- Я уже давно с такой легкостью не ездил на этом велосипеде. Вероятно, это действие здешнего воздуха!
Потом он прибавил, чтобы она не боялась, и он покажет ей, как быстро можно ехать, если работать изо всей силы. И, пригнувшись к рулю, Гаррис полетел стрелой... Дома и церкви, собаки и цыплята мелькали на мгновение перед его глазами и мгновенно исчезали. Старики глядели ему вслед, качая головами, а дети встречали и провожали восторженными криками.
Таким образом Гаррис проехал миль пять. Вдруг - как он теперь объясняет - он почувствовал что-то неладное. Молчание его не поразило: ветер свистел в ушах, велосипед тоже производил порядочный лязг, и Гаррис не ожидал услышать ответа на свои слова. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты. Он протянул назад руку и встретил пустое пространство. Скорее свалившись, чем спрыгнув на землю, он оглянулся: за ним тянулась, окаймленная темным лесом, прямая белая дорога и на ней - ни души... Он вскочил на велосипед и полетел обратно. Через десять минут он был на том месте, где дорога разделялась на четыре ветви. Он остановился, стараясь вспомнить, по которой из них проезжал. В это время появился голландец, сидевший на лошади по-дамски. Гаррис остановил его и объяснил, что потерял жену. Тот не выказал ни удивления, ни сочувствия. Пока они разговаривали, приблизился другой фермер, которому первый изложил дело не как несчастный случай, а как курьезную историю. Второй фермер удивился, почему Гаррис так беспокоится; последний выбранил обоих, вскочил на тандем и покатил наудачу по средней дороге. Через некоторое время ему повстречались две девицы под руку с молодым человеком, с которым они кокетничали напропалую. Гаррис спросил, не видали ли они его жену. Одна из девушек осведомилась, как та выглядит. Гаррис знал по-голландски недостаточно, чтобы описать дамский туалет, и описал жену самым общим образом, как красавицу среднего роста. Это их не удовлетворило приметы были недостаточны; эдак всякий мужчина может предъявить права на красивую женщину и потребовать себе чужую жену! Они желали знать, как она была одета, но этого Гаррис не мог припомнить ни за какие коврижки. Я вообще сомневаюсь, может ли мужчина вспомнить, как была одета женщина, если прошло больше десяти минут со времени их разлуки. Гаррис, впрочем, сообразил, что на его жене была голубая юбка и потом что-то такое от талии до шеи, на чем эта юбка держалась; осталось у него еще смутное представление о поясе; но какого покроя и какого цвета была блуза? Зеленая? голубая? или желтая? С воротником или с бантом? И вообще, была ли это шляпка? Он боялся дать неверные показания, чтобы его не услали Бог знает куда. Девушки хохотали и еще больше раздражали моего друга. Их спутник, которому, видимо, хотелось отделаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию ближайшего городка. Гаррис так и сделал. Ему дали лист бумаги и велели составить подробное описание жены, с указаниями, когда и где он ее потерял. Он этого не знал; все, что он мог сообщить, это название деревни, где они последний раз завтракали; оттуда они выехали вместе. Полиции дело показалось подозрительным - сомнительно было, во-первых, действительно ли потерянная дама - его жена? Во-вторых, действительно ли он ее потерял? В-третьих, почему он ее потерял?
Кое-как, с помощью хозяина гостиницы, который немного говорил по-английски, Гаррису удалось отвести от себя подозрения. Полиция взялась за дело, и к вечеру доставили миссис Гаррис в закрытой повозке, вместе со счетом. Встреча не была нежной. Миссис Гаррис - плохая актриса и не умеет скрывать своих чувств, а в этом случае, по ее собственному признанию, она и не старалась скрыть их...
Решив, кому из нас ехать на тандеме, а кому на велосипеде, мы перешли к вечному вопросу о багаже.
- Обычный список, я думаю! - сказал Джордж, собираясь записывать.
Это я привил им такое мудрое правило, а меня научил давным-давно дядя Поджер.
- Прежде чем начинать укладываться, - всегда говорил он, - составь список.
Это был аккуратнейший человек.
- Бери лист бумаги, - начинал он, - и запиши все, что может понадобиться. Потом просмотри - и зачеркни все, без чего можно обойтись. Вообрази себя в кровати: что на тебе надето? Хорошо, запиши (и прибавь перемену). Ты встаешь. Что ты делаешь прежде всего? Моешься? Чем ты моешься? Мылом? Записывай: мыло. Продолжай, пока не покончишь с умываньем. Потом одежда. Начинай с ног, что у тебя на ногах? Сапоги, ботинки, носки; записывай. Продолжай, пока не дойдешь до головы. Что еще нужно, кроме одежды? Немножко коньяку - записывай. Запиши все, тогда ничего не забудешь.
Такому плану дядя Поджер всегда следовал сам. Составив список, он тщательно просматривал его, чтобы убедиться, не забыто ли что, а затем просматривал вторично - и вычеркивал все, без чего можно обойтись. А затем терял список.
Джордж сказал, что с собой мы возьмем только самое Необходимое, дня на два, а основной багаж будем пересылать из города в город.
- Мы должны быть осторожны, - заметил я. - Я знал однажды человека, который...
Гаррис посмотрел на часы.
- Мы послушаем про твоего человека на пароходе, - перебил он. - Через полчаса я должен встретиться на вокзале с женой.
- Это не длинная история, я расскажу ее меньше чем в полчаса и...
- Не трать ее даром, - заметил Джордж, - мне говорили, что в Шварцвальде случаются дождливые вечера, так мы там, может быть, будем рады твоей истории. Теперь нам нужно окончить список.
Я вспоминаю, что сколько раз ни пытался рассказать эту историю, так мне ни разу и не удалось. А между тем это была достойная история!
ГЛАВА III
Единственный недостаток Гарриса. - Патентованная велосипедная фара. Идеальное седло. Механик-любитель. - Его орлиный взор. - Его приемы. - Его веселый характер. - Его непритязательность. - Как от него отделаться. Джордж в роли пророка. - Джордж в роли исследователя человеческой природы Джордж предлагает эксперимент. - Его осторожность. - Согласие Гарриса при известных условиях.
В понедельник после обеда ко мне зашел Гаррис; у него в руках был номер газеты "Велосипедист".
- Послушайся доброго совета и оставь эту чепуху, - сказал я.
- Какую чепуху?
- Это "новейшее, патентованное, всепобеждающее изобретение, переворот в мире спорта" и т. д. - словом, величайшую глупость, объявление, которое тебя, конечно, прельстило.
- Послушай, ведь нам придется преодолевать крутые склоны, - возразил Гаррис, - и я полагаю, что хороший тормоз нам необходим.
- Тормоз необходим, это верно, - заметил я. - Но всяких модных механических штучек, которые будут выкидывать неизвестно какие номера, нам вовсе не нужно.
- Это приспособление действует автоматически.
- Тем более можешь мне о нем не рассказывать. Я инстинктивно чувствую, что это будет. При подъеме тормоз защемит колесо, как клещи, и нам придется тащить велосипед на плечах. Потом воздух на вершине горы вдруг окажет на него благотворное влияние, и тормоз начнет раскаиваться; за раскаянием последует благородное решение трудиться и помогать нам - и по дороге с горы гнусное изобретение навлечет только стыд и позор на нашу голову! Говорю тебе, оставь. Ты хороший малый, но у тебя есть один недостаток.
- Какой? - спросил Гаррис, сразу же закипая.
- Ты слишком доверчиво относишься ко всяким объявлениям. Какой бы идиот ни придумал чего-нибудь для велосипедного спорта - ты все испробуешь. До сих пор тебя оберегал ангел-хранитель, но и ему может надоесть эта возня. Не выводи его из последнего терпения.
- Если бы каждый думал так, - возразил Гаррис, - то в нашей жизни не было бы никакого прогресса. Если бы никто не испытывал новых изобретений, то мир застыл бы на нулевой отметке. Ведь только...
- Я знаю все, что можно сказать в защиту твоего мнения, - перебил я, и отчасти соглашаюсь с ним, но только отчасти: до тридцати пяти лет можно производить опыты над всякими изобретениями, но после человек обязан остепениться. И ты, и я уже сделали в этом отношении все, что от нас требовалось, в особенности ты - тебя чуть не взорвало патентованной газовой фарой.
- Это была моя собственная ошибка, я ее слишком туго завинтил.
- Совершенно этому верю: ведь по твоей теории, следует опробовать каждую глупость, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я не видал, что именно ты сделал. Я только помню, как мы мирно ехали, рассуждая о Тридцатилетней войне, когда твоя лампочка вдруг грохнула, и я очутился в канаве; и еще буду долго помнить лицо твоей жены, когда я ее предупредил, чтобы она не беспокоилась, потому что тебя внесут по лестнице двое людей, а доктор с сестрой милосердия прибудет через пять минут.
- Отчего ты тогда не забрал фару? Я хотел бы узнать, отчего она взорвалась.
- Времени не было: ее пришлось бы искать и собирать часа два. А что касается взрыва, то всякий человек, кроме тебя, ожидал бы его - уже по той простой причине, что в объявлении эта фара была названа "безусловно безопасной". А потом, помнишь ту электрическую фару?
- Ну и что? Ты сам говорил, что она отлично светила!
- Да, она отлично светила на главной улице Брайтона, так, что даже испугала одну лошадь; а когда мы выехали в темные предместья, то тебя оштрафовали за езду без огня. Вероятно, ты не забыл, как мы разъезжали с твоей фарой, горящей в яркие солнечные дни, как звезда; а когда наступал вечер, она угасала с достоинством существа, исполнившего свой долг.
- Да, этот фонарь меня немного раздражал, - пробормотал Гаррис.
- И меня тоже. А седла! - продолжал я - мне хотелось пробрать его хорошенько. - Разве есть еще на свете седло, которого бы ты не испробовал?
- Я полагаю, что должны же когда-нибудь изобрести удобные седла!
- Напрасно полагаешь. Может быть, и есть лучший мир, в котором велосипедные седла делаются из радуги и облаков, но в нашем мире гораздо проще приучить себя ко всему твердому и жесткому, чем ожидать прекрасного. Помнишь седло, которое ты купил для своего велосипеда в Бирмингеме? Оно было раздвоено посередине так, что до ужаса походило на пару почек!
- Оно было устроено сообразно с анатомией человеческого тела! продолжал защищаться Гаррис.
- Весьма вероятно. На крышке ящика, в котором ты его купил, изображен был сидящий скелет, или, точнее, часть сидящего скелета.
- Что ж, этот рисунок показывал правильное положение те...
- Лучше не входить в подробности, - перебил я, - этот рисунок всегда казался мне бестактным.
- Он был совершенно правилен!
- Может быть, но только для скелета. А для человека, у которого на костях мясо - это одно мучение. Ведь я его пробовал, и на каждом камушке оно щипалось так, словно я ехал не на велосипеде, а на омаре. А ты на нем катался целый месяц!
- Надо же было исследовать серьезно!
- Ты жену измучил, пока испытывал это седло: она мне жаловалась, что никогда ты не был более несносен, чем в тот месяц. - Помню еще седло с пружиной, на которой ты подпрыгивал, как...
- Не с пружиной, а "седло-спираль"!
- Хотя бы и так, но во всяком случае для джентльмена тридцати пяти лет прыгать над седлом, стараясь попасть на него, - занятие вовсе не подходящее.
- Приспичили тебе мои тридцать четыре.
- Сколько?
- Мои тридцать пять лет! Ну как хочешь: если вам с Джорджем не нужно тормоза, то не обвиняйте меня, когда на каком-нибудь спуске перелетите через крышу ближайшей церкви.
- За Джорджа я не отвечаю: он иногда раздражается из-за сущих пустяков. Но я постараюсь тебя выгородить, если случится такая штука.
- Ну а как тандем?
- Здоров.
- Ты его не перебирал?
- Нет, не перебирал и никому не позволю даже прикоснуться к нему до самого отъезда.
Я знаю, что значит разбирать и перебирать машины. В Фолькстоне на набережной я познакомился с одним велосипедистом, и мы с ним однажды условились отправиться кататься на следующий день с самого утра. Я встал, против обыкновения, рано - по крайней мере раньше чем всегда - и, сделав такое усилие, остался очень доволен собой; благодаря хорошему настроению, меня не рассердило то, что знакомый заставил себя ждать полчаса. Утро было прелестное, и я блаженствовал в саду, когда он пришел.
- А у вас, кажется, хороший велосипед, - сказал он. - Легко ходит?
- Да, как все они - с утра легко, а после завтрака немного тяжелее.
Он неожиданно схватил мой велосипед за переднее колесо и сильно встряхнул его.