Нарушителя отправили под арест по распоряжению капитана, а желающих фантазировать сразу поубавилось.
Эриксон был доволен, хотя ему пришлось приложить немало усилий, чтобы утвердить назначение Локкарта. Береговое начальство почему-то противилось.
Совершенно случайно Локкарт однажды обмолвился, что его двоюродный дед работал хирургом в Гайз-госпитале. В результате на него возложили обязанности корабельного врача. До сих пор в круг его обязанностей входило лишь лечение зубной боли, извлечение соринок из глаз да не подкрепленные практическим опытом советы по борьбе со вшами. Все серьезные больные сразу направлялись в береговой госпиталь, а в море ни одного такого пациента еще не появлялось. Очень ясно Локкарт представлял себе, что это не может продолжаться долго. Другим кораблям боевого охранения уже не раз приходилось принимать раненых с торпедированных и потопленных кораблей. Рано или поздно ему все равно придется иметь дело с работой, которую он совершенно не знал. Он старался не думать об этом, ибо сильно сомневался, сможет ли достойно выдержать такое испытание. Ни разу в жизни ему не приходилось видеть кровь и покалеченных людей. Он боялся, что растеряется, когда придет время заняться врачебными обязанностями. "Обморок при виде крови" — эта фраза частенько приходила ему в голову, вызывая неприятное беспокойство. А вдруг так и случится…
Докторские обязанности — единственная на корабле работа, которой он хотел бы избежать.
Но пока случаи, с которыми он сталкивался, требовали очень ограниченных знаний в медицине. Быть может, поэтому Локкарт и не отказывался от назначения.
Дюнкерк послужил для корвета сигналом вступления в битву. После разгрома британской армии в Дюнкерке буквально все караваны подвергались нападению подлодок или самолетов, а потери кораблей стали обычными в походах. Дюнкерк внес значительные поправки в соотношение сил. Операция по спасению остатков армии потребовала множества кораблей, которые занимались сопровождением конвоев. Большинство из них было потоплено, повреждено или оставалось в прибрежных водах на случаи немецкого вторжения. Силы боевого охранения стали до смешного малы. Даже с прибытием полусотни устаревших эсминцев, предоставленных Америкой союзникам, конвои отправились в океан лишь с видимостью боевого охранения. А ударная сила немецких подлодок все росла. Когда же после Дюнкерка королевский флот вновь обратился к своей обычной работе — сопровождению конвоев, — ему пришлось иметь дело с активным противником, который преумножал атаки из месяца в месяц. На карте можно было видеть угрожающую и печальную картину. С потерей Норвегии, Франции, с сомнительно нейтральной Испанией почти все европейское побережье Атлантики оказалось в руках противника. Немцы использовали его в качестве баз для своих подлодок и, что еще важнее, для авиации дальнего действия. Самолеты могли теперь настигать конвои далеко в океане. Самолеты наводили не цель подлодки, сами оставаясь вне досягаемости. Такого рода деятельность немцев вскоре привела союзников на грань катастрофы. Через два месяца после Дюнкерка более двухсот кораблей были посланы ко дну немцами. И так до конца года. Помощь была уже близка. Верфи выпускали все больше кораблей охранения, все больше нового вооружения и самолетов появлялось в армии. Но для многих людей и кораблей эта помощь пришла слишком поздно: конвои добирались до портов назначения с огромными потерями.
В одном из таких неудачных конвоев "Компас роуз" получил боевое крещение.
Атакующий самолет летел довольно низко. Зенитный огонь кораблей словно подхлестывал его. Самого самолета не было видно, но о его движении красноречиво свидетельствовали беспорядочные пунктиры зенитного огня над центром конвоя. Шум стоял оглушительный: пронзительный вой самолетных моторов, сотни стреляющих пушек, вой сирен нескольких кораблей одновременно…
Застыл расчет двухфунтовки. Четко выделялись стальные каски зенитчиков. Но ленты боеприпасов так и остались неиспользованными. Их ожидало нечто иное.
В голове центральной колонны каравана самолет сбросил две бомбы. Одна упала а стороне, подняв к небу султан сверкающей в лунном свете воды. Вторая же нашла цель. Она упала на какой-то корабль, который не был им виден, и который они никогда больше не увидят. За первым взрывом последовал второй: огромная оранжевая вспышка осветила весь конвои и, казалось, само небо. Корабль в мгновение ока разлетелся на куски. Всплески от падения обломков покрыли пространство в целую милю. Вой моторов удаляющегося самолета как бы подводил итоговую черту.
— Наверное, боеприпасы, — раздался из темноты чей-то голос, нарушивший скорбное молчание, — Вот бедняги.
— Они и почувствовать-то ничего не успели. Лучшая смерть.
"Дурак ты, — не в силах сдержать дрожь, подумал Ферраби. — Дурак ты, дурак. Никто ведь не хочет умирать!.."
С высоты мостика Эриксону было видно все: как в корабль попала бомба, как над местом падения взметнулся столб искр и как секундой позже огромный взрыв разнес судно на куски. В тишине, наступившей после атаки, голос капитана, отдающего обычные приказания об изменении курса, был холоден. Никто не мог догадаться о той печали и гневе, которые овладели Эриксоном. Самолет исчез вдали, занеся в свой актив потопленный корабль. А если кто-то сумел спастись — что трудно было предположить, — то «Соррель», замыкающий охранение, постарается.
Все произошло так быстро, так жестоко… Эриксон мог бы еще долго думать и скорбеть об этом, но едва он успел поднять бинокль, чтобы еще раз взглянуть на конвой, как корабль, находившийся всего в ста ярдах от них, вздрогнул от взрыва.
Торпеда. Ее Эриксон определил по звуку. Наклонившись к переговорной трубе, он приказал увеличить ход и чаще менять курс, успев подумать: эта торпеда прошла мимо них лишь в нескольких футах.
Эриксон отвел "Компас роуз" от конвоя. Однако гидроакустик не нашел ничего похожего на цель. Тогда они сразу вернулись к торпедированному кораблю. Он вышел из строя, как подбитая утка, уступающая дорогу стае. Остальные корабли конвоя продолжали идти вперед. Подбитый корабль быстро погружался. Винты уже торчали из воды. С места катастрофы доносились крики перепуганных людей и сильный запах мазута. На какую-то секунду корабль стал виден на фоне лунного света. Они разглядели скучившихся на корме, кричащих и размахивающих руками людей. Эриксон заколебался: если он остановится и начнет спасать потерпевших, то и сам станет прекрасной мишенью для подлодки; если же он продолжит поиск, то оставит команду торпедированного корабля на верную смерть. Он решился на очень опасный шаг: спустить шлюпку. Пока она подбирает потерпевших, "Компас роуз" продолжит охоту.
Вызванный к переговорной трубе Ферраби старался, чтобы голос его не дрожал.
— Ферраби слушает, сэр.
— Мы собираемся спустить шлюпку, младший лейтенант. Кого назначите старшим?
— Старшего матроса Торнбриджа, сэр.
— Прикажите ему подобрать команду из четырех человек и грести в шлюпке к кораблю. Пусть подождет, пока корабль отправится на дно. Быть может, они и сами сумеют спустить шлюпки. А если нет, пусть сделает, что сможет. Мы вернемся за ним, но сначала попытаемся найти подлодку.
— Так точно, сэр.
— Поскорее, младший! Я бы не хотел останавливаться надолго.
Крики тонущих людей указывали им направление. Спасатели торопились на эти голоса. Но иногда последний вскрик человека раздавался раньше, чем они успевали до него добраться. Они подобрали четырнадцать человек. Один из спасенных умер, другой умирал. Восемь раненых, а остальные подавлены случившимся. Они чуть было не подобрали и пятнадцатого. Торнбридж обхватил руками этого человека, находящегося на последней стадии ужаса и потери сил, но удержать не мог. Скользкая пленка нефти покрывала голое тело. Человек выскользнул из рук и пошел ко дну раньше, чем матросы успели подцепить его петлей. Когда не стало слышно криков о помощи, в шлюпке позволили себе отдохнуть. Среди плавающих обломков, среди едкого запаха нефти и нашел их "Компас роуз"
* * *
За год корвет провел одиннадцать конвоев. Сопровождали корабли в Исландию, в Гибралтар, а иногда — к точке, затерявшейся где-то среди Атлантики. Там они встречали идущие из Штатов конвои. С наступлением зимы погода, естественно, ухудшилась. Но когда они привыкли к неудобствам и усталости, связанным с этой переменой, то научились радоваться поднимающемуся ветру. Черная ночь и крутая волна были чем-то вроде страховки от атак. По такой страховке они согласны были платить как угодно долго. В штормовую погоду подлодки не могли стрелять торпедами. Потом уже появились новые лодки, которые торпедировали практически с любой глубины. Но всегда плохая погода затрудняла немцам поиски и поражение целей. Раньше морякам корвета и в голову не приходило, что они могут когда-нибудь радоваться атлантическому шторму. Зато теперь никакая другая погода уже не казалась им подходящей для походов.
Но не всегда дул ветер. Не всегда луна была скрыта облаками. Много раз повторялась ночь их первого боевого крещения. Количество спасенных росло, но и кривая потерь кораблей неуклонно шла вверх. Корветы, которым чаще всего приходилось заниматься спасательной работой, были совсем не приспособлены к этому. Кораблю был необходим врач или квалифицированный фельдшер. Ведь бесполезно рисковать кораблем, останавливаясь и подбирая раненых и обессиленных людей лишь для того, чтобы они умерли потом на борту от шока, ран, ожогов.
Корветам необходим был запас одежды и одеял, нужен настоящий лазарет. Стоило брать на борт и побольше брезента, чтобы зашивать и хоронить мертвых. Множество таких вот вещей невозможно было сразу предусмотреть.
В борьбе с постоянными недостатками, бесполезной трате мужества и усилий подошел к концу 1940 год.
На исходе года рождественским утром они наблюдали, как корабль, груженный железной рудой, развалился пополам и затонул менее чем за минуту. Пошел ко дну как камень, брошенный в пруд, не оставив после себя ничего, кроме нефтяных разводов и четырех человек…
Но команде корвета следовало бы знать, что это всего лишь разминка в разгорающейся бойне мировой войны.
Часть III
1941 год. Схватка
Прошла зима. С начала весны дни стали длиннее. А с наступлением раннего лета для Мореля во многом спало то напряжение, которого требовало бесконечное вглядывание в ночную тьму. Попытки разглядеть таинственные черные тени над водой в течение четырех часов кряду. Ближе к четырем часам утра плотная завеса темноты уже становилась реже на востоке. В бинокль Морель видел, как прочерчивается линия горизонта, а корабли теряют мрачную расплывчатость и становятся вновь объемными телами. Когда его приходил сменять Локкарт, уже можно было различить в рассветных сумерках очертания надстроек "Компас роуз" и даже лица вахтенных на мостике. А через полчаса наступал рассвет нового дня. Новый день уводил их дальше, в открытую Атлантику, или, наоборот, приближал к дому. Локкарт осматривал строй кораблей, а иногда подстегивал отстающих. Потом подходил командир с лицом, серым от беспокойной ночи, проведенной на неудобной койке. Осматривался, втягивал носом воздух и начинал расхаживать взад-вперед с секстаном в руке, готовый поймать блеск гаснущих в первых солнечных лучах звезд. И, наконец, отмечая окончание ночи, старший вестовой Томлинсон взлетал на мостик, собирал блюдца и чашки.
Так уже десятки раз выглядел рассвет на "Компас роуз". Но чаще они были совсем иными. Очень часто день начинался с трагического подсчета потерь, с передачи на «Вайперос» данных о количестве спасенных и числе погибших. С приближением 1941 года они стали на год старше. А вместе с ними — и война. Чем дольше она продолжалась, тем глубже они увязали в потерях и поражениях.
Как им казалось, немцы вели войну только против конвоев союзников. На двух третях Атлантики враг имел инициативу, развивал ее энергично и стремительно. Площадь безопасных вод уменьшалась. А воды, в которых корабль не мог считать себя в безопасности ни единого часа, занимали все большую территорию.
Теперь враг научился планировать нападения. Подлодки стали координировать атаки: они охотились стаями, разделив огромные районы конвойных маршрутов на квадраты и собирая силы в кулак, как только обнаруживали крупную цель. К их услугам были французские, норвежские и балтийские порты, полностью оборудованные как убежища и базы снабжения. Самолеты дальнего действия засекали и опознавали для них цели. На их стороне было численное преимущество. Они были хорошо обучены и имели лучшее вооружение. Они, наконец, были окрылены успехом…
Первая совместная концентрированная атака немцев унесла десять из двадцати двух судов конвоя. Ежемесячные потери кораблей росли: 53 — за один месяц, 57 — за другой. Подлодки расширяли территорию действий на запад до тех пор, пока и в самом центре Атлантики уже не оставалось безопасной для конвоев зоны. Ни из Британии, ни из Канады нельзя было обеспечить полного прикрытия с воздуха. А возможности самих кораблей боевого охранения были ограничены. Корабли все чаще шли ко дну. Принимались и контрмеры. Торговые корабли стали оборудовать истребителями, запускаемыми катапультами. Да и качество вооружения боевого охранения постепенно улучшалось. В результате принятых мер в один из месяцев середины 1941 года семь немецких подлодок пошли ко дну — самое большое число за всю войну. Но всего этого было недостаточно. Слишком много лодок охотилось и наносило удары. Количества кораблей боевого охранения явно не хватало для прикрытия конвоев. Приходилось рассчитывать на удачу и выносливость людей. На "Компас роуз" сигнал боевой тревоги уже никого не заставал врасплох. Никого не приводил в содрогание вид истерзанных человеческих тел, которые поднимали на борт, когда шел ко дну очередной корабль. Уже не трогало зрелище смерти и похорон. Время, проведенное в рассуждениях о жестокости этой войны, считалось потерянным временем, жалость или гнев были чем-то таким, что мешало работе. У них была жизнь в походе. Тяжелая, неудобная, иногда страшная. Была жизнь дома, когда подходил отпуск. Была еще и жизнь в гавани, когда они отдыхали после очередного конвоя и готовились к следующему. Самое большое ощущение того, что они являются частью одного огромного организма, ведущего смертельную борьбу с жестоким врагом, давала жизнь в гавани.
Глэдстоунские причалы, где базировалась флотилия, к которой был приписан "Компас роуз", превратились за два года в огромный военно-морской центр. Битва в Атлантике контролировалась из подземного штаба, разместившегося под одним из зданий в центре Ливерпуля. А на Глэдстоунских и других, более мелких причалах вдоль побережья корабли, которые непосредственно вели эту битву, устало лежали по три-четыре в ряд вдоль стенок, просоленные яростными ветрами, замызганные и натруженные, еще не успевшие обсохнуть после похода, довольные отдыхом… Придет приказ, и снова начнется поход… Корабли были похожи на рабочих. Они не могли похвалиться особой элегантностью, но выглядели крепкими и надежными. Они стояли очень плотно, корма к корме, задрав мачты к небу, возвышаясь полубаками над пирсом, застроенным сараями, заваленным ящиками с оборудованием, бочками с топливом, продуктами и боеприпасами. Но именно корабли привлекали внимание: стройные эсминцы, приземистые корветы, тральщики — спаянный боевой отряд, который собственными руками вел битву. Панцирь конвоев, броня Атлантики. Она не блестела на солнце. На этой броне виднелись вмятины. Броня была очень тонка, а ей приходилось выдерживать изрядное количество ударов. Она продержалась два жестоких года. И выдержит до самого конца войны плюс еще пять минут. Люди с кораблей были созданы по образцу и подобию своих жилищ. Для моряков битва в Атлантике становилась личным делом. Они должны были знать все: как стоять ночные вахты в мерзкую погоду, как подавлять тяжелую усталость, как спасать потерпевших бедствие, как топить подлодки, как хоронить убитых и как самим умирать. Знали они, хотя и не в таких подробностях, как собственную работу, и общий ход битвы. Они знали, как в действительности развиваются события. Знали, к примеру, что счет постоянно растет не в пользу конвоев. Знали общее количество потопленных за месяц кораблей. Знали все о кораблях в различных отрядах сопровождения. Знали даже имена командиров немецких подлодок, которые отличались особой безжалостностью. Моряки, которые участвовали в битве, были сплочены и горды своим делом. Они были знатоками его. Им была ведома смертельная ненависть к фашистам, которая усиливалась из месяца в месяц. Эта ненависть горела в груди каждого. Когда они собирались в гавани после тяжелых конвоев, успешных атак или скорбных потерь, то прекрасно знали о своей славе… Они читали о себе газетах. Они повторяли наивные заголовки, пока еще соответствующие правде. Но глубоко в душе каждый из них понимал, что эта репутация и слава корветов были отражением чего-то