Ладони Негневицын легли на бедра Матса и слегка сжали, словно демонстрируя, кто тут главный. Матс не сопротивлялся. Снизу так снизу. С Виктором он по-всякому мог получить удовольствие.
Негневицын не отрывал глаз от губ Матса, который, дразнясь, провел по ним кончиком языка. Его плоть, вынужденная довольствоваться лишь каждодневным самоудовлетворением, радостно дернулась в предвкушении, что не мог не заметить прижимавшийся к нему Матс.
– Ты же не против. К чему отрицать?
– Не против. Но мне пришлось нарушить планы и перенести встречу с ректором ради тебя.
– Я польщен, – улыбка Матса коснулась губ Негневицына, и тот, откинув сомнения, позволил шведу увлечь себя в страстный томный поцелуй.
Сдернув пиджак и галстук, Виктор опрокинул соблазнительно ухмыляющегося Дальберга на протестующее скрипнувшую кровать и навалился сверху.
– У меня только час, – предупредил он прежде, чем Матс окончательно утянул его в тайный мир запретной страсти.
– Успеем, – отозвался швед. – Дважды.
Виктор Петрович открыл было рот, чтобы пресечь разошедшуюся фантазию любовника, но стук в дверь остановил его нравоучительный спич.
– Обслуживание номеров, – раздалось из-за двери. – Вы просили поменять вам банные принадлежности.
– Очень вовремя, – пробормотал Матс, торопливо вскакивая и поправляя мятую рубашку. Негневицын мельком глянул в зеркало, дабы получить подтверждение тому, что сам он выглядит не лучше, и замер, перехватив взгляд знакомых медовых глаз, расширившихся от изумления и непонимания. Замерев соляным столбом, Виктор Петрович не сразу прореагировал на прикосновения Матса, вознамерившегося продолжить любовную игру.
– Оставь, Матс, – Негневицын резче, чем хотелось бы, оттолкнул руки любовника и подхватил с кресла пиджак.
– Что случилось? – швед непонимающе хлопал голубыми, искренне недоумевающими глазами.
– Черт, это была самая отвратительная из твоих идей, – негодующе произнес Виктор Петрович, испепеляя его гневным взглядом.
– Можешь толком объяснить, что происходит? – Матс тоже начал сердиться. Его всегда заводила некоторая грубость партнера, но сейчас Матс чувствовал – Виктору было не до игры; глаза бешено сверкали, а движения стали резкими и порывистыми, что являлось признаком одолевающей его ярости.
– Это был мой студент, понимаешь?! Мой ПРОБЛЕМНЫЙ студент. И теперь у него появился отличный мотив манипулировать мной как куклой.
– Не думаю, что он догадался…
– Да ты только посмотри на себя, – зло хохотнул Виктор Петрович. – И на меня тоже. Мы выглядим так, будто только что кувыркались на сеновале.
– К сожалению, до этого не дошло, – томно вздохнул Матс, но осекся под суровым взглядом Негневицына. – Нужно его догнать и объяснить, что мы просто коллеги.
– Оправдывается тот, что виноват, – провозгласил Негневицын, застегивая пиджак. – Извини, но мне пора. Созвонимся.
Виктор так стремительно покинул гостиничный номер, что Матс ничего не успел сказать ему вслед.
Сказать, что Негневицын был в панике, – ничего не сказать. Его лелеемая репутация оказалась под угрозой. Быть уличенным, застигнутым на месте преступления… да ни кем-нибудь, а парнем, которого он тайно вожделен и которому угрожал отчислением… разве может быть хуже?!
В том, что Солнышков опустится до мелкого непристойного шантажа, Негневицын не сомневался – никто в здравом уме не упустит возможности насладиться местью, да еще и с собственной выгодой. Ближайшие полтора года Солнышков будет чувствовать себя как у Христа за пазухой, весь чтобы сохранить лицо, Виктор Петрович снизойдет даже до выполнения всех его требований.
Было неправильно то, что Негневицыну приходилось стыдливо скрывать свои сексуальные предпочтения, однако он был слишком умен, чтобы понимать – в России легче, спокойнее и безопаснее вжиться в роль холостяка-неудачника, нежели объявить себя нестандартно ориентированным.
Некоторые коллеги Негневицына из Швейцарии и Франции, где Виктор Петрович читал лекции по приглашению Европейского института экономики и финансов, не бравировали своей гомосексуальность, но и не скрывали ее. Но пока у Негневицына не возникало желания покидать историческую родину, хотя предложения – очень заманчивые и в карьерном, и в материальном плане – поступали едва не ежемесячно.
Негневицын попытался отбросить нервозность и сомнения, не зацикливаться на произошедшем и заняться, наконец, грядущим докладом на традиционном ежегодном экономическом форуме в Институте экономики и управления, но мысли его нет-нет да возвращались к случайной, если не судьбоносной встрече с Владимиром. Виктор Петрович не раз задавался вопросом, а что, собственно, студент-управленец делал в третьесортном отеле под видом горничной? Или это действительно та работа, о которой Солнышков упоминал?
Так, мучимый сомнениями и головной болью, профессор Негневицын начал следующий день, который должен был принести ему неминуемое столкновение с Владимиром. Не сказать, что Виктор был во всеоружии, но внутри был подобран и напряжен.
Вовка держался рядом с Максом и на Негневицына не смотрел. И вообще парень был подавлен, задумчив и бледен. Виктор Петрович даже обиделся на такое невнимание к своей персоне. Ведь он страдал, пил валериану, строил попеременные планы то нападения, то защиты, готовился к худшему (вплоть до бегства из страны)…
– Виктор Петрович, я сделал реферат, – Вовка положил на стол обычную серую папку-скоросшиватель и тотчас отступил на шаг от преподавательского стола. Негневицын мельком глянул на титульный лист. Бреттон-Вудская система… Ну конечно…
– Очень хорошо, Владимир Васильевич. Ликвидирую десять ваших пропусков.
– А остальные? – Вовка поднял на профессора щенячьи (иначе не назовешь) глаза.
– Вы нездоровы, Владимир…
– Всё…
– … Васильевич?
– … в порядке… Спасибо, я хорошо себя чувствую, – устало улыбнулся Вовка, который вообще не спал этой ночью и ощущал во всем теле некую вакуумную невесомость. – Я могу еще что-нибудь написать.
– Тогда вам потребуется вот это, – недрогнувшей рукой, хотя внутри все сладко замирало и переворачивалось, Негневицын протянул студенту лист с распечатанными темами, которые тот пропустил (да-да, Виктор Петрович не поленился прошерстить журнал Тарасевича). – Можете выбрать три темы на свое усмотрение. Но по семинарам вам придется отчитаться (на языке Негневицына вертелось слово «орально») устно. Если вам удобно, то можете договориться с лаборантом на кафедре.
– Я лучше вам… Можно? – пробормотал Вовка, чувствуя накат усталости и злости. То, что Негневицын не сдастся и не на уступки не пойдет ни при каком раскладе, не подлежало сомнению.
Виктор Петрович не без удивления кивнул.
Когда Солнышков уже почти достиг двери, Негневицын окликнул его:
– И еще, Владимир Васильевич…
– Да? – Вовка тяжело повернулся корпусом и с надеждой уставился на преподавателя.
– Надеюсь не только увидеть, но и услышать вас на семинаре в пятницу.
Ловушка захлопнулась.
Вовка проиграл.
*
Даже находясь в угнетенном состоянии, Вовка продолжал жить на автопилоте: учеба-работа-дом. И так по кругу. В перерывах между разгрузкой вагонов на Сортировочной и проверкой Денискиных домашних заданий он втискивал занятия с Мишей и игры с Машей, и только после того, как младшие были уложены спать, он садился за ноутбук и писал рефераты, готовился к семинарам, наверстывал упущенный материал. На сон оставалось катастрофически мало времени, и Вовка не был уверен, что нервный срыв пройдет стороной.
Вовка понимал справедливость слов Негневицына. Но помимо мировой экономики у четвертого курса был еще с десяток предметов, в том числе узкоспециального направления. И по всем нужно было успевать – у Вовки просто не было лишних денег, чтобы проплатить свои задолженности.
А еще он увидел, что у Дениса совсем ужасные кроссовки. Вовка жил в счастливом неведении и не думал о том, комфортно ли брату в среде своих помешанных на престиже сверстников, ведь Денис никогда не жаловался на несправедливое отношение и нападки в школе.
Сделав отметку в ежедневнике, что надо бы побеседовать с Денискиной классной руководительницей, Вовка вновь задумался о том, как чертовски несправедлива судьба. А еще о том, что жаль, конечно, трех потраченных впустую лет, но скорее всего ему придется бросить университет и найти постоянную работу со стабильным заработком. И в связи с этим, мысли его все чаще и чаще возвращались к Негневицыну.
И к тому, случайным свидетелем чего он стал.
От Вовки Негневицын ждет подвоха. Возможно даже шантажа. Судя по тревожно расширившимся глазам Виктора Петровича в том злополучном отеле и скованному поведению на паре и после.
Но у самого Вовки рыльце тоже было в пушку: едва достигнув подросткового возраста, он начал осознавать, что мальчики нравятся ему куда больше девочек. Вовка безжалостно придавил эту симпатию на корню, позволяя себе лишь тайные минутные любования подтянутыми мужскими телами. Не больше. Так что ни сейчас у Вовки никого не было, ни в обозримом будущем не предвидится. А заводить отношения с девчонкой ради секса он считал опасной глупостью: его мать всю жизнь искала идеального мужчину, в результате осталась без образования, с четырьмя детьми на руках и алкогольной зависимостью. Себе такого «счастья» Вовка не хотел.
Вовка никогда не думал о каком-то конкретном человеке во время своих утренних уединений. Поэтому он был весьма смущен, поймав себя на мысли, что, передергивая в ванной, представляет Негневицына в роли своего партнера. Такого, каким профессор был в том гостиничном номере – без галстука, растрепанный и раскрасневшийся, с трудом переводящий дыхание.
От безысходности Вовка едва не рыдал, кончая (причем получилось у него быстрее и мощнее, чем обычно – за это тоже отдельное спасибо Виктору Петровичу).
То, что с ним происходило, все эти метания и желания, ужасно Вовку нервировали. Теперь он даже в глаза Негневицыну бояться будет смотреть… Уверенность в том, что нужно бежать из университета как можно дальше (не в армию, конечно, но до ближайшего колледжа), прочно укрепилась в Вовкином сознании.
Единственный человек, с которым Вовка поделился мыслями о перспективах на будущее, был Максим Орловский.
Парни дружили с шестого класса средней школы, т.е. с тех пор, как Макс перебрался из апартаментов с видом на Исакиевский собор в бабушкину двушку в Кировском районе.
Только много позже Вовка узнал, что у родителей Макса были крупные проблемы с законом, поэтому, торопливо распродав движимое и недвижимое имущество, они перебрались в Германию, оставив Макса на попечении бабушки.
Вера Дмитриевна была чудесным человеком. Она охотно присматривала за Вовкой и Денисом, пока Галина была на работе или в очередном запое.
С появлением внука мало, что изменилось: теперь у пожилой интеллигентной дамы – бывшей учительницы начальных классов – стало три подопечных.
К счастью, Макс не был ни избалован, ни ревнив. А может добросердечная Вера Дмитриевна провела с ним воспитательную работу, сказав, что без отца да с пьющей матерью братьям Солнышковым и так не сладко…
Как бы то ни было, Вовка и Макс сдружились настолько, что после девятого класса Орловский наотрез отказался переезжать к вставшим на ноги родителям в Дортмунд, а после одиннадцатого – потащил Вовку за собой в финансово-экономический университет имени Ржевского (в народе – Ржевку).
После Вовкиного крамольного заявления Макс нахмурился и уставился на друга с избытком внимания.
– Иногда тебя посещают странные идеи, – медленно произнес он, пытаясь понять, насколько Вовка серьезен в своем решении. – Но эта – не странная. Она идиотская! Остался год. Совсем немного, Вов.
Вовка лишь бледно улыбнулся.
– Закончу, когда встану на ноги. Или когда Денис в колледж пойдет… Нафига мне вышка без перспектив, м?
– Ты сам свои перспективы похерил, когда на учебу забил.
– Заметь, не по собственному желанию забил, – вспыхнул Вовка.
– То есть ставишь крест на своем будущем ради мелких? – Макс решительно не понимал такой жертвенности.
– Если придется сделать выбор, то да, – хмуро отозвался Вовка.
– Ну и придурок!
– От придурка слышу!
Каждый остался при своем мнении, но Макс не собирался спускать дело на тормозах, ведь у Вовки хватит упрямства и впрямь документы забрать и пойти на стройку калымить.
После четвертой пары, убедившись, что профессор Негневицын остался один в своей аудитории, Макс напросился на аудиенцию и, не вдаваясь в подробности личного характера, рассказал Виктору Петровичу о решении своего характерного друга.
Почему Макс отправился именно к Негневицыну, а не, скажем, в деканат, неведомо. Возможно, подспудно Орловский тоже чувствовал, что не так страшен черт, как его малюют.
Виктор Петрович восседал за преподавательским столом, подперев подбородок сцепленными в замочек руками, и бездумно таращился на противоположную стену. При этом так хмурился, будто ни цвет (приятный светло-фисташковый колер), ни качество штукатурки его категорически не устраивали. Но Макс был не робкого десятка; дверь с ноги конечно не открывал, но и пред грозным профессорским взглядом не спасовал.
О чем говорили Негневицын и Орловский, навсегда осталось тайной, в которую были посвящены лишь они двое.
Макс не испытывал морального диссонанса, хотя со стороны могло бы показаться, что он предал доверие лучшего друга. «Все, что ни делается, – к лучшему!», – любила повторять бабушка Макса. А Вера Дмитриевна была мудрой женщиной. Хотя вряд ли она бы одобрила действия своего импульсивного внука.
Единственным человеком, который был несказанно Максу благодарен, был сам Виктор Петрович Негневицын. Однако пока за Орловским не закрылась дверь, преподаватель ничем не выдал охвативших его чувств огорчения, разочарования, безнадежности. Он с удвоенным «интересом» уставился на стену, прокручивая в уме свои наблюдения с информацией, полученной от Макса.
Накануне Виктор Петрович почти пять часов провел в сети, одержимый жаждой найти источник информации, откуда Вовка Солнышков скачал свой реферат.
Нет, сам по себе реферат был идеален и соответствовал всем требованиям. Но те выводы, которые были сделаны автором данного произведения и которые несказанно удивили Негневицына, никак не могли принадлежать перу посредственного студента.
Явившись в университет в субботу, Негневицын провел на кафедре изыскательные работы. И каково же было его изумление (вплоть до восторженного аритмичного сердцебиения), когда в курсовых работах Солнышкова он обнаружил тот же четкий динамичный стиль, в котором был выдержан и текст его нынешнего реферата. Негневицын не был неврастеником, однако долго не мог поверить в то, что юноша, нахально прогуливающий университетские занятия, – настоящий эксперт в международных денежных системах. А выводы, сделанные им на основе изученных документов и книг, были настолько неправдоподобны, что, по мнению Негневицына и теории вероятности, вполне могли оправдать себя в недалеком будущем.
Мир экономической науки не мог потерять Вовку Солнышкова.
И Виктор Петрович Негневицын решил возложить на свои широкие спортивные плечи обязанность довести Солнышкова до диплома международного образца.
А ничего не подозревающий о таком счастье Вовка штудировал газеты с объявлениями (а именно – колонку «Требуется») под подозрительным Денискиным взглядом.
– Тебя уволили? – помявшись, спросил Денис хмуро. Вовка удивленно посмотрел на брата. Мыслями он был далеко и не сразу уловить суть вопроса.
– Что? Ааа… Нет. Ищу что-нибудь постоянное. Правда, везде нужен опыт работы. Или специальное образование.
– А как же универ? – растерялся Денис.
– Как-как… Каком кверху… К сессии меня не допустят, это стопудово – слишком много пропусков.
– Это из-за того, что ты подрабатываешь?
– Не бери в голову, Дис, – фыркнул Вовка. Грузить младшего брата своими заботами он не намеревался. – Иди лучше физику учи. Не забыл, что у тебя пробник скоро?
– Забудешь такое, – проворчал Денис, у которого в отличие от братьев голова была не такой светлой и рационально устроенной. Он хотел было что-то добавить, но его отвлек телефонный звонок, и, увидев имя абонента, он как кенгуру выскочил из комнаты.