Очень часто монолог в таком роде - с намеками на тайные, глубокие страдания - трогал Этельберту; но в этот вечер она была удивительно хладнокровна; относительно вечного блаженства она заметила, что незачем забегать вперед навстречу горестям, которых, может быть, никогда не будет; по поводу моего признания насчет странности характера она философски посоветовала примириться с подобным фактом, говору, что это не мое дело, если окружающие согласны выносить мое присутствие. А насчет однообразия жизни согласилась вполне:
- Ты не можешь себе представить, как мне хочется иногда уйти даже от тебя! - заметила она. - Но я знаю, что это невозможно, так и не мечтаю.
Никогда прежде не слыхал я от Этельберты подобных слов; они меня ужасно огорчили.
- Ну, это не слишком-то любезное замечание со стороны жены! - заметил я.
- Знаю, оттого я раньше и молчала. Вы, мужчины, никогда не поймете того, что как бы женщина ни любила, но бывают минуты, когда даже любимый человек становится ей в тягость. Ты не знаешь, до чего мне иной раз хочется надеть шляпку и уйти - не давая отчета, куда я иду, и зачем иду, и надолго ли, и когда вернусь! Ты не знаешь, как мне иногда хочется заказать обед, который я и дети ели бы с наслаждением, но от которого ты сбежал бы в клуб! Ты не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь женщину, которую я люблю, хотя ты ее терпеть не можешь; пойти в гости туда, куда мне хочется; лечь спать тогда, когда я устала, и встать тогда, когда мне больше не хочется спать! Но люди, которые живут вдвоем, обязаны постоянно уступать друг другу, и это иногда даже полезно.
Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я нашел их вполне справедливыми, но тогда пришел в негодование:
- Если тебе хочется от меня отделаться...
- Ну, не изображай идиота. Если я иногда и хочу от тебя отделаться, так только на время, для того, чтобы забыть о недостатках твоего характера; для того, чтобы вспоминать, какой ты славный в других отношениях, и ждать твоего возвращения домой с таким же нетерпением, как в былые дни, когда твое присутствие еще не вызывало во мне некоторого равнодушия". Я, может быть, несколько излишне привыкла к тебе, но ведь привыкают же и к солнцу!
Мне не понравился этот тон. Этельберта рассуждала о возможной разлуке с мужем каким-то легкомысленным образом, отнюдь не женственным, не подходящим к случаю и вовсе не симпатичным! Мне стало досадно. Мне уже было расхотелось уезжать и развлекаться. Если бы не Джордж и Гаррис - я сразу отказался бы от нашего плана. Но отказываться было поздно, и я не знал, как выйти сухим из воды.
- Хорошо, Этельберта, - отвечал я. - Сделаем так, как ты хочешь: ты отдохнешь от меня. Но если это не дерзость со стороны мужа, то я хотел бы узнать, как ты воспользуешься временем нашей разлуки?
- Мы наймем дачу в Фолькстоне и поедем туда с Кэт. Если ты согласен доставить Клер Гаррис удовольствие, то уговори Гарриса поехать с тобой, а она присоединится к нам. Нам бывало очень весело вместе - прежде, когда вас, мужчин, еще не было на нашем горизонте, - и мы с удовольствием тряхнули бы стариной! Как ты думаешь, - продолжала Этельберта, - удастся ли тебе уговорить Гарриса?
Я сказал, что попробую.
- Вот милый! - отвечала Этельберта. - Постарайся! Можете уговорить и Джорджа отправиться с вами.
Я заметил, что от Джорджа мало проку, так как он - холостяк, и некому будет воспользоваться его отсутствием. Но женщины, увы, невосприимчивы к юмору. Этельберта в ответ просто заметила, что не пригласить его было бы невежливо. Я обещал ей сделать это.
Я встретил Гарриса в клубе в четыре часа и спросил, как дела.
- О, отлично, - отвечал он. - Уехать вовсе не трудно. - Но в его тоне слышалось сомнение, и я потребовал объяснений.
- Она была нежна, как голубка, - продолжал он уныло, - и сказала, что Джордж очень своевременно предложил эту поездку, которая принесет много пользы моему здоровью.
- Ну, так что ж тут дурного?
- В этом нет ничего дурного, но она заговорила и о Других вещах.
- А! Понимаю.
- Ты ведь знаешь ее давнюю мечту о ванной комнате?
- Слыхал. Она и Этельберту подговаривала.
- Ну так вот: я обязан был немедленно согласиться на устройство ванной. Не мог, же я отказать, когда она меня так мило отпустила. Это обойдется мне в сто фунтов, если не больше.
- Так много?
- Еще бы! По одной смете шестьдесят.
Мне стало его жаль.
- А затем еще эта плита в кухне, - продолжал Гаррис. - Считается, что все несчастья в доме за последние два года происходили из-за этой плиты.
- Я знаю, с кухонными печами всегда история. У нас на каждой квартире, со времени свадьбы, дело с ними идет все хуже и хуже. А нынешняя наша плита отличается просто редким ехидством: каждый раз, когда приходят гости, она устраивает забастовку.
- Зато у нас теперь будет отличная плита, - без всякого воодушевления в голосе заметил Гаррис. - Клара решила сэкономить на том, чтобы сделать обе работы одновременно. Мне думается, если женщина захочет купить бриллиантовую тиару, то она будет убеждена, что избегает расходов на шляпку.
- А сколько будет стоить плита? - спросил я. Меня этот вопрос заинтересовал.
- Не знаю. Вероятно, еще двадцать фунтов. И затем рояль. Ты мог когда-нибудь отличить звук одного рояля от другого?
- Одни будто бы погромче, - отвечал я, - но к этой разнице легко привыкнуть.
- В нашем рояле, оказывается, совсем плохи дисканты. Кстати, ты понимаешь, что это значит?
- Это, кажется, такие пискливые ноты, - объяснил я. - Многие пьесы ими кончаются.
- Ну так вот: говорят, что на нашем рояле мало дискантов, надо больше! Я должен купить новый рояль, а этот поставить в детскую.
- А еще что? - спросил я.
- Больше, кажется, она ничего не смогла придумать.
- Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.
- Что такое?
- Дачу в Фолькстоне.
- Зачем ей дача в Фолькстоне?
- Чтобы провести там лето.
- Нет, она поедет с детьми к своим родным в Уэльс, нас приглашали.
- Может быть, она и поедет в Уэльс, но до Уэльса или после Уэльса она поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь - и был бы очень рад за тебя, - но предчувствую, что говорю верно.
- Наша поездка обойдется в кругленькую сумму, - заметил Гаррис.
- Джордж преглупо выдумал.
- Да, не надо нам было его слушаться.
- Он всегда все портит.
- Ужасно глуп.
В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей: он спрашивал, нет ли писем.
- Лучше ему ничего не говорить, - предложил я, - уже слишком поздно.
- Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать рояль и устраивать ванную.
Джордж вошел очень веселый:
- Ну, как дела? Добились?
В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась, и я видел, что Гаррис ее тоже уловил.
- Чего добились? - спросил я.
- Как чего? Возможности выбраться на свободу!
Я почувствовал, что пора объяснить Джорджу положение вещей.
- В семейной жизни, - сказал я, - мужчина предлагает, а женщина подчиняется. Таков ее долг. Все религии этому учат.
Джордж сложил руки на груди и вперил взор в потолок.
- Конечно, мы иногда шутим на эту тему, - продолжал я, - но на деле всегда выходит по-нашему. Мы сказали Этельберте и Кларе, что едем, конечно, они опечалились и хотели ехать, с нами; потом просили нас остаться; но мы им объяснили свое желание - вот и все; не о чем было и толковать.
- Простите меня, - отвечал Джордж, - я не понял. Женатые люди рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.
- Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду, приходи к нам, и мы тебе все расскажем.
Джордж поблагодарил, и мы перешли к делу.
- Когда же мы отправимся? - спросил Джордж.
- По-моему, чем скорее, тем лучше. Гаррис, вероятно, боялся, как бы жена еще чего-нибудь не выдумала. Отъезд мы назначили на среду.
- А какой мы выберем маршрут? - спросил Гаррис.
- Ведь вы, джентльмены, конечно, хотите воспользоваться путешествием и для умственного развития? - заметил Джордж.
- Ну, не много ль будет! Зачем же подавлять других своим интеллектом? заметил я. - Хотя до некоторой степени, пожалуй, да, если только это не будет стоить больших трудов и издержек.
- Мы все устроим, - отвечал Джордж. - Мой план таков: поедем в Гамбург на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда - через Нюрнберг и Штутгарт - в Шварцвальд.
Гаррис забормотал что-то; оказалось, что ему вдруг захотелось в Месопотамию: "там, говорят, есть дивные местечки".
Но Джордж не согласился - это было совсем не по дороге, - и он уговорил нас ехать на Берлин и Дрезден.
- Конечно, Гаррис и я поедем, по обыкновению, на тандеме, а Джордж?
- Вовсе нет, - строго перебил Гаррис. - Ты с Джорджем на тандеме, а я отдельно.
- Я не отказываюсь от своей доли труда, - перебил я в свою очередь, но не согласен тащить Джорджа все время. Это надо разделить.
- Хорошо, - согласился Гаррис, - будем меняться, но с непременным условием, чтобы и Джордж работал!
- Чтобы что?.. - переспросил Джордж.
- Чтобы и ты работал! - строго повторил Гаррис, - и в особенности на подъемах.
- Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой потребности в физической нагрузке?
Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий впереди, воображает, что он один жмет на педали и что тот, кто сидит за ним, просто катается; а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит нарочно и ничего не делает. Эту проблему решить очень непросто. Когда осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием и справедливость шепчет на ухо: "Чего ради ты его везешь? Ведь это не кеб, и он не седок твой" - то делается как-то неловко при искреннем вопросе товарища: "Что там у тебя? Педаль отвалилась?"
Вскоре после своей женитьбы Гаррис однажды попал в весьма затруднительное положение именно из-за невозможности видеть, что делает человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женой путешествовали таким образом по Голландии. Дороги были неровные, и велосипед сильно подбрасывало.
- Сиди крепко! - заметил Гаррис жене, не оборачиваясь.
Миссис Гаррис показалось, что он сказал: "Прыгай"! Почему ей показалось, что он сказал "Прыгай", когда он сказал "Сиди крепко" - это до сих пор не известно. Миссис Гаррис объясняет так:
- Если бы ты сказал: "Сиди крепко" - чего ради я бы спрыгнула?
А Гаррис объясняет:
- Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал: "Сиди крепко"?
Давнее происшествие все же оставило ядовитый осадок, и они до сих пор спорят по этому поводу.
Словом, миссис Гаррис спрыгнула с тандема в полном убеждении, что исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно работая педалями, будучи убежден, что жена сидит у него за спиной. Сначала миссис Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться тем, как лихо он въедет на вершину холма один. Они были еще так молоды в те дни и нередко развлекали друг друга подобным образом. Она ожидала, что, покорив вершину, он спрыгнет с велосипеда, картинно облокотясь о руль примет непринужденную позу, и подождет ее. Но когда юная супруга увидела, что ее муж, домчавшись до гребня холма, перевалил через него и исчез по ту сторону, ею овладело сначала изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и стала громко звать Гарриса, но он даже ни разу не обернулся. На ее глазах он удалялся с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма. Она села и расплакалась. В это утро у них произошла маленькая размолвка, и ей пришло в голову, что, обидевшись, он сбежал! У нее не было денег, она не понимала ни слова по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и собирались вокруг, глядя на нее с сожалением; она старалась объяснить жестами свое несчастье. Они поняли, что она что-то потеряла, но не могли понять, что именно, и отвели ее в деревню. Вскоре там появился полицейский. Тот долго вникал в ее пантомиму и вывел заключение, что у нее украли велосипед. Сейчас же полетели во все концы телеграммы, и за четыре мили обнаружили в одной деревне злополучного мальчишку, ехавшего на старом дамском велосипеде. Его схватили и привезли в телеге, вместе с велосипедом, к миссис Гаррис. Но та выказала полное равнодушие к одному и к другому, и голландцы отпустили мальчишку на свободу, окончательно отупев от удивления.
Между тем Гаррис продолжал катить на тандеме с большим наслаждением. Ему казалось, что он очень окреп и вообще стал лучше ездить. Вот он и говорит (как думал - своей жене):