догадаться: лепестки и семечки нужно как-то там соединить. Одна проблема: лепестков шесть, а семечек четыре. И в послании этом — помнишь стишок? — ясно сказано про «разделив неделимое». В общем, еще одна загадка, которую мы вот уже полтора месяца разгадываем. Притом неизвестно, насколько еще хватит терпения у пришельцев. Я бы на их месте давно психанул и убрался на историческую родину. А то и разбомбил бы напоследок планетку тугодумов. Такие дела.
— Шесть лепестков и четыре семечки? — Я почесал в затылке. — А вы пробовали…
— Мы все пробовали. — Герка бросил взгляд на часы и затараторил. — Если ни к чему не прикасаться, цветок закрывается через три секунды. Если положить семечко на лепесток — любой, лепесток ждет три секунды и закрывается. Кладешь второе семечко на соседний лепесток — закрывается сразу. Кладешь через один — ждет три секунды и закрывается. Через два — сразу закрывается. Кладешь третье семечко по соседству с любым из первых двух — закрывается. Кладешь снова через один — ждет три секунды. Все. При попытке пристроить четвертое семечко цветок закрывается, закрывается и закрывается, хоть ты тресни!