Но не невозможно.
Улучив момент, Тимофей размахнулся как следует…
Пудовый кулак обрушился на голову иноземца. Одного удара оказалось достаточно. Тело под щитом вмиг обмякло. И теперь-то уж, похоже, по-настоящему. Тимофей снял шлем. Утер пот со лба. Кто бы мог подумать, что с одним человеком будет столько хлопот?!
* * *
Подошел, потирая разбитые губы, Бельгутай. Неодобрительно покачал головой.
– Убил? Плохо, Тумфи, очень плохо. Мне нужен был живой пленник. Мертвый ничего не скажет.
– Авось, жить будет, – отмахнулся Тимофей.
– Будет? – недоверчиво прищурился татарин. – Знаю я вашего урусского авося. И как кулаком быков валите, наслышан.
– Ну, валить-то валим, – хмыкнул Тимофей, – случается. Так ведь не убиваем же. Зачем животину зря губить? Ты, Бельгутай, того… не причитай понапрасну. Лучше свяжи полонянина, пока не очухался. Как придет в себя – попробуем поговорить. Хотя, сдается мне, нелегкое это будет дело – разговаривать с эдаким татем.
– Легкое, нелегкое – неважно, – буркнул Бельгутай. – Есть много способов развязывать языки.
Как там насчет развязывания языков, Тимофей не знал, но вот пленников вязать татары, конечно, мастера. Пока Тимофей подзывал и успокаивал гнедка, Бельгутай сноровисто опутал бесчувственное тело тугими веревочными кольцами и намертво затянул хитрые узлы.
Нойон пожелал сам везти полонянина. Тимофей возражать не стал. В четыре руки они взвалили крепко увязанный человекоподобный тюк поперек седла Бельгутаевой лошадки. Благо щуплый незнакомец оказался не тяжелее юного отрока или девицы.
– Присмотри-ка за ним, Тумфи, – Бельгутай кивком указал на пленника.
Поймав вопросительный взгляд Тимофея, татарин пояснил – как-то поспешно и нарочито небрежно:
– При нем сумка какая-то была. Пойду поищу. Вдруг что ценное в ней.
«Э-э, нет, – мысленно усмехнулся Тимофей. – Так дело не пойдет».
– Я сам, – коротко бросил он. – Я знаю где. Я сейчас.
И вскочил в седло. Быстро, пока Бельгутай не остановил.
А ведь пытался.
– Погоди! – растерянно прокричал вдогонку степняк. И требовательно: – Сто-о-ой, Тумфи!
Нойон бросился было к нему – перехватить повод. Ан поздно…
Тимофей уже мчался за сумой полонянина. Если черный бесермен так ею дорожил, если так цеплялся за нее, то в самом деле не мешало бы в нее заглянуть. Причем желательно раньше Бельгутая. Очень может быть, что именно там и припрятана Черная Кость, из-за которой столько шума.
Ага, нашел! Тимофей с седла пригнулся к земле, на скаку выцепил из травы темную котомку. Натянул повод, останавливая коня. Осмотрел добычу.
Ничего вроде бы особенного. Невзрачная сумишка из плотной ткани. Оборванные лямки. Махонькая дырочка – видать, след от стрелы. Под тканью прощупывалось что-то твердое, округлое. Небольшое и не очень тяжелое. Туго затянутые ремешки не позволяли заглянуть внутрь. М-да, так просто их и не распутаешь. Легче взрезать мечом.
Тимофей потянулся к оружию.
– Тумфи! – резкий окрик Бельгутая заставил его оглянуться. Было что-то в призыве степняка такое… нехорошее что-то было.
Татарин с непокрытой головой – ишь ты, даже сбитого шлема не надел: видать, торопился очень! – уже сидел в седле и подъезжал к нему. Поперек мохнатой низкорослой лошадки лежит бесчувственный пленник. В руках у Бельгутая лук. На тетиве стрела. Тетива оттянута к уху. Узкий граненый наконечник направлен на Тимофея.
«А ведь не промахнется, крысий потрох! – пронеслось в голове. О меткости ханского посланца Тимофей уже знал не понаслышке. – Если будет стрелять, с такого расстояния положит сразу. Но неужели в самом деле будет?»
– Зачем ты хватаешься за меч, Тумфи? – недружелюбно спросил Бельгутай. Прищуренный глаз нойона холодно смотрел из-за костяной накладки лука. – Не нужно этого делать. И сумку отдай. Просто отдай и все, ладно? Я сам посмотрю, что в ней.
Две или три секунды они молча давили друг друга взглядами. В луговой траве звенели цикады. Над поросшими лесом холмами щебетали птахи. Но никчемные сторонние звуки эти лишь усиливали повисшую между всадниками тишину, отдающую могильным безмолвием. Сквозь живительные запахи отчетливо пахнуло смертью.
Тимофей гадал про себя, как долго сможет удерживать Бельгутай тугой номо в натянутом состоянии. Наверное, долго. Наверное, столько, сколько потребуется нойону. Пока, во всяком случае, рука степняка не дрожала. Зато дрожал, казалось, воздух, пронизанный взорами двух пар человеческих глаз.
Еще секунда. Еще… А на следующей затянувшаяся напряженно-угрюмая тишина вдруг кончилась. Оборвалась. Сама. Нарушенная не Тимофеем и не Бельгутаем.
Крики и треск проламывающейся сквозь густые заросли конницы донеслись с противоположной стороны луга – из того самого леса, откуда не так давно они сами выбрались на открытое пространство. Приближался враг. Их общий враг.
Тимофей и Бельгутай разом отвели глаза друг от друга. Оба теперь смотрели в одну сторону – туда, где из зеленой стены на зеленое поле выезжали вооруженные всадники. Около полусотни рыцарей, оруженосцев и конных арбалетчиков. А в первых рядах… Ну конечно! Геральдические львы барона Зигфрида фон Гебердорфа отливали золотом – в первых рядах.
Значит, погоня. Значит, латиняне не отстали и не потеряли следа.
Вступать в схватку со столь многочисленным противником – бессмысленно. А переговоры…
Ф-ф-ш-ш-ших-х! – в воздухе шелестнула первая стрела – короткая и толстая, пущенная из мощного арбалета. И сразу за ней, над головой Тимофея – ф-ф-ш-ш-ших-х! – пронеслась вторая.
В общем, переговоры с преследователями отчего-то тоже вести не хотелось. Особенно на поле, где уже лежит мертвый германский рыцарь и его воины.
Третий арбалетный болт – ш-ш-шух-х-х! – вошел в землю у копыт Бельгутаевой лошадки. К счастью, немецкие стрелки были то ли не очень меткими, то ли очень торопливыми. Что, в общем-то, одно и то же.
Бельгутай спустил тетиву. Стрела, прежде целившая в грудь Тимофея, полетела в германцев. Следом вторая, третья. Так быстро умеют посылать стрелы только татарские лучники.
Одна стрела предназначалась фон Гебердорфу. Но барон ловко принял ее на щит. Зато две другие нашли своих жертв. Упал с седла всадник из первой шеренги. Еще под одним рухнула на полном скаку лошадь. Но из густых зарослей выезжали все новые и новые латиняне.
– Тумфи! – Бельгутай указал на лесистые холмы.
Да, только там можно было спастись. Хотя бы попытаться спастись. Тимофей кивнул нойону. Сунул трофейную котомку в седельный мешок, наподдал пятками по конским бокам. Сейчас следовало уходить от погони. Все остальное потом. Все споры, все ссоры и все разговоры.
В отличие от черного бесермена, они неслись к холмам кратчайшим путем – по прямой, но не так быстро, как хотелось бы. Бельгутай начинал отставать. Неудивительно: его лошадке приходилось тащить на себе двойной груз.
– Бросай полонянина! – прокричал Тимофей.
Бельгутай мотнул головой. Вот ведь упрямый степняк!
Тимофей оглянулся. Арбалетные болты больше не свистели над головой: самострел – не лук, его перезаряжать – целое дело, да и стрелков среди преследователей оказалось не так много. Зато латинянские рыцари из первой шеренги неумолимо приближались. А десятка три конных оруженосцев и кнехтов, рассыпавшихся по полю, уже охватывали беглецов с флангов.
Начиналась облава, от которой уйти будет не просто. Если вообще удастся уйти.
Они влетели в ложбину, поросшую ивняком. Не сбавляя скорости, с хрустом ломая подлесок, промчались через дубовую рощицу на пологом склоне. Вломились в густой, но небольшой лесок, на время скрывшись от погони. И все же это была лишь недолгая отсрочка.
За спиной, справа и слева, слышались азартные крики и хруст веток. А лошадь Бельгутая выдыхалась.
– Бросай! – Тимофей снова повернулся к нойону. – Бросай, говорю, крысий потрох, пока головы не лишился!
Бельгутай пленника не бросил. Он вдруг резко натянул повод, останавливая лошадь.
– Ты что творишь, дурень?! – взорвался Тимофей.
И осекся.
Увидев то, что степняк уже разглядел среди деревьев.
Тоже дернул повод на себя.
* * *
Что это?!
В зелени леса зияла клубящаяся, сочащаяся тьмой дыра размером с небольшие ворота. Ворота?.. А ведь так и есть. Ворота в ночь средь бела дня. Мглистое ничто, небрежно раздвинувшее листву и неведомым образом изогнувшее древесные стволы и ветви.
Хотя нет, это была все же не сплошная чернота. Если присмотреться… Частое мерцание парящих ни-в-чем разноцветных искорок (синие, красные, оранжевые, зеленые, фиолетовые, розовые, они походили на свечные всполохи за цветными витражами) позволяло разглядеть бесконечный прямой коридор с неровными колышущимися стенами, полом и потолком. Коридор уходил в никуда. В нем не было видно ничего, кроме искрящейся тьмы и шевелящегося мрака.
ЧТО?! ЭТО?! А впрочем, какая разница? Тимофей улыбнулся. Разверзшийся перед ними путь вел в неизвестность, но зато он уводил отсюда! Не все, выходит, дороги перекрыты латинянами. Эта – нет. А не к ней ли так спешил черный бесермен? Если так, то должна же она куда-то привести!
За спиной стучали копыта, звенело железо, кричали люди и хрипели кони. Погоня приближалась, и размышлять было некогда. Бояться тоже.
Промелькнула в воздухе и канула где-то в разверстой черной дыре арбалетная стрела. Ага, значит, не все самострелы преследователей еще разряжены.
– Бельгутай! – крикнул Тимофей. – Туда! Быстро!
Недолгое замешательство отразилось в глазках-щелках татарского нойона, но вот он уже правит к темному разрыву в зеленой стене. Низенькая мохнатая кобылка мотает гривастой головой, не желая вступать в пугающий мрак. Но опытный наездник охаживает лошадь плетью, сминает волю животного, заставляет преодолеть инстинктивный страх.
Верный гнедок под Тимофеем тоже заплясал, заартачился, отступил назад. Тимофей гикнул в поджатое ухо, наподдал пятками. Ударил плашмя мечом, болью изгоняя страх.
Конь перестал пятиться. Всхрапнул, шагнул вперед. Осторожно, медленно. А надо бы быстрее.
Еще один удар по крупу окончательно сломил упрямство жеребца. Гнедок сорвался с места. С отчаянным и жалобным ржанием ринулся вперед. Одним прыжком влетел в искрящуюся черноту. Очутился там почти одновременно с обезумевшей лошадкой кочевника.
Тьма окружила, окутала и поглотила их. Пригасила звуки леса, отсекла шум погони. А потом и вовсе свело на нет. Всё. Все звуки. Весь шум. Даже лошадиные копыта во мраке не стучали, как прежде. Копыта бесшумно отталкивались от чего-то мягкого и пружинящего.
Странное ощущение… Они словно скакали по толстому, влажному слою хвои и опавших листьев сквозь дремучий ночной лес с единственной тропкой-просекой. И будто сплошная стена деревьев сливалась с чернотой пасмурного неба, а землю, хвою и листья под копытами укрывали чернильные ручьи, едва различимые в скупом свете мерцающих гнилушек.
И все же это был не лес.
Это был прямой, как жердь, нескончаемый проход сквозь ничто. Проход, в котором едва-едва смогли бы разъехаться двое верховых. Эта была дыра, проткнутая в пространстве, нора без изгибов и разветвлений, но с подвижными и расплывчатыми очертаниями. Впереди, где поблескивали искорки, темнота размягчалась, становилась податливой и едва-едва осязаемой. Перед лошадиными мордами она была подобна расступающемуся туману. Однако там, где путеводных искорок не появлялось вовсе, тьма обращалась в упругую стену. Шарахнувшийся влево конь Тимофея сразу же на нее наткнулся. Да и сам Тимофей явственно ощутил бедром мягкий холодный толчок. Словно уперся в чью-то неживую плоть.
Границы сплошной непреодолимой черноты сжимались и разжимались. Искорки впереди то расширяли проход, то, наоборот, сбивались под натиском черных стен в сияющую цепочку – так, что уже не представлялось возможным скакать стремя в стремя. Можно было только друг за другом. Но при этом всегда ясно было, куда именно нужно скакать. Вперед и прямо. Только вперед, только прямо.
Бельгутай что-то кричал. Но об этом Тимофей догадался лишь по раскрытому рту степняка. Никаких звуков здесь, в этом странном месте, по-прежнему не рождалось и не умирало. Наверняка из лошадиных глоток тоже вырывалось ржание, но и лошадей слышно не было. Тимофей вдруг понял, что кричит сам. Кричит и не слышит себя.
Потом глаз уловил в мерцающем сумраке справа движение – слабое, медленное. Странное, чуждое. Которого быть не должно. Тимофей перестал кричать, повернул голову. Стрела! Арбалетный болт, влетевший сюда еще до того, как въехали они. Или это уже другой – пущенный им вслед?
Оперенный снаряд словно парил в воздухе. Висел рядом, у правого виска Тимофея. Он двигался чуть-чуть, едва-едва. То на полпальца вперед, то на полпальца назад, уходя под конский скок то вверх, то вниз. Судя по всему, стрела летела с той же скоростью, с какой скакали всадники. Или с близкой к ней скоростью. Или с тем же отсутствием скорости – сейчас это трудно было определить наверняка. Скорее всего, и скорость, и пространство, и время здесь не имели значения. Хотя, возможно, значение их было иное, непривычное, непонятное, непостижимое.
Тимофей завороженно смотрел на болт, пущенный из мощного самострела и зависший у лица. Смотрел и видел в мерцающем сиянии разноцветных искр все, в деталях и подробностях. Толстое оцарапанное древко. Массивный туповатый наконечник, чуть выщербленный по краю. Оперение из плотной бересты…
Тимофей непроизвольно потянул к стреле руку: тронуть, взять, убедиться, что она есть, что не привиделась. Не успел. Арбалетный болт начал отставать. Не падая, не прекращая полета, не меняя траектории, стрела ушла назад, будто не имела больше сил состязаться с всадниками.
Стрела отдалялась. Сначала медленно. Словно выдыхаясь в затянувшемся полете.
Потом – быстро. Будто ее пустили снова. Только на этот раз – оперением вперед.
Провожая стрелу глазами, Тимофей оглянулся.
И не увидел ничего, кроме искрящегося мрака. Сзади пала плотная завеса, отсекая все, что оставалось за спиной. Зато впереди…
Свет! Далекий, едва различимый, но настоящий солнечный свет, совсем непохожий на разноцветное мельтешение колдовских искр.
Темная завеса впереди поднималась, будто кто-то гостеприимно откидывал полог шатра.
Тьма заканчивалась. Так быстро? Так скоро?.. Или, быть может, на самом деле уже минула целая вечность?
Залитое светом окно с неровными сжимающимися и расширяющимися краями стремительно приближалось. Выход? Да, это должен быть выход. Если то, куда они вошли, было входом.
Окно приближалось. Надвигалось. На них, на тьму. Быстрее, чем летит стрела. Быстрее, чем проносится мысль.
Тимофей успел разглядеть облака и скалы, сумел различить чей-то смутный размазанный силуэт. Как вдруг…
Яркая беззвучная вспышка слева вдруг разорвала черную стену упругого мрака.
И сразу резкий рывок. Туда же – влево.
Словно и его самого, и коня захлестнуло петлей огромного аркана, и кто-то невидимый потянул к себе добычу.
Дернулся под седлом жеребец. Ухнуло сердце, провалившись куда-то в сведенное спазмами брюхо. На миг остановилось дыхание. Краем глаза Тимофей заметил: Бельгутая тоже что-то неумолимо тащит вслед за ним.
* * *
Темный коридор раскололся надвое. Вернее, из одного большого и прямого прохода их утянуло в только что возникшее тесное ответвление, где не было уже ни тьмы, ни переливчатой игры маленьких искрящихся звездочек. Где был свет, но не солнечный. Иной. Бело-голубой. Похожий на свет застывшей молнии – яркий, слепящий, холодный. Свет, в котором невозможно видеть ничего, кроме самого света.
Перестав что-либо понимать, и не пытаясь даже, Тимофей просто вцепился в повод и отвернулся от слепящего потока. Сзади скакал (летел? падал?) Бельгутай с пленником поперек седла. За Бельгутаем клубилась искристая тьма, озаряемая бликами новых вспышек. Беззвучные молнии рвали коридор в клочья, и их яркий свет причудливым образом мешался с мраком. Разноцветье искр слабо, едва заметно подкрашивало эту мешанину хаоса. Мелькали чьи-то тени. Чьи? И тени ли это вообще?