— Перебьемся.
— И ты не будешь обижаться, что жена богаче.
— Именно. Где муж, там и деньги. Спроси любого.
— Ах, amour propre, amour propre.[44]
— Нет, что за блеск! Какая жена! Наверное, ты была во Франции. Скажем, плавала в Булонь.
— Да, точно.
— Не заметила такого Бингема?
— Вроде бы нет.
— Заметила бы, не забыла бы. Он упал в воду. Прости, я отвлекусь на минуту.
— А что?
— Позвоню Лльюэлину, в больницу.
— Он заболел?
— Нет. Прячется от Веры Далримпл.
Разговор оказался коротким. Джо произнес: «Лльюэлин? Это Пикеринг», и держал трубку около минуты, после чего повесил.
Салли растерялась, а увидев его лицо, в ужасе вскрикнула:
— Джо! Что случилось?! Джо криво усмехнулся.
— Как бы помягче сказать…
— Говори прямо!
— Будет шок.
— Ладно, говори!
— Лльюэлин меня выгнал. Пьесу не берет.
— Почему?
— Бес его знает! Он сказал: «Ах, Пикеринг? Вас-то мне и нужно. Вы уволены. Вашу собачью пьесу я не беру».
— И все?
— Нет, не все. «Убирайтесь туда, где жили!»
— Что же ты ему сделал?
— Ничего.
— Раньше он сердился?
— Наоборот. Он меня очень хвалил. Эта Вера звонила, что придет, а я предложил лечь в больницу. Он меня так благодарил, слеза прошибала.
— Ничего не понимаю!
— А я понимаю. Дурная полоса. Пошли беды. Что ни начну — все не так.
— Не все. Мы вот встретились.
— Но пожениться не можем.
— Почему это? Можем, еще как!
— На что мы будем жить?
— У меня есть работа.
— А у меня нет.
— Найдешь.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, и все. Ладно, пошли в ресторан. Мы еще там не были. Перевези обратно вещи — и к «Баррибо»!
Войдя в обиталище Лльюэлина, Джо услыхал телефонный звонок и пожалел, что у него нет душехранителя.
— Да? — сказал он, подняв трубку.
— Это ты, Джо?
— Это ты, Джерри?
— Ну, как?
— Порядок.
— По моему расписанию?
— Вроде, да.
— Схватил?
— Да.
— Ребра хрустели?
— Более или менее.
— Полный мир?
— Вообще-то, да.
— А где экстаз?
— Тут с Лльюэлином, знаешь…
— Плюнь. Обойдется. Отец тоже пилит-пилит, рычит-рычит — и ничего. Ну, пока. Спешу. Ждут… кх-кх.
Джерри исчез, но известная истина «Если хочешь спокойно подумать, жди звонка» не сплоховала. На сей раз звонил мистер Траут.
— Пикеринг? Привет, привет! Хорошо, что я вас застал. Поговорить надо.
— Судя по тону, — заметил Джо, — предложение ваше принято. За кофе?
— За устрицами. Не мог ждать. Проглотил пятую устрицу и — поперек седла! Хо-хо! Кофе мы еще не пили, я ушел звонить. Где Лльюэлин?
— В больнице.
— Да, знаю. Амелия сказала. Но он сбежал.
— Сбежал?
— Абсолютно. Видимо, едет домой. Скажите ему про нас с Амелией. Помягче, ему будет тяжело.
— А что такое?
— Он сделал ей предложение.
— Вот это да!
— Именно. А она сказала: «Я подумаю». Хо-хо! Подумает, как же! Р-раз — и готово!
Джо посмотрел на него с большим восторгом, что несколько обесценивалось тем, что говорили они по телефону.
— Говорил я вам, женщины любят отчаянных.
— Ах, как вы правы!
— Поздравьте будущую миссис Траут.
— С удовольствием.
Теперь для полноты не хватало только хозяина; и впрямь, когда Джо повесил трубку, послышался скрежет ключа. Мистер Лльюэлин выглядел так, словно, убегая, не успел причесаться и повязать галстук. Взгляд у него был недружелюбный. Именно этим взглядом окидывает кобру обитатель Индии, застав ее в ванне поутру. Так он не глядел даже на сестру с иголкой и пробирками.
— А, это вы! — произнес он. Джо не возразил.
— Я же сказал, убирайтесь!
— Сейчас, только вещи уложу.
— А почему я вас выгнал, знаете?
— Пока нет.
— Ничего, узнаете.
Лльюэлин раздулся, как очень крупная лягушка. Горе часто вызывает такой эффект.
— Значит, так, — начал он. — Вы меня загнали в больницу. Могли бы догадаться, что выйдет. И вышло. Сегодня. Я сделал предложение сестре. Она говорит: «Я подумаю». Подумает! Ни одна женщина не устояла! Ни-од-на! Что-то во мне такое есть… Итак, завтра мне конец. Я ничего не говорю, сестрица — самый высший сорт, но я вообще не хочу жениться. А все вы! Чего вы скалитесь, как слабоумный павиан?
Лльюэлин имел в виду мягкую улыбку, которой осветилось лицо его хранителя.
— Можно мне сказать? — спросил Джо.
— Нет.
— Понимаете…
— Не понимаю!
— Я просто хотел вам…
Тут зазвонил телефон, и, неохотно подняв трубку, Джо услыхал голос Траута, хотя, казалось бы, тот должен был заниматься чем-нибудь другим.
— Пикеринг?
— Да.
— Лльюэлин пришел?
— Да, только что.
— Вы ему сказали?
— Еще нет.
— Лучше я сам. Тут надо помягче.
Джо передал трубку бывшему хозяину, сообщив при этом: «Траут».
Сперва Лльюэлин пыхтел и булькал, но лицо его постепенно прояснялось. Когда он опустил трубку, оно было именно таким, каким бывает у спасенных с эшафота; голос же — таким, что Перси Биши Шелли, зайди он на минутку, мог бы резонно назвать его блаженным духом, как назвал жаворонка.
— А еще говорят, чудес не бывает! — пропел он. — Вот, я усомнился в своем ангеле. И что же?
— Да, что?
— Эта сестра выходит за Траута.
— Знаю. Пытался вам сказать.
— Какая красота!
— Согласен.
— Что-то вы очень спокойны. Подумайте обо мне. Нет, все! Сейчас же еду домой, вступаю в АХ. Траут дает рекомендацию. Он говорит, они меня не обидят. Нет, какая красота!
Джо горько засмеялся.
— Подумайте и вы обо мне, — сказал он.
— А что с вами такое?
— Вы не берете пьесу.
— Кто вам сказал?
— Да вы же сами.
— Черт знает что! — удивился Лльюэлин. — Какой вы наивный, честное слово! Мало ли что скажет сгоряча киношный магнат! Ну, рассердился, ну, преувеличил — у меня, знаете, яркий слог, — но не всему же верить! Конечно, беру. Как вам двести пятьдесят тысяч?
Джо с хриплым криком поднялся в воздух. Лльюэлин его не понял. Да, звезды часто возмущались — но Джо, в конце концов, не звезда.
— Что это вы! — огорчился он. — Все-таки, первый фильм. Это совсем неплохо, спросите любого. Воля ваша…
— Я согласен, — просипел Джо.
— Прекрасно. Идемте в ресторан.
— Я и так иду, с невестой.
— Ну, и со мной, — сказал Лльюэлин, знавший по опыту, как приятно с ним обедать.
Тут позвонили в дверь. И тело его, и все подбородки тревожно затряслись.
— Вера Далримпл!..
Джо не разделил его тревоги. Когда-то он дрожал при этом имени, но контракт и свадьба сильнее целой дюжины Вер.
— Я с ней справлюсь, — сказал он. — Идите в ванную. Или лезьте под кровать. Это недолго.
И твердым шагом направился к двери.
Девица в голубом
Перевод с английского Н.Трауберг
ГЛАВА I
Солнце щедро освещало кабинет, отведенный директору магазина, расположенного в центре Нью-Йорка, на Мэдисон-авеню, но не могло осветить душу Гомера Пайла, известного юриста. Своему собеседнику он немного напоминал кошку на раскаленной крыше. И впрямь, консультанты крупных корпораций умеют владеть собой, но не настолько, чтобы вынести весть о том, что сестра их арестована за кражу. Даже самый-самый главный судья задрожит и вспотеет.
К довершению бед, разговаривал с Пайлом не директор, старый приятель, от которого ждешь сочувствия, а шустрый, лощеный молодой человек, похожий на его собственных клерков, да и то — младших. Никакого сочувствия он не проявлял.
Злосчастный юрист еще раз вытер платком большое круглое лицо, прикрытое роговыми очками, и сказал:
— Это какая-то ошибка.
— Да, — согласился собеседник. — Ошиблась ваша сестра.
— Она богатая женщина!
— Еще бы! Даром покупает.
— Нет, зачем ей красть?
— Понятия не имею. Украла, и все.
— Наверное, это шутка. Или такая игра — а вдруг пронесет?
— Что ж, не пронесло.
Гомер мрачно замолчал, размышляя о своей сестре. Она была порывиста. Он вспомнил, как, прямо в модном костюме, она нырнула и спасла из пруда болонку. Кроме того, она избила зонтиком злодея, который обидел бродячего кота. Да, сестра его Бернадетта способна на всякие поступки.
Но если прежде они вызывали удивление, не больше, кража вызовет и презрительный гнев, хотя на самом деле, конечно, это — болезнь, как у тети Бетси, которая до сих пор была единственным позором семьи.
Собеседник тем временем продолжал, уже повеселее:
— Хозяин просил передать, что иска не предъявит. Такое свидетельство старой дружбы развеселило и Гомера.
Он понял, что больше всего боялся огласки.
— Если… — добавил клерк, и мир омрачился снова.
— Если?
— … вы немедленно ее увезете.
Гомер не столько вздохнул, сколько фыркнул.
— Хорошо, увезу.
— Да, да, увозите.
— Дело в том, — пояснил юрист с обретенным снова достоинством, — что я еду в Европу, в Брюссель, на конгресс Пен-клуба.
Слова эти изменили все; суровый судья превратился в робкого свидетеля.
— Пен-клуба? Разве вы писатель?
— Консультант. Вообще же, я очень люблю стихи.
— Ах ты, Господи! Я тоже. Немножко пишу…
— Стихи успокаивают душу.
— Вот-вот! Как-то легче в этой гонке.
— Печатались?
— Так, раза два. В небольших журналах.
— Они мало платят.
— Да уж, не густо!
— Какой у вас жанр? Я лично люблю лирику.
— Такие… ну… песни протеста.
— Я их плохо знаю.
— Почитайте, почитайте, очень советую.
Атмосфера в святилище изменилась, и к лучшему. Гомер обнаружил в молодом человеке множество прекрасных свойств. Тот, поначалу опознавший в Гомере одного из капиталистов, против которых и протестовали его песни, увидел теперь родственную душу, у которой, по несчастью, вороватая сестра. Словом, беседа их обратилась в пиршество любви.
— Знаете, — сказал молодой человек, которого мы, отбросив околичности, прямо назовем Стотлмейером,[45] — знаете что, не так все просто.
— В каком смысле?
— Ну, посудите сами. Вот вы едете в Брюссель.
— Да.
— И берете сестру.
— Да.
— Разве там нет магазинов?
Гомер понял его. Кража, как и поэзия, не ведает границ. Ворами гнушаются повсюду. Перед помраченным взором встала картина: бельгийские сыщики ведут сестру к незнакомому директору.
— Что же делать? — проговорил юрист, и Стотлмейер ответил:
— Я бы на вашем месте оставил ее в Англии. Только не в Лондоне.
— А где?
— В какой-нибудь усадьбе. Теперь многие пускают гостей за деньги. На этой неделе я видел объявление в «Нью-Йоркере». Меллингэм-холл. Я это место знаю, мне рассказывал один знакомый англичанин, Джерри Уэст. Усадьба его дяди, сэра Криспина Скропа. Что это вы?
Лицо Гомера засветилось, если может светиться хороший жирный пудинг.
— Я хорошо знаком с его братом, — сказал он. — Уиллоуби Скроп, видный юрист. Мы вместе разбирали несколько дел. Да, помню, он говорил об усадьбе. Она историческая.
— Магазинов рядом нет?
— Наверное, нет. Сельская глушь.
— То, что надо!
— Уиллоуби Скроп договорится заранее, я ему позвоню. Спасибо вам большое.
— Не за что. Разрешите представиться: Стотлмейер.
— Очень приятно.
— А уж мне!..
ГЛАВА II
Вскоре после того как родилась прекрасная дружба, побудившая этих людей год за годом обмениваться рождественскими открытками, в здание суда, расположенное на Стрэнде, вошел приятный рыжий человек. Спешим сообщить, что Джеральд Годфри Франсис Уэст, которого его американский приятель называл просто Джерри, не был подсудимым. Он был присяжным (это может случиться и с нами), а потому — собирался помочь установлению и торжеству правды.
Присяжные заняли свои места. Служитель, следивший за тем, чтобы в суде царила должная важность, начал свое дело. А Джерри, взглянув во второй раз на девушку, сидящую в том же ряду, убедился, что странное чувство, подобное атомному взрыву, — это любовь с первого взгляда. Что ж, бывает. Любовь А к Б или, скажем, В — к Г, может разгораться месяцами, а вот Д влюбляется в Е мгновенно, твердых правил здесь нет.
Девушка всем своим видом вызывала мысль о свежем воздухе. Джерри легко представил ее у пруда, на корте, на поле для гольфа, и всюду она управлялась блестяще, скажем — ныряла, не потревожив воды. Волосы у нее были мягко-каштановые, подбородок — решительный. Какого цвета глаза, он не разглядел, но знал, что именно этот цвет — самый лучший.
Смешно, честное слово (думал Джерри)! А он еще сердился, что ему выпало быть присяжным! Слава богу, что он — карикатурист, а не казначей, не зубной врач, не тюремщик и не меннонит:[46] именно эти баловни судьбы почему-то не бывают присяжными. Если бы он знал, что вместо них берут таких девушек, он бы приветливей встретил тех, кто покусился на его покой и свободу.
И девушка, и он, и десять их временных коллег, не будучи зубными врачами, решали тяжбу между двумя Онапулосами и Компанией, которая разливала вино в бутылки на территории Восточных графств, — одну из нудных тяжб между фирмами, когда адвокат непрестанно сует судье какие-то книги и со всем почтением просит взглянуть на строки, отмеченные карандашом, после чего судья смотрит на другую страницу («Какой еще мистер Джонс? Ничего не вижу». — «Ваша милость, страница не та. Справа, а не слева». — «Ну и что?» — «Простите, ваша милость, слева — другое дело»).
Джерри спасался тем, что судья, обвинитель и защитник оказались прекраснейшей натурой, и он рисовал их лица, если мы назовем это лицами.
Эмиля Онапулоса подвергли перекрестному допросу, пытаясь выяснить, действительно ли 14 ноября истекшего года он о чем-то договорился, то есть — заключил словесное соглашение, и девушка омрачилась, словно ответы ее не устраивали. Раза два она поджала прекраснейшие губы, а кончик прекраснейшего носа угрожающе задвигался, словно она хотела сказать, что злосчастный Эмиль навряд ли завоюет сердца присяжных.
Джерри восхищался ею все больше. Перед ним, наконец, была девушка, у которой есть все. Она играет в гольф, играет в теннис, плавает, но этого мало: она думает. Ее могучим мозгам дано взвесить свидетельства и понять, о чем говорят загадочные люди. Сам он почти сразу махнул на это рукой.
Время шло, сменялись века. Завершая портрет адвоката, он внезапно заметил, что стражи закона сделали свое дело и просят присяжных его решить.
Присяжные удалились. Главный из них призвал к порядку, и те, кто вершил судьбу двух Онапулосов и многочисленных бутылыциков, которые плодятся делением, особенно — в Линкольншире, стали выражать свои мнения.