— Ой, милый, мы прервали поток вдохновения?
— Ничего, пустяки.
— Мне не терпелось узнать, как прошел обед.
— Конечно, конечно. Сейчас все расскажу. Да, Берти, Дживс привез твои пожитки. Они в комнате для гостей, разумеется, я рад тебя принять. Какая неприятность с этим пожаром.
— С каким пожаром? — спросила Нобби.
— По словам Дживса, Эдвину удалось до тла спалить «Укромный уголок». Это правда, Берти?
— Полнейшая правда. В счет доброго дела за прошлую пятницу.
— Ах, какое несчастье! — воскликнула юная Нобби с глубоким сочувствием, которое так красит женщину.
Боко, наоборот, подошел к вопросу с другой стороны.
— А по-моему, — сказал он, — Берти дешево отделался. Он, кажется, даже не обжегся. Сгоревший дом — безделица. Обычно, когда Эдвин принимается наверстывать отставание по части добрых дел, это связано с опасностью для человеческой жизни. Вспоминаю, как он однажды чинил мне электрическую яйцеварку. Я иногда, уйдя с головой в работу и прилагая все усилия на благо моих читателей, подымаюсь утром пораньше, еще до прихода хозяйки. В этих случаях я имею обыкновение варить себе для поддержки творческих сил яйцо в патентованном приспособлении, которые продаются в магазинах. Ну, вы знаете, о чем я говорю. Такая штуковина, которая утром будит вас звонком будильника, желает вам доброго утра, заливает воду для кофе, поджигает снизу горелку и приступает к варке яйца. Ну и вот, назавтра после того, как Эдвин в ней что-то починил, яйцо, едва очутившись в машинке, вылетело пулей и прямо мне по носу, так что я даже упал. А сколько крови вытекло, страшно вспомнить. Вот почему я утверждаю, что раз у тебя все обошлось только пожаром, считай, тебе сильно повезло.
Нобби высказала надежду, что когда-нибудь найдется человек, который не остановится перед убийством Эдвина, и мы согласились, что, безусловно, к тому идет.
— А теперь, дорогая, — сказал Боко все тем же необъяснимо ликующим тоном, которым я, зная истинное положение дел, не мог не восхититься, — ты, должно быть, хочешь услышать, как прошел наш обед. Так вот. Он прошел очень хорошо.
— Милый!
— Да, прекрасно прошел. По-моему, начало положено замечательное.
— Ты был остроумен?
— Необыкновенно остроумен.
— И раскован?
— Даже более того.
— Ангел! — произнесла Нобби и быстро поцеловала его раз пятнадцать подряд.
— Да, — не остановился на этом Боко. — Мне кажется, на него подействовало. Трудно, конечно, утверждать, когда у человека такая непроницаемая физиономия, скрывающая всякие чувства, но, на мой взгляд, он начал смягчаться. Мы ведь и не ожидали, что он с первого же раза упадет мне на грудь, верно? Обед должен был только подготовить почву.
— А о чем вы разговаривали?
— Так, о том, о сем. Например о пауках, как я припоминаю.
— О пауках?
— Он вроде бы интересуется пауками.
— Вот уж не знала.
— Одна из тех сторон его натуры, которая, по-видимому, была для тебя закрыта. Ну, а после, поговорив о том, о сем, мы еще коснулись того-этого.
— А неловких пауз не было?
— Я не заметил ни одной. Наоборот, он, как говорится, болтал вовсю, особенно под конец.
— Ты сказал ему, какую уйму денег ты зарабатываешь?
— О да, я затронул это.
— Надеюсь, ты объяснил ему, что ты серьезный, целеустремленный молодой человек и доходы твои не могут упасть? Это его больше всего беспокоит. Он опасается, что ты вспыхнешь и прогоришь без следа.
— Как «Укромный уголок»?
— Понимаешь, в молодости, еще только начиная свой пароходный бизнес, дядя Перси вращался в Лондоне в довольно разгульных компаниях и был знаком со многими писателями, которые время от времени получали порядочный куш, но растрачивали все за несколько дней и потом жили в долг. Мой папочка принадлежал к их числу.
Это было для меня новостью. Я и представить себе не мог, что дядя Перси когда-то в молодости вращался в разгульных компаниях. Я вообще не представлял себе, что он когда-то был молодым. Обычное дело: если у старикана усы щеточкой, солидный, доходный бизнес и повадка медведя, поднятого в разгар зимней спячки, никто не интересуется его прошлым и не задается вопросом, может, и он когда-то кутил на всю катушку?
— Этот вопрос мы затронули одним из первых, — ответил Боко. — Я подчеркнул, что современный писатель — это упорный и неутомимый труженик. Его прежде всего интересуют деньги, и добывая, он их откладывает.
— Ну, это должно было ему понравиться.
— Еще бы.
— Так, значит, все хорошо?
— Замечательно.
— Теперь дело за Берти.
— Да, будущее зависит от него.
— Он уговорит дядю, и…
— Нет, я не совсем то имел в виду. Боюсь, тут ты немного отстала от стремнин и водоворотов последних событий. Берти едва ли стоит заступаться за нас перед дядей. Его имя смешано с грязью.
— Смешано с грязью?
— Да. Я верно выражаюсь, Берти?
Я вынужден был признать, что он выразился более или менее верно.
— Дядя Перси почему-то возомнил, — принялся объяснять я, — что я был помощником и вдохновителем Эдвина в его поджигательской деятельности. И это сильно уменьшило мой вес как заступника. Теперь он так легко моему влиянию не поддастся.
— Что же с нами будет? — спросила Нобби дрогнувшим голосом.
Боко, подбадривая, похлопал ее по плечу.
— С нами все будет хорошо. Не беспокойся понапрасну. — Но ведь если Берти не может замолвит за нас слово…
— Ты упускаешь из виду, какая у него многогранная натура. Он без труда может пролезть в окно буфетной. Этим он нам и поможет. Я много думал, и мне пришла в голову великолепная мысль. Что, если, сказал я себе, я спасу дом твоего дяди от ночного грабителя? Тогда почтенный родич убедится, что я человек достойный. И вымолвит: «Клянусь душой, отличный малый этот Фитлуорт!» Правильно я говорю?
— Пожалуй.
— У тебя какой-то неуверенный голос.
— Просто я подумала, что едва ли это когда-нибудь случится. В Стипл-Бампли уже лет двести не было грабежей. Сыр на днях на это жаловался. Для молодого честолюбивого полисмена, он говорил, тут не открывается никаких перспектив.
— Ну, это можно будет устроить.
— То есть как это?
— Организовать грабеж со взломом. Он произойдет в «Бампли-Холле» сегодня же ночью. Об этом позаботится Берти.
Тут возможно было лишь одно замечание, и я его сделал.
— Минуточку! — воскликнул я.
— Не перебивай, Берти, — укоризненно произнес Боко. — От помех разбегаются мысли. Сейчас объясню в двух словах, какой план я разработал. На рассвете мы с Берти пробираемся в усадьбу. Останавливаемся под окном буфетной. Он разбивает стекло. Я поднимаю тревогу. Он исчезает…
Это был в его плане первый пункт, который, на мой взгляд, заслуживал одобрения. Я сказал:
— А-а.
— … а я остаюсь и принимаю восторги и рукоплескания присутствующих. По-моему, дело беспроигрышное. Солидный домовладелец уорплесдоновского типа очень не любит, чтобы в дом, которым он владеет, вламывались посторонние, человеку, который пресечет в зародыше такую попытку, он обязательно распахнет объятия. И еще до начала дня, по моим расчетам, я получу от него обещание, что он будет танцевать на нашей свадьбе.
— Дорогой! Как чудесно!
Это воскликнула Нобби, а не я. Я же стоял, закусив губу, в нескрываемой тревоге. Мне следовало помнить, говорил я себе, что пьеса, которую написал Боко, принадлежит к криминально-приключенческому жанру, естественно, что и план, родившийся в его отравленном сознании, будет в том же духе.
Ведь если постоянно думаешь про то, как раздаются вопли в ночи, и гаснет свет, и человеческие руки высовываются прямо из стены, и все бегают по дому, крича: «Призрак приближается!», — само собой, в минуту опасности ничто другое и в голову не придет. Я тут же, не сходя с места, решил, что отвечу решительным «нет». То есть Бертрам Вустер всегда рад оказать дружескую поддержку грезам юной любви, однако всему есть границы, и притом очень четко прочерченные.
Вижу, Нобби умерила свои восторги. И тоже стоит, прикусив губу.
— Конечно, это чудесно. Но…
— Не нравится мне это «но».
— Я только хотела спросить, как ты объяснишь?
— Что объясню?
— Каким образом ты оказался там принимать восторги и рукоплескания.
— Очень просто. В Стипл-Бампли все знают, как я тебя безумно люблю. Вполне естественно, что я прихожу ночью в сад и гляжу на окно своей возлюбленной.
— А-а, понятно. И вдруг ты услышал звук…
— Странный такой звук, вроде звона разбитого стекла. Зашел за угол дома, а там кто-то разбивает окно буфетной.
— Ну конечно! Теперь мне все ясно.
— Я знал, что ты поймешь.
— Значит, все зависит от Берти.
— Абсолютно все.
— А вдруг он не согласится?
— Пожалуйста, не говори так. Ты можешь ранить ему душу. Разве ты не знаешь, что он за человек? У него стальные нервы, и когда надо помочь товарищу, он не остановится ни перед чем.
Нобби глубоко вздохнула.
— Он замечательный, правда?
— Ему нет равных.
— Я всегда его очень высоко ценила. Когда я была маленькая, он подарил мне на три пенса кисленьких леденцов.
— Его щедрость не знает границ. Это свойство настоящего мужчины.
— Я им так восхищалась!
— Я тоже. Не знаю никого, кем бы я восхищался больше.
— Тебе не кажется, что в нем есть что-то от сэра Галахада?
— Я как раз хотел тебе это сказать.
— Конечно, ему и в голову не придет отказать в рыцарской услуге.
— Разумеется. Так, значит, договорились, Берти? Удивительно, как много могут сделать несколько добрых слов. До последней минуты я был готов ответить «нет» и даже приоткрыл уже рот, чтобы произнести это слово как можно выразительнее. Но тут я встретил взгляд Нобби, полный немого обожания, и почувствовал, как Боко горячо жмет мне руку и дружески хлопает по плечу, и что-то меня остановило. Действительно, нельзя было ответить «нет», не нарушив сердечной атмосферы нашей встречи.
— Естественно, — сказал я. — Само собой. Но без особого восторга. Не слишком весело.
ГЛАВА 13
Нет, далеко не весело. И этот дефицит веселья, признаюсь, я ощущал вплоть до самого часа «икс». Все время, пока тихо вечерело, пока я сидел за скромным ужином, а потом томился в тягостном ожидании, когда же наконец деревенские часы пробьют полночь, на душе у меня накапливалось беспокойство. И когда момент настал, и мы с Боко пошли через парк к назначенному месту действия, оно расходилось вовсю.
Боко был возбужден и жизнерадостен и по пути то и дело шепотом призывал меня полюбоваться красотами природы и понюхать, как бесподобно благоухают цветы, мимо которых мы неслышно скользили; но с Бертрамом дело обстояло иначе. Состояние Бертрама, не стану этого скрывать, было довольно подавленное. По спине бегали мурашки, и угнетенное сердце сжималось в тоске. Слово Вустера было уже дано, я выразил готовность сослужить службу молодым влюбленным, и о том, чтобы теперь уклониться от этого предприятия и тихонько выйти из игры, не могло быть речи. Все так, но удовольствия мне это не доставляло ни малейшего.
По-моему, я уже говорил выше, что терпеть не могу пробираться в темноте по чужим садам. Слишком много неприятных эпизодов было связано в моем прошлом с чужими садами — например, один раз в «Бринкли-Корте», когда обстоятельства принудили меня выйти в сад на рассвете и ударить в пожарный гонг; или другой случай, когда Роберта Уикхем против моего желания уговорила меня залезть на дерево и сбросить цветочный горшок на теплицу, чтобы поднялся звон и грохот и под шумок ее кузина Клементина, убежавшая из школы, могла бы незаметно вернуться. Этот эпизод из всех был самый душераздирающий, так как завершился внезапным появлением полицейского, потребовавшего ответа на вопрос: что здесь происходит? И сознание, что все может сейчас дословно повториться, и что полицейским, который в таком случае явится на место происшествия, будет не кто иной, как Сыр, у меня в жилах стыла кровь и под ложечкой появилось трепыхание, как будто я принял внутрь две столовые ложки бабочек.
Ощущение это было настолько сильным, что я с плохо скрытым ужасом схватил Боко за рукав и затащил за встречное дерево.
— Боко, — сипло произнес я, — а как насчет Сыра? Про него-то ты не подумал?
— Что-что?
— Вдруг он сегодня ночью на дежурстве? И рыщет по окрестностям? Что будет, если он во всей амуниции, при полицейском свистке и блокноте, вдруг выскочит из кустов?
— Глупости.
— Представляешь, каково это, когда тебя арестует человек, с которым вместе учились в школе? Сыр такого случая не упустит. У него на меня зуб.
— Чепуха, — со светской самоуверенностью отозвался Боко. — Не позволяй мыслям принимать это нездоровое направление. Такая робость недостойна тебя. А насчет Сыра можешь не беспокоиться. Вспомни, какой у него вид — глаза блестят, во всю щеку румянец, такой человек уж конечно следит за тем, чтобы спать свои восемь часов. Его девиз: рано в кровать, рано вставать. Сыр сейчас лежит под одеялом и спит сладким сном младенца и к исполнению своих обязанностей приступит только в семь часов тридцать минут, когда затарахтит будильник у его кровати.
Так-то оно так, конечно. Боко рассуждал убедительно, и слова его придали мне бодрости. Действительно, у Сыра румянец во всю щеку. Однако через минуту я снова дрогнул. Ведь опасность не только в одном Сыре, подумал я. Даже если пренебречь Сыром, существует еще и другая сторона: дядя Перси и тетя Агата. Как ни крути, но эти угодья и сады, в которые мы сейчас беззаконно проникли, — их частная собственность. То есть, допустим, я ускользну от дракона, а гиппогрифы? С гиппогрифами-то как быть? — спрашивал я себя.
Если что-то обернется не так, если эта безумная затея, в которой я взялся участвовать, где-то не сработает, к чему это приведет? Могу сказать вам, к чему это приведет. Мало того, что я должен буду держать ответ перед разъяренным дядей, который по праву потребует объяснения, зачем я разбудил его среди ночи и какого черта занимаюсь битьем окон у него в саду, но доклад обо всем этом, со смачными подробностями, услышит по возвращении домой тетя Агата, и что тогда?
Гораздо менее значительные мои прегрешения в прошлом побуждали престарелую родственницу жаждать моей крови и бросаться на меня с боевым топором, как краснокожий, ступивший на тропу войны.
Я намекнул на это Боко, когда мы достигли цели нашего путешествия. Вместо ответа он потрепал меня по плечу — дружественный жест, бесспорно, однако укреплению моего боевого духа он если и способствовал, то минимально.
— Если попадешься, — сказал мне Боко, — то держись, как будто ничего не произошло.
— Как будто ничего не произошло?
— Ну да. Как ни в чем не бывало. Патока при тебе? Я ответил, что патока при мне.
— А бумага?
— И бумага.
— Тогда я отойду на десять минут. В твоем распоряжении будет восемь минут, чтобы собраться с духом, одна минута, чтобы разбить окно, и одна минута, чтобы убраться подобру-поздорову.
Идея насчет патоки принадлежала Боко. Он утверждал, что в таком деле патока совершенно необходима, чтобы все подумали, будто тут работал профессионал, а нам только того и надо. По словам Боко, а уж он-то знает такие вещи, образованный взломщик всегда начинает с того, что обзаводится патокой и оберточной бумагой. Последнюю он с помощью первой приклеивает к стеклу, после чего, размахнувшись, разбивает его одним ударом кулака.
Надо же, чем только ни приходится людям зарабатывать на жизнь! Я употребил, кажется, не менее трех минут из имевшихся у меня десяти на размышления о том, какими мужественными должны быть взломщики и что побуждает их выбрать себе такую трудоемкую профессию. Заработки, конечно, немалые, и практически никаких накладных расходов, но зато сколько приходится тратить на невропатологов и санатории! Да только покупка подкрепляющего питья оставляет, я думаю, ощутимую прореху в бюджете.