Вовка вернулся к своему занятию, но до него все же долетали обрывки разговора. Фраза Дениса «Нет, сказал же, что не поеду» насторожила его и заставила отложить изучение объявлений на потом.
Когда Денис вернулся в комнату, Вовка накинулся на него с распросами. Растерявшемуся школьнику пришлось нехотя признаться, что в конце мая родительский комитет организует поездку девятиклассников на теплоходе. Удовольствие не из дешевых, потому, как бы Денису не хотелось поехать вместе с одноклассниками, от участия в данном развлекательном мероприятии он решительно отказался.
Вовке сразу стало не по себе. Забегавшись, замотавшись, он совсем забыл о том, что помимо выпускных экзаменов в этом году у Дениса и последний звонок, и выпускной вечер со всеми вытекающими, а именно: парадный костюм, белая рубашка с галстуком, ботинки, цветы и подарки учителям. Есть с чего за голову схватиться! Но Вовка и глазом не моргнул: у его брата будет праздник. Чего бы это ему, Вовке, ни стоило.
На следующий день Вовка позвонил классному руководителю и подтвердил участие Дениса в поездке.
В четверг он написал заявление в деканате. В пятницу побывал на трех собеседованиях. А в субботу произошло нечто, перевернувшее жизнь Вовки Солнышкова с ног на голову.
*
– Владимир? – голос был женский, но равнодушный и холодный. Казенный.
– Да, – осторожно отозвался Вовка, ожидая подвоха. Который не заставил себя ждать.
– Вас беспокоят из Центрального травмпункта. Солнышков Денис Васильевич кем вам приходится?
– Б-братом, – выдавил Вовка сухими непослушными губами. – Что случилось?
– Нападение неизвестных. Не волнуйтесь, сейчас с вашим братом все в порядке. Я звоню, чтобы уточнить, оформлять ли Дениса на ночь или вы заберете его?
– Конечно, заберу. По какому адресу вы находитесь?
Записав адрес на первой попавшейся бумажке, Вовка бросил трубку и уже натягивал куртку, как вспомнил про спящих двойняшек. Пришлось подняться к Орловским – почти два года Вера Дмитриевна безвыездно жила на даче в Песочном, а вот Макс вполне мог оказаться дома, хотя обычно по субботним вечерам он зажигал в клубе в компании головокружительно прекрасных юных дев. Вовка даже думать боялся о том, как разозлится на него Макс, если из-за Вовкиных проблем у Орловского сорвется свидание.
Обошлось. В высшей степени любезный Макс согласился присмотреть за Мишей и Машей, обрадовавшись сообщению о том, что вездесущие двойняшки уже спят, даже не вникая в Вовкины объяснения.
Дениска выглядел очень… живописно. Разбитая губа. Начинающий расцветать всеми оттенками фиолета синяк под глазом. Распухший до размера некрупной картофелины нос. Рассеченная бровь. Многочисленные порезы, царапины и гематомы на руках – от запястий и выше.
Из-за вколотых в травмпункте обезбаливающих он был вял и покладист, что позволило Вовке запихать его тощую тушку в загодя вызванное такси. И пока Дениска находился в полусонном состоянии, Вовка решил задать ему несколько вопросов относительно произошедшего. Но всегда такой послушный Денис вдруг спрятался в своей скорлупе и упрямо сжал зубы. Вовка почувствовал себя бульдогом, со всего маху наскочившим на кирпичную стену. И, конечно, замкнутость брата не могло его не огорчить.
– Флейту сломали, – вдруг сказал Денис и как-то совсем по-детски всхлипнул. Вовка удивленно нахмурился. Он совсем забыл о том, что когда-то брат ходил в музыкальную школу, посещая класс игры на флейте, и даже участвовал в городских концертах. Но потом мать окончательно сняла с себя обязанности по воспитанию и содержанию детей, за музыкальную школу стало нечем платить, и от уроков пришлось отказаться. Блок-флейта была самая обычная, никелевая, но Денис очень дорожил ею, трепетно хранил в коробке на шкафе, чтобы двойняшки – не дай Бог – не нашли и не использовали в качестве игрушки. Зачем она понадобилась брату спустя несколько лет? Этот вопрос Вовка и задал отвернувшемуся к окну Денису. Тот упрямо дернул плечом, но все же ответил:
– В метро одноклассницу встретил. Она там на гитаре с ребятами играла. Говорит, по выходным нормально заработать можно. Ну я и подумал, что тоже мог бы…
– Нафига, Дис? – удивился Вовка. Он готов был услышать что угодно, но только не такое признание.
– Ты один ебашишься, не спишь совсем… Иногда я посреди ночи просыпаюсь, а ты все еще сидишь, строчишь что-то… Это неправильно, что ты за нас всех отвечаешь… Помочь вот хотел… – голос Дениса сорвался, и парень замолчал, прикусил дрогнувшую губу.
На глазах Вовки вспыхнули непрошенные слезы. Он с детства не ревел. Ни тогда, когда мать легкомысленно заявила, что переезжает к Гришке Безродному («Вы уж тут сами как-нибудь, ладно, Вовчик?»). Ни тогда, когда в его кассе обнаружилась недостача в пять тысяч. Ни даже перед угрозой вылета из универа. Слезы – недостойная мужчины слабость. А Вовка был сильным. Но от признания брата ему стало так горько и больно, что хотелось завыть и побиться головой о ближайшую твердую поверхность.
– Дис, давай ты пока просто окончишь школу и получишь аттестат, а там видно будет, пойдешь учиться или работать, – сглотнув сухой комок, оцарапавший горло колючей болью, сказал Вовка. Он не хотел задеть гордость брата, понимая, что тот действовал из добрых побуждений. Да и читать нотации было уже бесполезно: после драки кулаками не машут.
– Ты же работал у дядь-Степы в мастерской, – напомнил Денис, – хотя тогда еще учился.
– Мой случай – уникальный, – фыркнул Вовка. – Или ты на мои лавры оригинального старшего брата претендуешь? – Неуклюжей шуткой ему удалось вызвать Денискину улыбку, правда, парень тотчас поморщился от боли в разбитых губах. Вовка слегка потрепал брата по вздыбленным на затылке вихрам.
Вовка придержал дверце такси, помогая кряхтящему как столетний дед Денису выбраться из машины.
– Ты голодный, труженик? – спросил он и осекся, недоверчиво уставившись на высокую фигуру, преградившую путь к подъезду.
– Да не особенно… А что у нас на ужин? – Не дождавшись ответа, Денис посмотрел на застывшего мраморным изваянием брата. Едва не впервые в жизни он видел Вовку в таком идиотском (иначе не скажешь) виде: глаза вытаращены, рот то открывается, то закрывается как у рыбы, выброшенной на берег. А уж про жаркий, ощутимый даже в полутьме румянец и упоминать не стоило.
– Добрый вечер, Владимир, – сказал Негневицын, чувствовавший себя, мягко говоря, по-дурацки.
– З-здравствуйте, В-виктор Петр-р-рович, – сильно заикаясь, что служило признаком крайнего волнения, сказал Вовка. Денису было больно смотреть на растерянность брата. – Что вы здесь делаете? Вы… к Максу?
– Почему к Максу? Зачем? – не понял Негневицын и даже нахмурился. Потом до него дошел смысл Вовкиного вопроса, и настала его пора смутиться.
– Нет. Не к Максу. К вам, собственно, – отрывисто бросил он, проклиная себя за глупость, заставившую его на ночь глядя приехать в Кировский район, торчать у подъезда, не решаясь подняться и позвонить в дверь, и узнать, что этот умный веснушчатый мальчишка не просто встречается, а живет со своим другом Орловским.
– Тогда пойдемте, – буркнул Денис, видя, что Вовка совсем потерялся и не знает, как реагировать на заявление незнакомого Денису мужчины. – Мы на втором этаже живем. Правда, подъем может занять некоторое время.
Слова мальчика заставили Негневицына переключить на него расфокусированное внимание. Спутник Вовки был невысоким и худощавым, в местами драной куртке и грязных джинсах. И красноречиво «украшен» повязками и лейкопластырями.
– Дис, это мой преподаватель… Виктор Петрович… – опомнился Вовка, все еще красный от смущения.
– Ого, – не без удивления протянул Денис. – То есть здравствуйте.
– Здравствуйте… ммм… Денис?
– Ага, – хмыкнул Денис и поковылял к мигавшей синими глазками домофона двери подъезда. Каждый шаг давался ему с трудом, несмотря на ударную дозу обезболивающих. Вовке и Негневицыну ничего не оставалось делать, как последовать за ним.
– Это мой младший брат, – сказал Вовка, чтобы хоть как-то расколоть напряженную тишину. – Правда, не самый младший. Средний. Есть еще двойняшки. Миша и Маша.
– Наверное, я не вовремя, – спохватился Негневицын, вдруг поняв, что у Вовки, в отличие от него, есть семья. Братья. Сестра. Наверняка, и родители имеются. И его вечерний визит сейчас крайне неуместен.
– Нет, все нормально, – торопливо отозвался Вовка, – я поздно ложусь… Проходите!
Негневицын внедрился в узкую как пенал прихожую, едва не наткнувшись на стягивающего кроссовки Дениса, и пробормотал приличествующие слова извинения.
На шум вышел Макс.
Немая сцена. Дубль два.
Для Дениса, который едва не каждый день лицезрел Орловского в майке и спортивных штанах, его появление не показалось хоть сколько-нибудь эффектным. Зато Виктор Петрович остолбенел и, кажется, забыл, как дышать.
У Макса, похоже, были те же проблемы.
– Я спать, – возвестил Денис и исчез в комнате, плотно притворив за собой дверь.
– Я, пожалуй, тоже… В смысле не спать, а к себе пойду, – пробормотал Макс и был таков.
Вовка и Негневицын остались наедине.
– «К себе»? – не удержался Виктор Петрович.
– Да, квартира напротив, – рассеянно пояснил Вовка. – Мы соседи. И дружим.
– Понятно, – не без облегчения вздохнул Виктор Петрович, которому домашний вид Орловского совсем не понравился. То есть понравился в общепринятом смысле слова. Но не в контексте его отношений с Солнышковым. Личных отношений… Виктор Петрович запутался окончательно.
– Чаю? – гостеприимно предложил Вовка, судорожно соображая, чем можно угостить преподавателя, кроме классических бутербродов со сливочным маслом.
– Не откажусь, спасибо.
– Кухня там. Чайник на плите, – сказал Вовка. – Мне нужно проверить мелких и посмотреть, как Денис… Простите…
– Ничего, это же ваш дом, – любезно улыбнулся Негневицын и отправился хозяйничать в указанном направлении.
Вовку мелко потряхивало. Небольшая отсрочка от разговора с Негневицыным дала ему время немного успокоиться и прийти в себя. Мысли парня метались как мухи в банке – растерянные и бестолковые… Зачем Он здесь?.. Почему?.. Что случилось?.. Ради чего?.. Ради кого?.. Ради него, Вовки?.. Вопросов было больше, чем ответов. И Вовка опасался услышать то, о чем он думал последние две недели…
Двойняшки мирно посапывали, Дениска самостоятельно разделся и улегся, так что необходимость в Вовкином присутствии отпадала. Вовка страшился оставаться наедине с Негневицыным… И сам же высмеял свои страхи: не убьет же его профессор на кухне, да и скандал из-за оценок и посещаемости вряд ли устроит… И все же, прежде чем выйти из комнаты, Вовка несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями и чувствами.
На столе дымились две разномастные кружки, в которых плавали дешевые чайные пакетики. Вовке стало мучительно стыдно за собственную бедность, за неимение изысканного угощения для столь важного гостя… Но Негневицын вел себя вполне дружелюбно, не демонстрируя ни презрения к скудной обстановке, ни недовольства по поводу отсутствия конфет и пирожных: он вообще не любил сладкое, как выяснилось чуть позже.
– Владимир Васильевич, еще раз простите за столь поздний визит… Надеюсь, я не помешал вашей семье?
– Все нормально, Виктор Петрович. Дети спят. А Денису я чуть позже отнесу таблетки.
– А… ваши родители?
Вовка напрягся, но как можно более равнодушно и жестко ответил:
– Можно сказать, что родителей нет. Во всех смыслах.
– Как… так? – Негневицын был ошеломлен.
– Отцы у нас всех разные, но никто с нами не жил никогда. Мать в очередном загуле… Зачем вам знать, Виктор Петрович?
– Владимир… я не понимаю… – Благополучный успешный профессир экономики выглядел так очаровательно беспомощно, что Вовка улыбнулся.
– Я им и за отца, и за мать. А прогуливаю потому, что работаю, так как детского пособия не хватает даже на молочные продукты… Вы ведь поэтому пришли? Чтобы поговорить с родителями о моем заявлении?
– Об этом заявлении? – Негневицын вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист.
– Что?.. Но как?.. Хотя понятно… Я новое напишу…
– Не нужно, Владимир. Вы должны остаться. Вы обязаны…
– Никому и ничем я не обязан, Виктор Петрович, – Вовка крепко сжал кулаки, тщательно контролируя рвавшийся наружу гнев.
– У вас светлый ум и блестящие перспективы…
– Знаю я все про перспективы… Но пока я буду гоняться за своей Синей птицей, мелких заберут в детдом…
– Извините, я даже не предполагал, что все обстоит именно так, – Негневицын устало потер лоб. Полез, старый дурак, в чужой монастырь со своим уставом. Намучился сомнениями, натерпелся страху за свою взлелеянную карьеру да безукоризненную репутацию. А тут четверо детей… Семья… Но без родительской поддержки… Негневицыну даже думать не хотелось о том, как Вовке удается держаться на плаву. Сам Виктор Петрович после смерти матери словно в другой, чуждый мир попал. Но тогда ему было уже за тридцать, да и работа у него была хорошая, высокооплачиваемая… А Вовке всего двадцать… Еще никогда Негневицын не чувствовал себя столь беспомощным и бездушным.
– Вов, я пи-пи хочу, – на пороге кухни появилась маленькая пухленькая девочка в полосатой фланелевой пижаме. Она уставилась на Негневицына любопытными круглыми глазами такого же тепло-медового – как и у старшего брата – глазами.
– Ой… Здравствуйте… А вы кто?
– Кхм, здравствуй, Маша. Я учитель Владимира, Виктор Петрович.
– Вова что-то плохое сделал? – забеспокоилась Машка, метнувшись к брату.
– Нет-нет, все в порядке, – Негневицын решительно не умел общаться с детьми, поэтому бросил умоляющий взгляд на коварно ухмыляющегося Вовку.
– Маш, пошли в туалет?
– Пошли.
– Ты Мишу не разбудила, когда вставала?
– Нет. Он палец сосет.
– Как будто ты не сосешь.
– Я младше. Мне еще можно.
– Ты младше на двенадцать минут, забыла?
Что ответила Маша, Негневицын не услышал. Его поразило то, как спокойно и обстоятельно Вовка общается с младшей сестрой, какой заботой наполнено каждое его слово и жест… Удивительная Вовкина доброта и жертвенность не могла не восхищать. И, кажется, Солнышков все больше и больше нравился своему преподавателю…
– Дядя учитель, – маленькие пухлые пальчики подергали задумавшегося Негневицына за полу пиджака.
– Да, Маша?
– Погуляете завтра с нами в парке?
Часто моргая, будто что-то попало ему в глаз, Виктор Петрович посмотрел на старшего Машиного брата, но тот тоже был беспомощен перед напором непосредственной юной кокетки.
– С удовольствием, – не колебался ни секунды Негневицын, за что был вознагражден ослепительной щербатой улыбкой.
Удовлетворенная положительным ответом, Маша отправилась спать, а Вовка так и застыл на пороге кухни. Негневицын тоже встал. Столько чувств, невысказанных, тайных, горячих, наполняло сейчас крошечное кухонное пространство, что из-за них, казалось, становилось все труднее дышать. Оба не смели смотреть друг другу в глаза, потому что каждый опасался выдать то, что обуревает, захлестывает… и выдает с потрохами.
– Я заеду завтра… В десять будет нормально?
Вовка замер натянутой струной.
– Вы не должны…
– Я знаю. И, тем не менее, будьте готовы к десяти. – В улыбке Негневицына было столько тепла и усталости, что у Вовки болезненно сжалось сердце.
– Владимир…
– Да?
– Мне… Мне лучше уйти, – Виктор Петрович протянул руку, чтобы коснуться плеча своего такого противоречивого и загадочного студента, но, завороженный Вовкиным взглядом, сухим и горячим, не посмел, отступил. Но пальцы – совершенно бездумно, бесконтрольно – скользнули по прохладной юношеской руке. И Вовка дрогнул и потянулся навстречу, сцепляясь пальцами, принимая невинную ласку и… смущенно ускользая… Это был самый эротический момент в жизни сорокадвухлетнего профессора Негневицына…
*
Если бы Вовка знал, что Негневицын повезет их, всех четверых, в парк аттракционов «Диво-Остров» на Крестовский остров, он пресек бы его порыв на корню. Но спохватился он слишком поздно – когда Миша и Маша в два голоса запищали от восторга, завидев разноцветные карусели. Поэтому если Вовка планировал спокойную прогулку, то жестоко просчитался. И напрасно он бросал на Виктора Петровича гневные взгляды, пытался удержать рвавшихся развлекаться двойняшек, взывал к Денискиному чувству самосохранения…