Я решил не обращать внимания, а просто пойти поесть. После горячего чая с бутербродами я должен был успокоиться и более трезво оценить обстановку. Ведь должен был?
Прикончив колбасу и хлеб, я подхватил чай и сигарету и отправился прочь из тёмной кухни. Вставая, я выглянул в окно. Мой преследователь был на своём месте и всё так же стоял под дождём, высоко задрав голову и пялясь на мои окна.
Вечер я потратил, пытаясь нарисовать приличный эскиз моей картины. Ничего не получалось, лестница никак не хотела уходить в бесконечную глубину. Я не знал, как изобразить задуманное. Мне не хватало знаний о линейной перспективе и терпения — я то и дело обнаруживал себя лежащим на диване, либо мечущимся из одного конца квартиры в другой, рассуждая о посторонних вещах.
Ночью мне снилась эта бесконечная лестница, я бежал по ней от шпиона в шляпе и всё никак не мог добежать до конца. Я знал, что на дне я найду карту. Но на дне я очутился, лишь скатившись кубарем с лестницы, и ничего там не нашёл, кроме заросшего паутиной подземелья, а шпион уже топотал за спиной и вот-вот должен был догнать меня...
Проснувшись покурить, я подошёл к окну, не включая света, и осторожно выглянул на улицу. Моего преследователя не было, наверное, он ещё не проснулся... Тут же я вспомнил, что сон-то снился мне, а не ему. Во дворе стояла какая-то жёлтая строительная машина, в свете фонаря на боку у неё отчётливо была видна красная надпись: "Берегись поворота башни". Полезный призыв, жаль, несвоевременный.
Я обернулся и даже не очень удивился, увидев моего преследователя. Он снял шляпу и нагло ухмылялся, сидя на моей тахте. Я включил лампу и внимательно разглядел незваного гостя. Этакий красавчик с точёными чертами лица, с длинными тонкими ногами и аккуратненькой причёсочкой, восседал на моей постели в пальто и смотрел на меня холодными серыми глазами, ухмыляясь довольно мерзкой, но обаятельной ухмылочкой. Он выглядел очень молодо, но что-то подсказывало мне, что у этого существа нет возраста.
— Что вам от меня надо? — резко спросил я, недобро глядя на незваного гостя.
— Есть разговор, — усмехнулся он.
— О чём это? — я сел подальше от него, на подоконник, и закурил. Странный гость с любопытством разглядывал мою комнату. Это продолжалось несколько минут, мы оба молчали.
— Ну и кавардак у тебя, — изрёк он наконец.
— Я не ждал гостей, — язвительно ответил я. Этот человек нравился мне всё меньше. Хотя он вообще мне не нравился.
— Да, гости сюда забредают редко, — также язвительно ответил он, — Да им, похоже, здесь и не рады.
— Тебе здесь точно не рады. Шёл бы ты откуда явился, чтобы я не видел твою смазливую рожу.
— Да ты, дружище, грубиян! — вдруг радостно рассмеялся этот наглец. Я злобно смотрел на него, желая понять, что вызвало такой восторг. Резко оборвав свой заливистый хохот, он уставился на меня холодно и очень серьёзно. — Ну, поелику меня здесь не привечают, постараюсь быть предельно краток, — начал он деловым тоном, кладя на колени и неторопливо открывая дипломат с кодовым замком, который я раньше не заметил. — Я — Проводник. Проводник между мирами. Ты думаешь, что умеешь проникать в другие миры, но это полная чушь. Всё это очень занятно, но вся эта красотища существует только в твоей больной голове... Не перебивай! Параллельные миры есть на самом деле. Но они не такие, как ты себе их представляешь. Это даже не отдельные миры, а другие измерения этого же мира, параллельные варианты жизни. Они ничем не отличаются от этого мира, люди, живущие здесь, живут и там, но их судьбы складываются иначе. Это другие, не сбывшиеся здесь варианты судеб... Ну что ты завис? Не понимаешь?
Я помотал головой. Не скрою, мне стало интересно. Проводник устало вздохнул, достал блокнот и карандаш и нарисовал линию.
— Смотри, допустим, вот эта линия — твоя жизнь. Вот бежит она, бежит, и вдруг — развилка. Ты стоишь перед выбором. Не обязательно глобальным, это может, конечно, быть выбор предать или не предать, выбор друга, невесты, работы, а может быть и какая-нибудь ерунда, к примеру, выбор между сортами колбасы в магазине. И вот, сколько у тебя вариантов выбора, на столько дорожек ветвится твоя жизнь, — он пририсовал к линии несколько расходящихся линий наподобие куриной лапки. — Вот, допустим, ты выбрал левую дорожку, и твоя жизнь побежала по ней, но оставшиеся варианты тоже никуда не делись, по ним жизнь тоже так и идёт, только ты об этом ничего не знаешь. Ты сам как бы разделился на несколько вариантов себя, сделавших разный выбор, и чем дальше расходятся их дорожки, тем меньше эти люди становятся похожи друг на друга и тебя первоначального. И вот, у каждого человека эти дорожки бесконечно разветвляются и сходятся снова, пересекаются, сливаются и расходятся с чужими, и всё это образует бесконечную Сеть, бесконечное количество "миров". Понятно теперь?
— Я пытаюсь всё это вообразить, и мне становится не по себе...
— И не мудрено. Ты и представить не можешь, сколько веков мне пришлось учиться, чтобы стать специалистом по всей этой хрени. Теперь я стерегу Сеть и изредка направляю таких непутёвых, как ты.
— А с твоей жизнью тоже так?
— О, нет. Моя жизнь — непрерывная прямая линия. У меня никогда не было выбора, — печально вздохнул Проводник. — А у тебя он был, и делал ты его всегда во вред себе. И нечего сверкать на меня глазами. Да, ты сам всякими ерундовыми решениями создавал свою судьбу, и теперь тебе с неё никуда не свернуть, а она, похоже, зашла в тупик, тебе так не кажется? Ты выбирал между четырьмя учебными заведениями, и в итоге решил учиться всему сам, явно несколько переоценив свои способности — вот, пожалуйста, пять вариантов жизни, и ты живёшь в самом хреновом. Вчера из шести сортов колбасы, не глядя, выбрал именно этот — вот тебе ещё семь жизней, правда, они, мало отличаются, и слились бы в одну уже сегодня, если, конечно, не предположить, что другим сортом колбасы ты отравился бы насмерть... От случайно выбранного слова может зависеть, будут ли люди друзьями или врагами, от выбранной дороги на развилке — убьют ли тебя грабители или же ты встретишь своего лучшего друга... От сказанного другим человеком много лет назад слова может зависеть, осмелишься ли ты познакомиться с Катей, или будешь сидеть дурнем дома и мечтать о ней.
— Да понял я уже!
— Так вот, миров бесконечное количество, и я могу организовать тебе путешествие туда. Если тебе повезёт — попадёшь в мир, где всё сложилось удачно и все твои мечты являются реальностью. К сожалению, я могу дать тебе только три попытки. Учти, что и ты сам, и все окружающие люди могут оказаться совершенно другими, ведь их жизни могли преломиться в самом начале и пойти по совсем иному пути. Так что будь очень внимателен, не принимай поспешных решений! Если тебе не понравится мир — вызывай меня, я перекину тебя в следующий, а если попадёшь в мир, где ты счастлив — оставайся там на здоровье. Правда, это не гарантия того, что на следующий день тебя там не убьют, что-нибудь не переклинит или ты сам что-нибудь не испортишь, но уж это не моё дело. Так что, путешествие на твой страх и риск. Ну, так что? Будем делать три попытки?
— Давай! — мне бы испугаться, но я подумал, что хуже моей нынешней жизни там вряд ли что-нибудь будет.
Проводник достал из дипломата... ярко-розовую женскую пудреницу. Открыл её и протёр рукавом стекло.
— Я над тобой не издеваюсь, это маскировка, — ответил он на мои мысли, — На, полезай.
Я взял в руки пудреницу и недоумённо взглянул в зеркало. По зеркалу пробежала рябь, и тут я с ужасом почувствовал, что мир перекувыркивается: меня туда затягивало...
***
Не знаю, как правильно описать это ощущение, но воздух будто спружинил, все предметы в комнате подскочили, звякнули друг о друга стаканы в буфете, закружились по воздуху листки бумаги... Я оказался сидящим на мягком диване в незнакомой комнате. В голове было удивительно спокойно и чётко, я давно не чувствовал себя таким живым и бодрым. Или никогда. Мир казался сочным, ярким и радостным. (Может быть, стоит вытереть в комнате пыль, если я вернусь...) Я ошалело озирался: в комнате была чумовая антикварная мебель, огромные окна с пышными бархатными занавесками, пушистый ковёр и огромная люстра, и всё это меня как-то радовало, хотя раньше я скептически относился к подобной мишуре. Почему-то мне было неприятно вспоминать свою тёмную и тесную квартирку, как и самого себя, каким я был. Я словно неожиданно выздоровел после затяжной болезни.
А это чей дом вообще? Я вскочил и побежал к столу, но на нём ничего не лежало, он был идеально пуст и вытерт от пыли. Дом не мой. В моём доме всё, что можно, завалено набросками, палитрами и прочим художественным скарбом. Стоп! Тут же что-то сейчас летало. Я подхватил с пола рассыпавшиеся листки календаря. Точно не мой дом. У меня не было календаря, а часы остановились несколько лет назад, так что я ориентировался только во временах года и суток. И то не всегда.
Я встал и пошёл в другую комнату. Это оказалась мастерская, и там были мои картины! Я потерял дар речи: идеальная техника, чистые, сочные краски — это не имело ничего общего, с той мрачной, грязной и кривой сумбурной мазнёй, что я рисовал раньше. На мольберте стояла, ещё не законченная, моя винтовая лестница — она была именно такой, какой я её себе представлял, утягивала взгляд в глубокую бездну.
Я взял кисть, уверенный, что сейчас всё испорчу. Но я должен был попробовать, и кисть коснулась полотна, и я выпал из мира, я писал и не мог остановиться, не переставая восхищаться каждым идеальным мазком, каждым выбранным цветом. Я не понимал, как это у меня получается. Я действительно теперь художник! И, видимо, более чем известный, судя по убранству помещения...
Что за шум? Непривычный слух не сразу распознал телефонный звонок. Я пошёл на звук и с трудом обнаружил мобильный в кармане шикарного пальто в прихожей.
— Э... Алло.
— Горе луковое, ты где вообще?!
— Э... В смысле?
— Всё понятно. Рисуешь.
— Да... А откуда...?
— Заткнись и вылазь уже из дома. Я так и знал, что ты будешь рисовать и забудешь про всё нафиг. Поэтому я за тобой сам приехал и жду около подъезда. Давай, оттирай от рожи краску, наряжайся и выходи.
Связь оборвалась. Голос был очень весёлый и грубый. Что значит — "наряжайся"?! Это он всерьёз или прикалывается?! И кто это вообще? Судя по всему — друг... У меня есть друг, обалдеть!
Я нашёл ванную и застыл перед зеркалом. Краски на роже у меня, как ни странно, не было, но сам мой внешний вид приятно удивил меня: взгляд мягкий, немного ленивый, чистые волосы аккуратно причёсаны, сам больше не бледный как мел и не похож на скелет, даже напротив, не мешало бы слегка похудеть, щёки больше не впалые, гладко выбритые и даже немного румяные. Я офигело себя разглядывал — что и сказать, симпатичный. Совсем не то, что я привык видеть в зеркале. Я отмыл краску от рук, с некоторым удивлением заметив маникюр. Потом отправился в первую комнату, где, помнится, видел здоровенный антикварный шкаф.
В шкафу оказалось очень много самой разнообразной одежды, и я растерялся: я же не знаю, куда иду, что значит "наряжайся"?! После некоторой возни, я не удержался и вырядился в чёрный фрак. В конце концов, я человек творческий, и некоторая доля эпатажа не помешает.
Я выглянул в окно посмотреть, какая погода, и застыл в восхищении: передо мной открылся великолепный вид на Питерские крыши и дворы-колодцы, за крышами виднелись купола какой-то церкви. Как я всегда мечтал жить в таком месте! Нарисовать эти крыши, срочно! Хотя, я наверняка их уже рисовал, не просто ведь так я живу именно здесь.
Я вышел из квартиры. В парадной было светло и чисто, стены свежевыкрашены. Новому мне это вполне нравилось, а вот старый я был несколько разочарован.
В кармане пальто обнаружился кошелёк, в лифте я его открыл и увидел много денег и каких-то карточек. Разобраться бы во всём этом...
Я вышел из парадной под небо цвета тёмной охры и сыпавшиеся с него хлопья снега. Мир казался нереальным, я глубоко вдохнул морозный воздух и огляделся, пар от дыхания принимал в воздухе причудливые очертания. Город вокруг был будто живой, он словно был рад меня видеть. Услышав сигнал автомобиля, я пошёл по чистому промёрзшему асфальту, на который снежинки ложились тонким нежным кружевом.
Меня поджидала крутая тачка терракотового цвета, смешно сплюснутая сзади и от этого похожая на пылесос. Поколебавшись, я распахнул дверцу и сел рядом с водителем. Это был довольно толстый малый в кожаной куртке и с бородой, должен сказать, ряха у него была в ширину больше, чем в высоту. Всю дорогу он громогласно что-то мне рассказывал, периодически заливаясь грубым гоготом, а я только издавал более или менее осмысленные звуки и глупо улыбался.
— Вот скажи-ка ты мне, приятель, как художник художнику, — произнёс этот человек, панибратски хряпнув меня ручищей по плечу, — Почему получается такая несправедливость: ты рисуешь какую-то, уж если честно-то, никчёмную хрень, а этой хренью все восторгаются и платят тебе за неё бабло, в газетах про тебя пишут. А я честно рисую, как меня учили — натюрморты, пейзажи и голых баб, а у меня это всё то купят, то нет, и пришлось ещё и бизнес этот завести, стать обычным торгашом, чтоб мне пусто было! А ведь я учился получше тебя, признайся! — он подмигнул мне и мерзко заржал, — Вот где справедливость, скажи мне? Это всё потому, что ты — красавчик, я знаю! — он опять заржал. Я совершенно растерялся от такого хамства. Честно говоря, я раньше несколько иначе представлял себе художников и их жизнь, и себя как художника тоже. Разве может художник ездить на крутой тачке и заниматься ради бабла чем-то, кроме искусства? Я и сейчас считал, что нет, и чувствовал, что в глубине души всегда презирал этого своего "друга". А жить в таких хоромах, как я, и разгуливать во фраке и с маникюром — имеет художник право? Некая оставшаяся часть того, старого меня, совсем растерялась, сомневалась и недоумевала, но её почти полностью заткнула та моя часть, которая была совершенно счастлива. Мне начисто снесло крышу от внезапно обретённых таланта, денег и славы. И прежде, чем я пришёл в себя от растерянности, я неожиданно сам расхохотался, тоже со всей дури треснул приятеля по плечу и выдал: