значительно большего. Их служба действительно требовала много от человека, даже для того, чтобы он мог просто выжить… Служба на корветах была особым испытанием, особым отличием. Никто не мог знать этого лучше, чем они сами. Когда корветы стояли в гавани, на борт поднималось много всякого рода специалистов, проверяющих оборудование, специалистов по связи и электронике. Разные были визитеры. Их принимали с радостью, так как большинство было трудолюбиво. Им верили, когда они с грустью и откровением заявляли, что всей душой желают отправиться в плавание, а не сидеть всю войну а конторе на берегу. Но были и другие. Эти надежно устраивались в кают-компании со стаканом в одной и бутылкой в другой руке и оставались в такой позе до тех пор, пока кто-нибудь из хозяев не закрывал бар и не приглашал их к ленчу. Некоторые из таких посетителей явно играли не свою роль. И здесь разговор шел о том, как эти визитеры хотят в море, с каким удовольствием они бы пошли в поход, если бы не проклятый катар. А другие даже этого не говорили, проявляя то благодушие и самодовольство, которые свойственны людям, устроившимся на тепленьком местечке. С такими было очень трудно оставаться вежливыми. Обычно подобных людей встречало молчание, молчаливое презрение. Как-то раз на борту "Компас роуз" один настырный визитер слишком долго сидел за джином. Из-за него ленч был отложен на целый час. Офицеры сидели вокруг стола, а тот и не собирался понимать даже самые прозрачные намеки. Когда визитера спровадили, Локкарт (Эриксон был на берегу), сидя во главе стола и накладывая а тарелку мясной пирог, высказал вслух общее мнение:
–. Нахальство этого человека переходит все границы. Он поднимается на борт каждый день. Пока мы стоим в гавани, я не помню случая, чтобы он хоть раз палец о палец ударил. Что он для нас сделал сегодня?
— Выпил шесть рюмок джина, — откликнулся Морель. — Кроме того, он сказал, что наше орудие хорошо вычищено и прекрасно выглядит.
— Флагманский артиллерист флотилии! — свирепо воскликнул Локкарт. — Я бы взял нашу пушку…
— Совершенно верно, — согласился Морель, — но право нажать спуск хочу получить я.
— Меня бесит, — продолжал Локкарт, — его отношение к войне. Он приходит сюда, пьет наш джин. Даже не пытается делать вид, что полезен хоть чем-то. Как будто война идет для того, чтобы дать ему теплое место.
— Этим именно для него и была война все время, — сказал Морель. — Таких, как он, сотни. Они не только не видят благородной цели войны с фашизмом, они и не хотят ее видеть. Они просто получают легкую работу с повышенным окладом. Чем дальше идет война, тем они счастливей. Они сами не воюют и даже не помогают сражаться, так как для них война вовсе не война, а просто маленькая заварушка в масштабе вселенной. Они напялили красивую форму и имеют возможность покупать сигареты по сниженным ценам.
— Но многие ли у нас понимают, что это за война? — Бейкер не часто присоединялся к дискуссиям в кают-компании, но сейчас он осмелился на это и неуверенно оглядел сидящих за столом, — Мы причастны к этой битве, но даже… — Он подумал несколько секунд. — Даже когда мы в походе, трудновато почувствовать, что мы воюем так, чтобы обязательно выиграть войну и победить немцев. Большую часть времени это и на войну-то непохоже. Мы просто выполняем свою работу, так как другие делают то же самое. Если бы вместо немцев были сейчас французы, мы бы продолжали в том же духе, не задавая лишних вопросов.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — после паузы произнес Локкарт. — Иногда действительно очень похоже, что мы лишь винтики в машине, которой управляет кто-то другой. — Он помедлил. — Конечно, правильнее ответить, что политикой нужно было заниматься еще до войны. Тогда бы ты знал, что это за война и против кого она. Тогда будет желание победить в ней. Но для таких, как Бейкер, интересы которого были очень ограниченными, подобный ответ был бы слишком резок. Беда его в духовной незрелости. — И все-таки мы участвуем в этом сражении, — продолжал он, — мы боремся. И если мы даже не кричим громко о "борьбе за демократию", о необходимости "положить конец фашистской тирании", то именно этим мы и занимаемся. И в этом весь смысл нашей работы.
Ливерпуль был моряцким городом. С транспортов, стоявших у причалов и пирсов, с кораблей охранения, скучившихся у Глэдстоунских причалов, каждый вечер сходили на берег сотни моряков с намерением полностью насладиться короткими часами покоя. Они напивались, устраивали дебоши, переполняли улицы и питейные заведения, хватали проституток, соблазняли молоденьких девушек и ублажали замужних женщин. Ливерпуль прощал им все.
Конечно же, и "Компас роуз" тоже приходил сюда получить свою долю этого великодушия. За восемнадцать месяцев базирования в порту большинство команды завело на берегу разного рода знакомых. Кое-кто из команды женился на ливерпульских девушках, кое-кто привез сюда своих жен, Тэллоу (теперь уже главный старшина) положительно располнел на харчах своей сестрицы Глэйдис. И старший механик Уоттс был постоянным и желанным гостем у Глэйдис с того самого времени, как "Компас роуз" впервые стал на якорь в Ливерпуле. Уоттс был вдов. Глэйдис была вдовой. По взаимному согласию они решили вместе устроиться здесь.
Едва корвет зашел в реку возле плавучего маяка Крозби, всем сразу стало ясно; произошло что-то неладное. Они поднимались против течения в самом хвосте конвоя. Свободные от вахты матросы высыпали на верхнюю палубу и, прикрывая глаза от яркого майского солнца, смотрели в сторону города. Морель стоял на полубаке с готовившими швартовые матросами. Он направил бинокль я сторону Лайвер-Билдинга — там стоял густой дым, а знакомый силуэт города стал неузнаваем. Рядом раздалось восклицание старшего матроса Филлипса:
— Боже мой, кажется, здесь устроили разгром!
Морель ощутил приносимый ветром едкий запах гари. Его взгляд остановился на громадном складе, расположенном чуть выше Глэдстоунских причалов. Бетонный монолит был расколот сверху донизу. Шаря биноклем по биркинхедской стороне, Морель стал отчетливее различать множество руин. Кое-где еще дышали пожары. Тяжелый черный шлейф висел над северной частью города. Зияли прорехи стертых с лица земли улиц. Он опустил бинокль, потрясенный размером разрушений, руинами города, который они совсем недавно оставили цветущим и невредимым. Перед ним вырос матрос палубной команды, жена которого совсем недавно перебралась в Ливерпуль.
— Ну и как там? — нерешительно спросил он.
— Кажется, не слишком благополучно, — ответил Морель. — похоже, их бомбили несколько раз.
Ублюдки… — произнес Филлипс, ни к кому не обращаясь, — смотрите на эти дома.
Ветер нес через реку густой дым и хлопья пепла.
— Надеюсь, немцы не попали в наш пирс, — сказал Эриксон. — Он бы сгорел как свечка…
Теперь и командир смотрел в бинокль на биркинхедскую сторону, где был и его дом. Разрушения там особенно большие, словно бомбардировщики приняли аккуратные ряды домиков за линии складов вдоль пирсов. Впрочем, им было плевать, что они бомбят… Вдруг "Компас роуз" резко сошел с курса.
— Ты что, ослеп, рулевой?! — крикнул Эриксон.
— Извините, сэр, — донесся из переговорной трубы голос Тэллоу.
Эриксон подумал, что не он один волнуется, глядя на Биркинхэд. Он приказал сбавить ход.
Корвет подошел к южному причалу. Конец со свистом пролетел в воздухе и упал на берег. Старший матрос Филлипс крикнул с полубака:
— Что здесь было?
— Да, парень, здесь кое-что случилось… Восемь дней подряд, — ответил один из матросов, взглянув на него и криво усмехнувшись. — Эти собачьи бомбардировщики налетали тучей, как воробьи. Они город черт знает во что превратили, вот что я скажу,
— Кому больше досталось? — спросил Филлипс.
— Да всем, пожалуй, — матрос сделал неопределенный жест. — Бутл, Биркинхэд, Уэллеси и центр тоже… От Лорд-стрит вообще ничего не осталось… обеих сторон как не бывало… В газетах пишут, хуже бомбежки за всю войну не случалось. Хуже и не может случиться… Тут рядом стоял корабль с боеприпасами. Его выволокли на середину реки еще до того, как он взлетел на воздух. — Он снова махнул рукой. На этот раз энергичнее:
— Подать носовой!
Пришвартовались. Эриксон, переводя ручку на «стоп-машина», повернулся к Локкарту:
— Старпом.
— Сэр?
— Будет много просьб о внеочередных увольнительных. Вы отложите очередные, дайте увольнительные тем, у кого на берегу семья.
— Есть, сэр.
— Закрепить швартовы!
Желающих позвонить оказалось много: у единственной телефонной будки выстроилась молчаливая очередь. Эриксон немного поговорил с женой. Голос ее дрожал, но капитан был рад тому, что она жива… Ферраби, квартира которого находилась на окраине города, тоже повезло. Подошла очередь Тэллоу, но в трубке долго раздавался длинный гудок, обозначающий, что линия повреждена. Старшина возвратился на борт и стал торопливо собираться.
— Я бы хотел пойти с тобой, Боб, — нерешительно сказал Уоттс.
— Да, Джим, пойдем-ка вместе, — кивнул Тэллоу.
— Может быть, просто линию повредили, — сказал Уоттс.
— Может быть, и так, — снова кивнул Тэллоу.
Они перебрались через реку на пароме, пошли с пристани вверх по склону холма. Им пришлось пробираться через груды битого кирпича и стекла. Они медленно прокладывали себе путь среди руин и искалеченных домов, ощущая едкий запах потушенных пожарищ. Они не разговаривали между собой — все сказала картина жестокого разрушения. Они прошли место, где когда-то был поворот к дому, и перед ними открылась Док-роуд
Два зданий на углу вовсе исчезли, три следующих — тоже. Дальше была огромная яма, прямо посреди улицы. А еще дальше — обломки дома, выброшенные взрывом на середину мостовой. Бомбы упали очень аккуратно, в ряд, как пуговицы, пришитые к платью. Тэллоу посмотрел на обломки и хладнокровно сказал:
— Джим, я не мог ошибиться, — и побежал.
Уоттс после давал за ним рысцой вдоль улицы. Мимо зияющего посреди улицы кратера воронки.
Дом № 27 был полуразрушен взрывной волной. 31-й — тоже, а на 29-й дом обрушилась вся страшная сила прямого попадания.
Док-роуд, 29… Разодранные обои хлопали по ветру. Лестница пьяно перекосилась. Из уцелевшей кирпичной кладки торчала кухонная раковина. Дом обвалился после взрыва, а обломки его разлетелись по саду и улице. Под ногами хрустело битое стекло и кирпичи. Они подошли поближе. Куча обломков, наваленный на фундамент битый кирпич, покрытый пылью и грязью, над которым все еще витал запах недавнего пожара…
Несколько спасателей в запыленных синих комбинезонах копались в обломках. Тэллоу подошел к крупному мужчине в белом стальном шлеме.
— Как это произошло? — спросил он спасателя.
— Не задавай дурацких вопросов. Я занят, — ответил тот, едва взглянув на матроса.
— Это мой дом, — без всякого выражения сказал Тэллоу.
— А… — спасатель выпрямился. — Извини, приятель. Тут вокруг столько слоняется всяких дураков. Никогда не видел столько, — он взглянул на Тэллоу с явным сочувствием. — Прямое попадание, около пяти дней назад. А тебя что, не было?
— Да. Только что пришли.
— Мы об этом не знали, — добавил Уоттс.
Наступило молчание. С усилием Тэллоу задал главный вопрос:
— А что с теми, кто жил в доме? Спасатель отвел взгляд и сказал, указывая направление:
— Спроси-ка лучше вон там, в посту гражданской обороны. Они этим занимаются.
— А что с ними? Знаешь ты или нет? — грубо спросил Тэллоу.
На этот раз спасатель посмотрел ему прямо в глаза, подыскивая слова для ответа:
— Многого не жди, приятель… после такого… Мы их раскопали. Две женщины. Имен не знаю. Спросите штабе.
— Они были мертвы? — спросил Тэллоу. Секунда нерешительности. Потом:
— Да, мертвы…
Направляясь к посту, Тэлооу сказал:
— Наверное, миссис Кроссли. Она обычно заходила к Глэйдис посидеть вечерком.
В помещении поста, уцелевшей комнатке полуразрушенного дома, трое играли в карты. Двое совсем молодых, один — пожилой, с сединой в волосах.
— Берегитесь, ребята. Флот тут как тут!
— Как раз к чаю — сказал пожилой, складывая карты. — Всегда рад видеть флотских.
— Док-роуд, 29, - коротко сказал Тэллоу и кивнул головой в сторону улицы. — Прямо напротив. Что произошло?
Огорошенные, те умолкли. Веселость как рукой сняло. Потом пожилой начал, запинаясь:
_ М-миссис Б-белл… да… Это был ваш дом? Мне очень жаль. Очень жаль, право же… — он стал рыться в бумагах на столе, стараясь скрыть свое замешательство. — Так. Я, конечно, доложил об этом в ратушу… Да, двое погибших. Да, вот они у меня записаны… "Миссис Белл, миссис Кроссли…" Разве вам не сообщили?
— Мы только что пришли. Были в море полмесяца. Когда это случилось?
— Пятого мая, пять дней назад, так ведь? — он опять прочел имена: — "Миссис Белл, миссис Кроссли…" Ваши родственники?
— Миссис Белл моя сестра, миссис Кроссли ее подруга.
— Мне очень жаль… Мы можем вам чем-нибудь помочь?
— А что сделали с…
Один из молодых, так весело встретивший их, неожиданно поднялся и сказал:
— Ничего, ничего, приятель. Вот, присядь.
— Когда были похороны? — спросил Тэллоу, продолжая стоять.
— Два дня назад, — молодой кашлянул, — Были еще и другие. Двадцать один погибший.
— Двадцать один? И все с Док-роуд?
— Да. Тяжелая выдалась ночь.
— А где, где их похоронили? — спросил Уоттс с порога.
— На Крофт-роуд, на кладбище, — ответил пожилой. — Все было сделано очень торжественно, уверяю вас. Присутствовали мэр и члены муниципалитета. Всех похоронили в братской могиле. Речь произнесли, возложили венки… — Он вдруг заговорил совсем другим тоном: — Они даже ничего не почувствовали, мистер Тэллоу… Им совсем не пришлось страдать.
— Понимаю, — сказал Тэллоу.
После комнатного полумрака их ослепило яркое солнце. Оба молча глядели через улицу на остатки дома, на людей, снующих среди руин. В палисаднике играли дети, строя что-то из обломков кирпича и затем разрушая свои постройки. Над всем царил пыльный и горестный покой.
— Мне очень жаль, Боб, — промолвил Уоттс, — очень жаль.
— И мне тоже, Джим. За тебя. Все это нелепо, честное слово, — продолжал Тэллоу с болью в голосе. — Приходишь из похода, рад возвращению, думаешь, дома все живы-здоровы, счастливы, а их уже два дня как похоронили,… Как нелепо… Джим, я хочу выпить…
Они провели еще четыре конвоя. Тяжелые и напряженные. Такие теперь стали обычными. А потом, потом на их долю выпало то, чего они с нетерпением ожидали столько долгих месяцев. Переоборудование, ремонт и длительный отпуск, какого они не имели с того самого дня, как "Компас роуз" спустили на воду. Отпуск был необходим. Напряжение забирало у людей много нервов и, конечно же, отражалось на корабельной жизни. Проявлялось это в мелочах. В самоволках, в ссорах, вспыхивающих в кают-компании, в эпидемии мелкого воровства среди матросов. Единственным лекарством от всего этого был отдых.
Корвет нуждался в отдыхе не меньше своего экипажа. Первый солидный перерыв со дня спуска на воду на Клайде два года назад. Кроме мелкого необходимого ремонта, нужно было многое модернизировать, так как конструкция корветов изменялась, вооружение улучшилось, а численность команды возросла. На корабле должны сделать новый мостик, более просторный и защищенный. Мачту должны перенести назад, как и полагается по установленной традиции. На корабле оборудуют настоящий лазарет, новые бомбометы, более совершенный гидроакустический аппарат, который может определять буквально все, кроме названия подлодки противника. Полный список различных изменений и дополнений был солидным. "Компас роуз" отдали в руки рабочих. Они проведут шестинедельный курс омолаживания корабля.
Обычно Эриксон проводил большую часть времени на борту. Но в первый раз с начала войны его отпуск совпал с отпуском сына. Теперь ему хотелось чаще бывать дома. Ведь такая встреча едва ли скоро повторится. Или не повторится никогда. Молодой Джон Эриксон, недавний юнга, был уже четвертым помощником. Синяя форма с тоненькой золотой нашивкой неловко сидела на его мальчишеской фигуре. Эриксону не верилось, что его мальчику доверено уже нести бремя взрослого мужчины.