Дмитрий Андреевич Фурманов
I. Жить – значит бороться
Около сорока лет тому назад Серафимович впервые вышел на широкий путь литературного творчества. Казачий сын – он на «вольном и тихом Дону» не нашел той воли, к которой стремился с самого детства. Картины сурового быта, неприкрытой алчной эксплуатации, самодовольства одних и глухой беззащитности других, звериные нравы «культурного» общества влекли его прочь от этой жизни. Но куда? Он долго не знал, куда ему идти. И беспомощно, как в трудной болезни, метался он в поисках верного пути.
Созрел годами, возмужал мыслью, нащупал твердую почву и со студенческой скамьи угодил в архангельскую ссылку: путь был найден. Это был тот единственный путь, по которому в продолжение десятков лет, вплоть до самых Октябрьских дней, все чаще, настойчивей шли лучшие сыны трудового народа, рассыпаясь по ссылкам, по тюрьмам, по каторжным трущобам – по многострадальному и тернистому пути борьбы.
Серафимович свою долгую жизнь – оттуда, из царского подполья до наших победных дней – в нетронутой чистоте сохранил верность рабочему делу. Никогда не гнулся и не сдавал этот кремневый человек – ни в испытаниях, ни в искушениях житейских. Никогда, ни единого разу, не сошел с боевого пути; никогда не сфальшивил ни в жизни, ни в литературной работе, оставался и в ту пору крепок, когда упало духом иль опустило беспомощно руки так называемое «передовое общество», начавшее гнить с головы.
От первого рассказа «На льдине» до последней прекрасной повести «Железный поток» Серафимович – все тот же певец борьбы труда с капиталом, свободного строя – с царством нищеты, насилия, эксплуатации.
Осветить многолетнюю деятельность Серафимовича – это значит коснуться целой эпохи. Мы здесь минуем обзор его литературной деятельности в целом и остановимся только на «Железном потоке» – первой повести широко задуманного цикла «Борьба».
Прежде всего о содержании повести. В ее основу положено историческое событие – великий, пятисотверстный поход Таманской армии, отрезанной белыми от Тамани в 1918 году. Таманцы с непереносимыми трудностями, ценою тысяч жертв, с безумным героизмом пробили себе путь – через Новороссийск, по скалистому Черноморскому побережью, через Туапсе, Белореченскую – вплоть до соединения с главными силами Красной Армии, отступавшими сюда от сердца области – Краснодара. «Кожух», командующий первой колонной отступающих, – это славный герой гражданской войны, Епифан Ковтюх, ныне командующий одною из красных дивизий. «Смолокуров» – это покойный матрос Матвеев. «Приходка» – адъютант Ковтюха, Гладких, побывавший с ним не в одном боевом испытании.
Все: и местность, и лица, и самые события – все это живой сколок с минувшей эпохи гражданской войны.
Серафимовичу, прекрасно знающему украинско-казачий быт, нравы, язык, не раз побывавшему и в тех местах, где проходила Таманская армия, лично и неоднократно беседовавшему с живыми участниками этого героического похода и, в частности, с самим Ковтюхом; Серафимовичу, обстоятельно и добросовестно изучившему весь материал о походе, удалось в своей повести сочетать мастерство художника с богатой эрудицией этнографа, добросовестную и широкую компетентность историка – с мудрым, серьезным и трезвым подходом социолога-ученого. Тем и ценно, тем и прекрасно это произведение – «Железный поток», – что оно дает богатейшую пищу уму и сердцу читателя, вводит в события со всех сторон, обнажает их во всей полноте, во всей многогранности, неотразимой, естественной простоте и убедительности. Эта органическая простота в творчестве Серафимовича – от глубокого понимания движущих сил жизни и борьбы человеческой.
Его не устрашат опасности, его не ужаснут «эксцессы»: он знает конечную цель, к которой, все равно, что б ни встретилось на его пути, пробьется бурный «железный поток» жизни. Он смотрит на все как
Около конных толпятся солдаты.
– Та вы куда?
– Та за попом.
– Та мать его за ногу, вашего попа…
– А як же? Хиба без попа…
– Та Кожух звелив оркестр дать, шо у козаков забралы.
– Шо ж оркестр… Оркестр – меднии трубы, а у попа жива глотка.
– Та на якого биса его глотка. Як зареве, аж у животи болит. А оркестр – воинска часть.
– Оркестр! Оркестр!..
– Попа, попа!..
– Та пойдите вы с своим попом пид такую мать…
И оркестр и поп перемешивались с самой соленой руганью. Прослышавшие бабы прибежали и ожесточенно кричали: «Попа! попа!» Подбегавшие молодые солдаты: «Оркестр! Оркестр!..»
Оркестр одолел.
Конные стали слезать с лошадей.
– Ну што ж, зовите оркестр.
Нескончаемо идут беженцы, солдаты, и торжественно, внося печаль и чувство силы, мрачно и медленно звучат медные голоса, и медно сияет солнце» (133–134).
Автору ясны заранее скрытые пружины действий, сам «материал» никогда не даст ему перешагнуть через себя: социолог и этнограф, историк и художник живут в гармоничном согласии, в полном ладу.
«Объективность Серафимовича, – говорит тов. Коган («На посту», № 5), – сродна научно-материалистическому мышлению наших дней. Это – какое-то глубоко утвердившееся сознание закономерности исторического процесса, неизбежности совершающегося. Это сознание позволяет ему приподниматься над частным, смотреть оттуда с высоты на пеструю арену сталкивающихся интересов, хранить спокойствие, рожденное ясным видением пути и цели. Потому он серьезен и не разбивается на мелочи, не вздыхает, не сочувствует, не негодует. Все разрешится в общем грандиозном плане истории, в котором все значительно как часть целого, и все ничтожно, если подойти к нему с бесплодным субъективным настроением. Он ко всему внимателен, для него нет явлений главных и второстепенных. Все – силы, моменты борьбы, – все на учете. В его объективности – горение, добытое знанием фактов, вдумчивой мыслью, неугасимый источник твердых уверенных действий, упорного поступательного движения по раз избранному пути» (141–142).
А «путь избран» сорок лет тому назад: испытан, проверен в борьбе. По этому пути от юношеских дней дошел он до седых волос.
Это путь единственный – некуда с него идти.
II. О тенденциозности и «агитке»
Серафимовичу не нужно быть тенденциозным – ему достаточно быть самим собой. Надо только правдиво рассказать о том, за что он взялся, остальное придет само по себе. Нет нужды давать «агитку» о Таманской армии, не приходится славить ее поход, когда простое, правдивое отображение фактов исторической действительности представляет собой лучший документ и создаст лучшую славу таманцам. Может быть, надо было представить таманцев культурными? Может быть, следовало бы изобразить их сознательными, дисциплинированными и классово организованными? Может быть, из ряда вон гуманными, – «цветами» революционного, борющегося класса?
Ничего подобного не нужно. А нужно одно: показать такими, как они есть. И если уж