Я думал, что как только команда отобедает, мы подымем якорь и выйдем в море. Я закурю сигару и вместе с Этельбертой буду следить, облокотившись на поручень, за мягко тающими на горизонте белыми скалами родного берега. Мы исполнили свою часть программы, но на совершенно пустой палубе.
- Они, кажется, не спешат отобедать, заметила Этельберта.
- Если они в две недели собираются съесть хотя бы половину запасов, то нам их нельзя торопить; не поспеют, - отвечал я.
Прошло еще какое-то время.
- Они, вероятно, все заснули! - заметила опять Этельберта. - Ведь скоро пять часов, пора чай пить.
Тишина действительно стояла полная. Я подошел к трапу и окликнул мистера Гойльса. Мне пришлось кликнуть три раза, и только тогда он явился на зов. Почему-то он казался более старым и рыхлым, чем прежде; во рту у него была потухшая сигара.
- Когда вы будете готовы, капитан, мы тронемся, - сказал я.
- Сегодня мы не тронемся, с вашего позволения, сэр.
- А что такое сегодня? Плохой день?
Моряки - народ суеверный, и я подумал, что нынешний денек мистеру Гойльсу чем-нибудь не понравился.
- Нет, день ничего, только ветер, кажется, не хочет меняться.
- А разве ему нужно меняться? Как будто он дует прямо в море.
- Вот-вот, сэр! Именно: он бы и нас отправил прямо в море, если бы мы снялись с якоря. Видите ли, сэр, - прибавил он в ответ на мой удивленный взгляд, - это ветер береговой.
Ветер был действительно береговой.
- Может быть, за ночь переменится! - И, ободрительно кивнув головой, мистер Гойльс разжег потухшую сигару. - Тогда тронемся: "Головорез" хорошее судно.
Я вернулся к Этельберте и рассказал о причине задержки. Она была уже не в том милом настроении, как утром, и пожелала узнать, почему нельзя поднять паруса при береговом ветре.
- Если бы ветер был с моря, то нас выбросило бы обратно на берег, заметила она. - Кажется, теперь самый подходящий ветер.
- Да, тебе так кажется, дорогая моя, но береговой ветер всегда очень опасен.
Этельберта пожелала узнать, почему береговой ветер всегда очень опасен. Ее настойчивость огорчила меня.
- Я этого не сумею объяснить, но идти в море при таком ветре было бы ужасным риском, а я тебя слишком люблю, моя радость, чтобы рисковать твоей или своей собственной жизнью.
Я думал, что очень мило все объяснил, но Этельберта, посетовав на то, что уехала из Лондона днем раньше, скрылась в каюте.
Мне стало почему-то досадно. Легкое покачивание яхты, стоящей на якоре, может испортить самое блестящее настроение.
Утром я был на ногах чуть свет. Ветер дул прямо с севера. Я сейчас же отыскал шкипера и сообщил ему о своем наблюдении.
- Да, да, сэр. Очень печально, но мы этого изменить не можем.
- Как? Нам и сегодня нельзя тронуться с места!
- Видите ли, сэр, если бы вы хотели идти в Инсвич - хоть сейчас! Сколько угодно! Но наша цель - Голландские острова, вот и приходится сидеть.
Я передал эти новости Этельберте, и мы решили провести весь день в городе. Гарвич - место вообще не веселое, а уж к вечеру и вовсе скучное. Побродив по ресторанам, мы вернулись на набережную. Шкипера на месте не было. Вернулся он через час изрядно навеселе, во всяком случае он был куда веселее нас: если бы я не слыхал от него лично, что он пьет ежедневно только один стакан грогу перед сном, то принял бы его за пьяного. На следующее утро ветер задул с юга. Шкипер встревожился, говоря, что если это будет продолжаться, то нам нельзя ни двигаться, ни стоять на месте. У Этельберты стало возникать чувство острой неприязни к яхте, и она объявила, что предпочла бы провести неделю, принимая морские ванны в безопасной купальне. Два дня прошли в большом беспокойстве. Спали мы на берегу в гостинице. В пятницу ветер зашел с востока. Я встретил шкипера на набережной и сообщил ему радостную весть. Он даже рассердился:
- Что вы, сэр! Если бы вы больше понимали, то видели бы, что ветер дует прямо с моря! Тогда я спросил серьезно:
- Скажите, пожалуйста, что я нанял? Плавучий сарай или яхту? Что это такое?
- Это - ял, - отвечал он, несколько озадаченный.
- Дело в том, - продолжал я, - что если это плавучая дача, то мы купим плюша, побольше цветов и постараемся обустроить жилище поуютнее. Если же эту штуку возможно двинуть с места...
- Двинуть с места! Да нам нужен только попутный ветер.
- А что вы называете попутным ветром?
Шкипер молчал.
- За эту неделю ветер был с запада, с севера, с юга и востока. Если вы мне укажете еще на какую нибудь часть света, откуда мы должны ждать попутного ветра, то я буду ждать. Но если у вас компас обыкновенный и если наш якорь еще не прирос к морскому дну, то мы его сегодня подымем!
Он понял, что меня не унять.
- Хорошо, сэр, - ответил он. - Вы хозяин, а я - работник. Теперь у меня остался на попечении только один ребенок, и, в случае чего, ваши душеприказчики, конечно, окажут помощь моей вдове.
Его серьезность поразила меня.
- Мистер Гойльс, - сказал я, - будьте со мной откровенны: бывает ли на свете такая погода, при которой мы могли бы вылезти из этой противной ямы?
- Видите ли, сэр, если бы мы очутились в море, все пошло бы как по маслу; но дело в том, что выйти из гавани на этой скорлупе - дело не шуточное.
Разговор окончился трогательным обещанием шкипера "следить за погодой, как мать за спящим младенцем". В следующий раз я увидел его в полдень: он следил за погодой из окна "Цепи и якоря".
В пять часов того же дня счастье мне слегка улыбнулось: я встретил на улице двух товарищей, которые остановились на время в Гарвиче, так как на их яхте поломался руль. Наша история не удивила; а рассмешила их: мы забежали за Этельбертой в гостиницу и вчетвером прокрались на наше судно. Мистер Гойльс все еще следил за погодой из окна ближайшего кабака. Застав на месте только юнгу, мы были очень довольны; товарищи взяли на себя управление яхтой, и через час мы уже весело неслись вдоль берега. На ночь остановились в Альдборо, а на следующий день добрались до Ярмута. Здесь надо было расстаться с товарищами и закончить "плавание". Все запасы мы распродали на берегу с аукциона; это было не особенно выгодно, но зато капитану Гойльсу ничего не досталось.
Я оставил "Головореза" на попечение местного моряка, который за пару соверенов взялся перегнать его обратно. Мы вернулись в Лондон по железной дороге.
Может быть, и бывают яхты не такие, как "Головорез", и шкиперы не такие, как мистер Гойльс, но уникальный собственный опыт восстановил меня против тех и других.
Джордж тоже нашел, что прогулка на яхте была бы слишком хлопотным удовольствием, и таким образом этот план был отброшен.
- Ну а река? - предложил Гаррис. - Ведь мы по ней когда-то славно погуляли!..
Джордж молча затянулся сигарой, я взял щипцы и раздавил еще один орех.
- Не знаю - заметил я. - Темза теперь стала какая-то другая. Сыро на ней, что ли, но только у меня от речного воздуха всегда ломит поясницу.
- Представь себе, я замечаю то же самое, - прибавил Джордж, - когда я последний раз гостил у знакомых возле реки, то ни разу не мог проснуться позже семи часов утра.
- Я не настаиваю, - заметил Гаррис. - Я это так предложил, вообще, а при моей подагре, конечно, на реке мало удовольствия.
- Мне лично приятнее всего было бы подышать горным воздухом, - сказал я. - Что вы скажете относительно пешего похода по Шотландии?
- В Шотландии всегда мокро, - заметил Джордж. - Я там был два года назад и целых три недели не просыхал, - вы понимаете, что я хочу сказать.
- В Швейцарии довольно мило, - заметил Гаррис.
- В Швейцарию нас никогда не отпустят одних, - сказал я, - мы должны выбирать местность, где не смогут жить ни хрупкие женщины, ни дети; где ужасные гостиницы и ужасные дороги; где нам придется не покладая рук бороться с природой, и, может быть, умирать с голода.
- Тише, тише! - прервал Джордж. что я отправляюсь с вами.
- Не забывай, Отправимся на
- Придумал! - воскликнул Гаррис. - велосипедах!
На лице Джорджа отразилось сомнение.
- На велосипедах в горы? - А подъемы? А ветер?
- Так не везде же подъемы, есть и спуски, а ветер не обязательно дует в лицо, иногда и в спину.
- Что-то я этого никогда не замечал, - упорствовал Джордж.
- Положительно, лучше путешествия на велосипедах ничего не выдумаешь!
Я готов был согласиться с Гаррисом.
- И я вам скажу, где именно, - продолжал он, - в Шварцвальде.
- Да ведь это все в гору! - воскликнул Джордж.
- Во-первых, не все, а во-вторых - Гаррис осторожно оглянулся и понизил голос до шепота, - они там проложили на крутых подъемах маленькие железные дороги, такие вагончики на зубчатых колесах..
В эту минуту дверь отворилась и вошла миссис Гаррис. Она объявила, что Этельберта одевает шляпку, а Муриэль, не дождавшись нас, уже прочла описание праздника из "Волшебного царства".
- Соберемся завтра в клубе в четыре часа, - шепнул мне Гаррис, вставая.
Я передал распоряжение Джорджу, подымаясь с ним по лестнице.
ГЛАВА II
Щекотливое дело. - Что должна была сказать Этельберта. - Что она сказала. - Мнение миссис Гаррис. - Наш разговор с Джорджем. - Отъезд назначен на среду. - Джордж указывает на возможность развить наш ум. - Мы, с Гаррисом сомневаемся. - Кто больше работает в тандеме? - Мнение человека, сидящего сзади. - Мнение человека, сидящего спереди. - О том, как Гаррис потерял свою жену. - Здравый смысл моего дяди Поджера. - Начало истории о человеке с мешком.
Я решил атаковать супругу в тот же вечер. План сражения был следующий: я начну раздражаться из-за пустяков, Этельберта это заметит, я должен буду признать ее замечание справедливым и сошлюсь на переутомление; это поведет к разговору о моем здоровье вообще и к решению принять немедленные и действенные меры.
Я полагал, что тактический маневр такого рода вынудит Этельберту обратиться ко мне с речью в таком роде:
"Нет, дорогой мой, тебе нужна перемена, полная перемена обстановки! Будь благоразумным и уезжай на месяц. Нет, не проси меня ехать вместе с тобой: я знаю, это было бы тебе приятно, но я не поеду. Я сознаю, что мужчине иногда необходимо чисто мужское общество. Постарайся уговорить Джорджа и Гарриса ехать с тобой. Поверь мне, что такой ум, как твой, требует отдыха от рутины домашней жизни. Забудь на время, что детям нужны уроки музыки, новые сапоги, велосипеды и приемы ревенного порошка по три раза в день; забудь, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки и счета из мясных лавок. Удались в какое-нибудь место, где ты останешься наедине с природой, где для тебя все будет свежо и ново и где твой истомленный ум воскреснет для новых, светлых мыслей. Уезжай на время: тогда я пойму, как мне пусто без тебя, заново оценю твою доброту и твои достоинства, потому что, как простая смертная, я могу стать равнодушной даже к свету солнца и к красе месяца, видя их постоянно. Уезжай - и возвращайся еще более милым, если это только возможно!"
Но даже в том случае, когда наши желания исполняются, это происходит не совсем так, как мы мечтали. Во-первых, Этельберта даже не заметила моей раздражительности. Пришлось самому указать ей на это. Я сказал:
- Прости меня. Сегодня я себя как-то странно чувствую.
- Разве? Я ничего не заметила. Что с тобой?
- Сам не знаю. В последние недели я чувствую, как на меня наваливается какая-то тяжесть.
- А, это вино! - спокойно заметила Этельберта. - Ты ведь знаешь, что крепкие напитки тебе противопоказаны, а у Гарриса всякий раз пьешь.
- Нет, не вино! Это что-то более серьезное, более духовное, - отвечал я.
- Ну, так ты опять читал рецензии, - заметила она более сочувственно. Почему ты не слушаешь меня и сразу не бросаешь их в печку?
- И вовсе не рецензии! - отвечал я. - За последнее время мне попались две-три отличные!
- Так в чем же дело? Какая-нибудь причина должна быть.
- Нет никакой причины. В том-то и дело, что я могу назвать это чувство только безотчетным беспокойством, которое охватило все мое существо.
Этельберта поглядела на меня несколько странно, но ничего не сказала. Я продолжал:
- Эта давящая монотонность жизни, эти дни невозмутимого блаженства они гнетут меня!
- Я бы не стала на это сетовать, - заметила Этельберта. - Могут настать и иные дни, которые будут нам нравиться куда как меньше.
- Не знаю, - отвечал я. - По-моему, при постоянной радости даже боль приятное разнообразие. Для меня лично вечное блаженство без всякого диссонанса кончилось бы сумасшествием. Вполне признаю, я человек странный; бывают минуты, когда я сам себя не понимаю и ненавижу.