— Да, аура меняется, — легко соглашается он. — А со спасением мира я на сегодня уже закончил, — он протягивает руку, ласково касается моей шеи. И свет меркнет.
* * *
Прихожу в себя постепенно, от знакомого, едва уловимого запаха. Так пахнет свежестиранное белье. И нос мой упирается в подушку с кристально-белой, идеально отглаженной наволочкой. А лежу я на кровати. Не на той надувной, походной, что хоть и мягкая, но вечно дает ощущение неустойчивости, зыбкости. На обычной кровати. С чуть пружинящим под весом моего тела матрасом и белой простыней. Накрывает меня тоже простынка. И медвежья шкура поверх. Так, а из одежды на мне… ну да, все та же простынка. Которая со шкурой.
Осторожно оглядываюсь. Комната небольшая, единственное окно задернуто шторами, и потому внутри полумрак. А снаружи, кажется, день. В углу темным пятном притаился шкаф, возле окна — кресло и маленький столик. А все стены увешаны книжными полками. Единственное — над головой у меня ничего не висит, что не может не радовать. А вообще, ощущение, будто проснулась в библиотеке. После палатки на горном озере и кратера вулкана со всеми его шаманами это было… сильно. Кусок жизни явно отсутствовал.
А вот халат на спинке кровати висел. Мягкий, похожий на ощупь на кошачью шкурку. Но явно из искусственной ткани. Он достает мне до щиколоток, а длинные рукава почти полностью скрывают кисти. Обуви не предлагалось.
Пока дохожу до окна, успеваю почувствовать и усталость, и головокружение. Приходится даже присесть ненадолго, прежде, чем совершить подвиг и отдернуть шторы. И даже выпить стакан сока, предупредительно оставленный на столике. Да, как-то все повторяется. Ванна — одеяло — одежда — сок. Встаю и решительно сдвигаю шторы, практически готовая увидеть за окном заоблачные башни Илианэсэ. А за окном — трава, трава, трава. Высохшая, пожухлая, она стекала с пригорка и взбегала на следующий, она устилала огромную долину, господствуя в ней, фактически, безраздельно. Лишь где-то вдали небольшая группа деревьев возвышалась над невидимым отсюда водоемом. И далеко-далеко, на горизонте — горы. Кажущиеся отсюда совсем невысокими, а еще — невероятно синими. Совсем, как в той песне, про судьбу, что ждет где-то там, за вершинами Синих гор.
А моя судьба в горах, видимо, не обрывается. Что ж, пойду искать, кто ж это так решил. Выхожу за дверь и оказываюсь… ну, видимо, в гостиной. В пользу этого предположения говорил диван, и несколько кресел, и невысокий стеклянный столик между ними. А вот книжные полки, полностью скрывающие стены, намекали, что я по-прежнему в библиотеке.
— Туалет направо в конце коридора, — библиотекарь нашелся в одном из кресел. Его темно-бордовый халат практически сливался с обивкой, и лишь волосы тусклым серебром чуть оживляли общую картину. А глаза даже не открыл. И цвет лица — землистый, не самый здоровый. Особенно для вампира.
— Я не очень спешу, — прошла, села в кресло напротив. Многое собиралась ему сказать, и спросить о многом, но, глядя на него, спросила единственное, — я могу тебе чем-то помочь?
— Помоги.
— Как?
— Не ругайся сейчас, ладно? Я не мог тебя там оставить. И спорить с тобой сил не было. И сейчас у меня их тоже нет. Так что давай все завтра, договорились?
— Да, хорошо. Мне уйти?
— Как хочешь, ты мне не мешаешь.
Остаюсь. Забираюсь с ногами в кресло, сворачиваюсь поудобнее, и сижу, разглядывая вампира, а затем и комнату за его спиной. Я, оказывается, очень устала быть одной. Совсем одной, когда ни то, что поговорить, даже взгляду не за кого зацепиться. И сейчас было хорошо уже оттого, что я не одна. Хотя бы просто — в пространстве этой комнаты. Незаметно для себя задремала, когда проснулась — вампира в комнате уже не было, а вот стакан сока на столике стоял.
Выпила. Дошла до окна, выглянула наружу. Разглядела несколько строений неподалеку. Без окон — видимо, гараж. Чуть в стороне — небольшой деревянный домик. Предположила, что там живут слуги. А дальше был высокий забор, поросший какими-то лианами. Пришла мысль о загоне для рабов. Потому что кровью он, конечно, не питается, но только по особенным случаям. И ходит потом колючий и злой. А чтобы светиться обаянием и очарованием, ему необходимы вкусные свежие рабы.
И девочка в доме. Вот зачем я ему, еще бы понять. Надеюсь, расскажет. Завтра.
Других строений поблизости не наблюдалось, ничего более не наблюдалось, кроме поросшей травой равнины, но ближе к горизонту темнели многочисленные крыши какого-то городка. Еще и отшельник, кто бы мог подумать. А мне он всегда казался любителем шумных вечеринок и чувственных удовольствий.
А впрочем, может у него есть еще и второй дом, в городе (вернее, третий, есть же у него дом в Илианэсэ). А здесь он прячется, только когда он вот такой… Коэр. А в городе блистает легкомыслием и очарованием.
Уснула, кажется, на диване. Помню, вытянула у него с полки какую-то книжку на эльвийском, попыталась прочесть… и ничего особо не вышло. Анхен меня в основном устной речи учил, а буквы мы хоть и изучали некогда, да слова у них писались совсем не так, как звучали, и я, может, и знакомые слова видела, да в письменном виде опознать их не могла.
Еще, кажется, помню пальцы, что эту книжку из моих безвольных рук вытягивали, и мягкий ворс его халата под щекой, и что-то я бормотала о том, что дойду сама. Или только думала? Потому как он не услышал, и все же донес. До кровати, которая отныне стала моей.
На следующий день светлейший коэр был гораздо бодрее, и куда больше походил на знакомого мне вампира. Я нашла его в кабинете, комнате, которая отличалась от прочих наличием большого письменного стола. Ну и книги здесь не только заполняли все стены, но и стояли многочисленными стопками на полу и почти полностью загромождали этот самый стол. За которым сидел красивейший вампир на свете и увлеченно что-то читал.
— И сегодня с тобой не ругаться?
Он отложил свою книжку, обернулся ко мне. Улыбнулся:
— Сегодня ругайся. А что, все еще хочется?
Качаю головой. Вчера хотелось, да. А сегодня…
— Нет. Ответь мне просто. Зачем ты меня увез? Куда? И что теперь — откормишь, приоденешь — и вновь бросишь дорогому Нэри?
Встает, подходит, обнимает.
— Себе оставлю, — тихонечко шепчет мне в ухо. — Хотя — да, откормить и приодеть придется, — добавляет, отстраняясь и критически меня оглядывая.
Одежду свою я сегодня обнаружила, ту, что была на мне, когда мы чай его замечательный пили. А вот больше — увы, ни единой тряпочки, а ведь у меня и платья красивые были, а не только походные штаны невнятного цвета, что держались на мне только благодаря ремню, в котором пришлось прокрутить новую дырочку. Похудела я страшно, а ведь лишнего веса у меня и прежде никогда не было. Так что откармливать меня долго теперь придется.
Вампир же нынче не только улыбался знакомо, на нем и рубаха была привычная, белая. И светлые брюки. И сам он был такой — светлый-светлый, разве что не светился.
Увел меня в гостиную, посадил на диван и решительно требует:
— Давай-ка, Ларис, рассказывай. Все, что было на самом деле, как ты оказалась в тех горах, что случилось между вами с Анхеном, почему он за тобой не вернулся, когда опасность для тебя миновала. И все, о чем еще я не знаю. Версию Анхена я тебе уже озвучивал. Никаких других подробностей он не разглашал.
— Правда? Он совсем… совсем ничего обо мне не говорил? — Слышать это было неожиданно больно. Как же так, он ведь меня любил? Еще тем утром я точно знала, что он меня любит, я чувствовала… А он… вот так… легко…
— Говорил, почему же нет. Что ты решила на вампироедение перейти, — он закидывает руку на спинку дивана, чуть разворачивается ко мне и улыбается своей знакомой мягкой улыбкой.
— Что? — ошарашенно переспрашиваю.
— Последний раз, когда я спрашивал о тебе у Анхена, — любезно поясняет мне Лоу, — он сначала буркнул раздраженно: «да умерла она, умерла», а потом добавил: «да что ты о ней так печешься, она вообще тебя съесть предлагала. Утверждала, что ты точно должен быть вкуснее рыбы».
— Ты обиделся? — а я и забыла почти об этой фразе. А он вот… запомнил. Донес.
— На что?
— Но я ведь и вправду однажды так сказала.
— За это ты меня потом поцелуешь. А может, еще и угостишь.
— Лоу! — вот теперь заметно, что воздержание у кого-то закончилось. Длительное.
— Да ладно, я ж не настаиваю, — он подмигивает мне и опять улыбается. — Я просто очень рад, что ты жива. Ну а теперь серьезно. Рассказывай.
Рассказываю. И плачу, вспоминая. И опять рассказываю.
— Понимаешь, дело не в том, что он вампир. Или что он убил… или убивает. Я ведь понимаю, что твоя нежная улыбка тоже сегодня жизни кому-то стоила. Дело в том, что он заботливый, ласковый — но только когда я слабая. Беспомощная, поверженная, покорная. Но стоит мне сказать ему хоть слово против — и он наказывает. Даже не наказывает, карает. Расчетливо, беспощадно. Говорит, я ему возлюбленная, а сам карает каждый раз, как рабыню. А так — я не могу, я не согласна. Это не любовь, это рабство. Полное, беспрекословное. У меня не должно быть своих мыслей, своих взглядов, только его. Мне не надо иметь своего мнения, а потому мне не надо давать информации, ни о чем, чтоб и мнения сформировать не смогла. Или сформировала бы ошибочное, чтоб лишний раз мне указать, как я ошибаюсь, а он прав. Всегда, во всем прав.
— Лара, милая, но разве это повод, чтоб умереть?
— Это повод, чтоб не быть с ним! А если по-другому никак, если деться мне больше некуда? Я вот думала — дикари. Тоже люди, смогу уйти к ним. Ну подумаешь, живут в палатках. Я в палатках жила, и одежду в реке стирала, и про удобства в кустиках все знаю… Но он сказал, они не примут, я слишком похожа на вампиров, не на них, они не поверят, что я человек, никогда, а значит, идти мне некуда…
— И не ходи. Поживешь пока у меня. Мир на Анхене не кончается.
Замираю, пытаясь осознать им сказанное. Простую такую, спокойную фразу. Пожить у него. В этом доме среди некошеных трав. Засыпать, укрываясь медвежьей шкурой. Просыпаясь, глядеть в окно на синие горы. Читать его книги — полку за полкой, стенку за стенкой… И чего я решила умирать? И кольцо его давным-давно выкинула? Все ж так просто: ну, поссорилась с Анхеном — убежала к нему. Усмехаюсь. Горько так.
Да, конечно. Вот только когда-то я просила его, умоляла: позволь мне пожить у тебя. Даже не «с тобой», просто — «ну есть же у тебя в доме уголок». Что он мне ответил тогда? Вернее даже — как он мне ответил? Кинул. Во всех возможных смыслах. А теперь вновь — добрый, заботливый, «мир на Анхене не кончается». А кто сделал все, чтоб Анхен остался мне единственным светом в окошке?
— Поживу у тебя — в качестве кого? — смотрю на него в упор, пытаясь хоть что-то прочесть в бездонных его глазах. — Я тебе вообще зачем, Лоу? Знаешь, тогда, в его доме, я наивно думала, что я тебе симпатична. Нет, я не думала, конечно, что ты безумно в меня влюблен, но хотя бы симпатию, мне казалось, ты ко мне испытывал, хотя бы привязанность. А ты… Так легко отказался, так изящно бросил. А потом… Я просила тебя: обмани. Расскажи про любовь, большую, неземную, красивую… Что ты мне рассказал тогда? Про девочку-секретаршу? Что когда тебя делят с друзьями — это не страшно? Что мозг можно выключить, либидо включить, потерять себя в объятьях одного, очнуться в объятьях другого. Ты даже во время секса умудрился меня ему передать, не выходя из оргазма самоустранился…
— «Не выходя из оргазма» у меня бы не получилось… — не может скрыть ухмылки. Воспоминания об оргазме, видать, греют.
— Не перебивай, ты прекрасно все понял.
— Я понял, — становится серьезен. — А теперь попробуй понять и ты меня, — сцепляет руки в замок на коленях, какое-то время смотрит на свои сцепленные пальцы, затем вновь поворачивается ко мне. — Мир редко бывает таким, каким нам хочется. И потому поступки свои следует совершать, исходя из реальности окружающего мира, а не из своих представлений об идеале. А реальность такова, что по закону — сколь угодно неправильному и несправедливому — ты принадлежишь Анхену. Более того, в тот конкретный момент времени ты была единственным сохранившимся осколком его вселенной. У него двери рая перед носом захлопнули, отрезали по живому. Ведь все его мысли, все его чувства всегда были — там. С каким настроением он прилетел домой? Ты — единственное, что у него осталось, ты — последнее, что у него осталось. Да не было ни единого шанса тебя ему не отдать. Да, я предал тебя, и предал сознательно, но так тебе проще было адаптироваться, принять свое положение, свое место в его жизни. Иначе — было бы дольше и больнее, но с тем же финалом: он бы все равно тебя получил.
Да, получил бы, не могу не согласиться. Он был так уверен, что я ему нужна: признавался в любви, представлял гостям… Как же быстро все кончилось.
— Но если он так меня любил, так во мне нуждался, с Владыкой ругался, храмы рушил, то как же… как же он мог — вот так? Даже не проверил, жива ли? Даже не убедился, что умерла. Все равно? Ему так резко стало все равно? После нескольких фраз? После очередного несовпадения во взглядах? Разве прежде мы совпадали?.. Как же он мог — вот так, мгновенно — разлюбить и забыть? Как?
— Ну а ты с кем решила сыграть в интересную игру «убей меня, коль понять не в силах»? — невозмутимо пожимает плечами Лоурэл. — Я понимаю, это на эмоциях, ты тогда не думала особо. Так подумай сейчас, мы не спешим. Как он жил? Как он живет все эти годы в Стране Людей? Думаешь, он никогда никого не любил? Думаешь, все его девочки-секретарши были для него — ничто? И сидел себе одинокий вампир на вершине мира — Ларису ждал.
— Не ерничай.
— Да я не ерничаю, — вздыхает Лоу, — я объясняю. Для него каждая его девочка — это любовь. Он не может иначе, не нужны они ему в другом качестве. Да, любовь неравная, с его стороны — покровительство, с ее — поклонение. Но если бы он их — всех и каждую — не любил, Страны Людей бы не было… Вот только — каков срок любви вампира? И какой финал?
Смотрит. Молчит. Ждет, что я отвечу.
— Но он же их, кажется, отпускал?.. Или убивал?
— Отпускал. Если оставалась здоровой. Или убивал, если сходила с ума. В среднем они менялись раз в пять лет. Раз в пять лет он вырывал их из своего сердца, чтобы не увидеться более никогда. Как бы сильно их ни любил. Как бы крепко ни был привязан. В лучшем случае — прогонял. В худшем — убивал. Сам, лично. А Страна ваша существует приблизительно 300 лет. Деление в школе проходили? Вот подели. Сколько раз он навсегда прощался с теми, кто был ему очень и очень дорог? У него в этом огромный опыт, девочка. Он привык, что все кончается именно так. А ты нашла, вероятно, очень правильные слова. Он услышал тебя. И он тебе поверил. Что ничего у вас не выйдет, что лучше — смерть… Потому что чужая смерть — это очень привычный выход для вампира. Такой обыденный. Легкий. Куда проще, чем строить отношения, которые по привычной схеме не строятся. Чем делать над собой усилие, преодолевая не только внешнее сопротивление, но и внутреннее, меняя не только других, но и себя, — мой собеседник немного помолчал, давая мне возможность осмыслить услышанное. — И он ведь горюет, Лара. И не приехал, чтобы не видеть твое мертвое тело, чтобы строить иллюзии, будто ты все еще там жива.
Сжимаю виски руками. Я никогда их не пойму. Ему проще строить иллюзии, что я жива, чем убедиться, что я жива. Чем помочь мне выжить. Зачем, ведь в порыве отчаянья я сказала, что хочу умереть. Так надо исполнить именно это мое желание, и горевать, что ничего у нас не вышло. И найти себе новую девочку для любви. Следующую.
— Но это он, Лариса, — вырывает меня из горестных раздумий Лоу. — А речь сейчас о тебе. Ты все еще хочешь умереть? Мне, почему-то, так не кажется. Это была минута отчаянья, но отчаянью нельзя предаваться вечно.
Вздыхаю. Он прав, конечно. Но делать-то мне теперь — что?
— А предложить тебе я могу следующее, — спокойно продолжает меж тем вампир. — Ты остаешься со мной — здесь, в этом доме. Гостей я сюда не приглашаю, когда хочется общения — просто уезжаю в город.