— Отец мыслил этот мир, как передышку, — продолжил меж тем Лоу. — Собраться с силами и продолжить. Но он ошибся. Собраться с силами этот мир ему уже не позволил. Он отдал мне слишком много, восстановить уже не удалось… Отец ошибся и в другом. Я не был уже ребенком. Ребенок во мне давным-давно умер. Во мне жила его душа, его жизненные силы наполняли мое детское тело. И то, что я выжил, не свидетельствовало о том, что ребенку это под силу. Отец был уже слишком слаб, чтобы это понять… Да, у нас не было другого пути, но хотя бы предупредить… Он сделал все, что мог, и даже больше, но его не простили. Ни за детей. Ни за превращение в вампиров. Ни за меня. Они так и не поняли, что тот мальчик — мертв.
— Но ты живой! — не могла согласиться я. — Ты живой, ты заботливый, ты добрый. Ты умеешь сочувствовать, ты умеешь согреть, твой дом полон тепла и света.
— Я рад, что тебе нравится мой дом, но все же… Большинство скажут, что я холодный и бесчувственный, и будут правы. Часть меня умерла. И детей у меня никогда не будет. Я почти фантом. Тело с чужой душой, мертвый коэр с недоделанным делом.
— Да что ты выдумал, в самом деле! — не могла я это слушать. Развернулась, взглянула в его глаза. — Ты — это ты. Ты сам говорил, ты не отец, у тебя ни знания его нет, ни опыта…
— Знания — это другое. Это разум. Как и память, и опыт. А душа… в отрыве от разума она — эмоции, потерявшие причину: ты стремишься к чему-то… но не помнишь, к чему и зачем, ты любишь или ненавидишь что-то, но не помнишь, за что…
Обняла его, не выдержала. Если это все было правдой, то слишком уж горькой.
— А ты думаешь, почему у меня волосы мертвые? — невесело усмехнулся мой коэр. — С вампирской-то регенерацией? Слишком многое во мне умерло так, что уже и не восстановишь…
Кажется, я целовала его тогда. То ли, чтоб доказать ему, что он живой, то ли, чтоб почувствовать это самой…
— Но это неправильно, Лоу. Неверно считать себя живым мертвецом. Если твоя жизнь не закончилась, если она продолжается — надо жить!
— Ты не слушаешь. Отец не сделал главного. Я не сделал главного. Мы не нашли мир, полностью пригодный для жизни. Я жив, потому что должен восполнить знания, которые уже не смог передать мне отец, и открыть настоящую дверь. Вычислив ее прежде, ведь у меня никогда не будет столько сил, как было у отца, я не смогу открывать все подряд. И ребенка, чтоб продолжить мое дело, у меня тоже не будет. Боги уже получили в уплату мою жизнь, и они заберут ее, как только дверь будет открыта. Я умру в том портале, Лар, моих сил хватит лишь на то, чтоб продержать его открытым достаточно долго. Да и то я боюсь, что всем не успеть.
— Я слушаю, Лоу, — не согласились я, — внимательно тебя слушаю. В тебе бьется чужая сущность, требуя исполнить чужое предназначение. Сущность без разума, забывшая что, зачем и от кого она хочет. Прошло триста лет, вы приспособились, вы живете. Да, не идеально, но уж точно лучше людей. А тобой все еще управляет страх твоего отца, что мир не тот. Шок, что он не справился. Или справился не до конца. Ты пойми, я же первая «за», чтоб вы построились в колонну по три и свалили за горизонт. Но! Ты не можешь быть один за всех. Это не могут быть только твои усилия. Это как-то неправильно. Не верно.
— Нет, Ларис. Это верно и единственно правильно. Когда-то боги потребовали мою жизнь, а забрали жизни моих родных. И я видел, как умирал отец, сломленный, всеми проклятый, отдавший последнюю частичку своей души во имя рождения той, что продолжит род коэров. Видел, как умирала мать. Я сам умер не единожды ради того, чтоб мой народ обрел хотя бы передышку… Нет, Ларис, когда придет время, я буду один. И богам нечего будет взять с меня, кроме того, что и так уже их. Вот только в этот раз жертва будет осознанной и добровольной, а это дороже. И им придется принять такую плату, — его голос был жестким сейчас. И в глазах холодела сталь. Нет, коэры не поклоняются богам. Они с богами торгуются.
— От чего умерла твоя мама?
— От ненависти, Лар. Банально — от ненависти. Ее ненавидели все, вообще все. За мужа. За меня. За Ясмину.
— Но за Ясмину за что? — поразилась я.
— Яся была первой. Первый ребенок, родившийся в этом мире. Понимаешь, они просто первые сумели понять, как. Что в этом мире является необходимым условием зачатия… И в итоге, у нее — двое детей, а у всех остальных — ни одного. Они просто сожгли ее своей ненавистью. Мама держалась ради Яськи. Держала щит над ее сознанием, чтоб ребенок не ощущал… Владыка даже не пытался переломить ситуацию. Пытался Анхен. Пыталась Арчара…
— Но Арчара же…
— Нет, она не всегда была злом. Просто она из тех, кто против. Против всего, по жизни. Из тех, кто идет налево, когда всем направо, кто отращивает волосы, когда все стригут их коротко, кто поклоняется луне просто потому, что все другие — солнцу. Да помножь все на родовую спесь, врожденную авторитарность… В это можно однажды заиграться — и она заигралась. Но в те годы ее душа была еще живой. Арчара влетала в наш дом — стремительная, порывистая — и приносила с собой радость… Она сломалась уже потом, сначала погибла мама…
— Прости, что заставила тебя вспоминать об этом.
— Ничего. Ты ж хотела понять… А я просто хочу открыть эту дверь. Не для себя. И не ради них. Для сестры. Не потому, что в том мире солнце не жжется, и ей не придется пить кровь. Она всю жизнь ее пьет, еда и еда. Да и к солнцу мы давно уж привыкли. Просто там она не будет изгоем. Понимаешь, там она станет сестрой спасителя. Мою семью вновь будут уважать — мою сестру, ее детей. Там она будет счастлива, — он чуть помолчал, а продолжил уже стихами:
— По земле, на которую мне никогда не вступить,
Ей идти суждено. И трава там пусть будет мягка,
Горизонт лучезарен и чист, а походка легка.
И пусть будут белее волос ее те облака,
Средь которых с любимым она будет в танце кружить.
На земле, где моих никогда не услышат шагов,
Будет жить ее сын, бесконечной любовью согрет,
Окруженный родными, друзьями, не ведая бед.
Его детские сны там заполнит лишь солнечный свет
И таинственный шепот к нему благосклонных богов…
— Он будет коэром? — уточнила, когда негромкие звуки его стихов растаяли в воздухе.
— Да, я уверен, сын моей сестры вырастет однажды великим коэром, иначе боги просто не дали бы отцу возможность продолжить род. А в том мире слово коэра, даже юного, будет значить многое, для всех вокруг.
— Тебе важно, чтоб эльвины вновь услышали богов?
— Мне важно, чтоб мой племянник мог реализовать свое предназначение, мог пользоваться своими способностями, потому что иначе… тяжело. Мне важно, чтоб любой город, любой поселок гордился тем, что моя сестра в него заглянула, и все его жители наперебой предлагали бы ей остановиться в их доме, — он резко встал, откинул с лица серебряные пряди. — А все эльвины со всеми богами — всего лишь средство, — он оправил одежду. Чуть резковато, да и не так уж она и сбилась. — И не рассказывай мне про чужую душу, она давным-давно моя. Прости, я уже спешу.
Сбежал. А я долго еще сидела, обхватив коленки, жалея, что вообще настояла на этом разговоре. Для Лоу он оказался слишком тяжел.
Он вернулся дня через три, беззаботный и свежий, утащил меня гулять и болтал исключительно о ерунде. К той теме мы больше не возвращались. Просто жили.
Глава 5. Земля
Лоу по-прежнему улетал и возвращался, я читала книги из его библиотеки, повествующие об иных обычаях и иной реальности, а ночами и сама блуждала в этих непонятных мне реальностях, потихоньку там осваиваясь, и все увереннее выбирая маршруты своего ночного «полета».
Вот только начинались они все равно от Анхена, И Лоу подтвердил, это был не просто сон. Я действительно видела его — там, где он был и таким, каким он был в тот момент. Мои способности, похоже, активировала птичка, тянула меня к себе, давала крылья, а потом отпускала на свободу. Но, даже зная, что могу уйти, порой я оставалась. И потому, едва ли все дело было лишь в древней костяной фигурке.
Анхен не чувствовал меня. Но, если честно, я и не пыталась больше до него докричаться. Просто тихонько сидела с ним, если он был один, или уходила, если бывал не один. Страшных сцен в подвале я больше не заставала, но, может, он просто перестал ходить туда по ночам?
Иногда в момент моего прихода он спал, и тогда я тихонько забиралась рядом, укутывала его своей тьмой, словно ненужным вампиру одеялом. Вдыхала его запах — колдовской запах темного сырого леса, почти ощущала гладкость его кожи, почти запутывалась в шелковой паутине волос. Почти забывала — почему я больше не с ним, почти хотела — воплотиться, прямо там, в его спальне, и остаться с ним навсегда. К счастью, подобного я не умела, а последние остатки разума, отчаянно сопротивляясь эмоциям, кричали, что кроме сильных чувств есть еще и реальность, в которой ему проще оказалось убить, а мне — пожелать умереть, чем просто жить с ним рядом, изо дня в день.
И тогда я уходила. К Лоу. Который охотно бродил со мной дорогами снов. Но никогда не позволял мне следить за ним, если в момент моего появления не спал. В отличие от Анхена, он чувствовал меня мгновенно. И с отечески-снисходительным «не хулигань!» выталкивал в свою любимую призрачную степь прежде, чем я успевала толком разглядеть, где он и с кем. Я не обижалась. В конце концов, он никогда не обещал делить со мной свою жизнь. Да мне, наверное, и самой бы не понравилось, если б я знала, что за мной подглядывают.
Там, в степи, среди пушистых метелок ковыля, белесых, словно седые кудри одного отсутствующего коэра, я впервые осмелилась подумать, что границ во сне нет, и хватит бегать от вампира к вампиру. Что я могу… хотя бы попробовать… попытаться… туда, за Бездну. Домой. Что я могу заглянуть домой.
В первый раз не получилось. Я слишком нервничала, слишком боялась, что не выйдет. И потому сбилась с мысли, потеряла нить, заплутала в бессмысленной фантасмагории обычного сновидения. И проснулась под утро усталая, издерганная, разочарованная в себе и своих способностях.
А на следующую ночь получилось. Вот только координаты я задала неправильно. Ведь я хотела «домой». А домом для меня всегда был Светлогорск, наша небольшая квартирка на втором этаже… Я ее нашла, ту квартирку. И оторопело глядела, не узнавая. Даже обои другие. Даже запах.
Как я могла забыть, они же переехали. И с отчаянным, беззвучным криком «мама!» я понеслась сквозь тьму — уже не к месту, но к человеку. К людям, которые были для меня самыми дорогими на свете. И нашла. На этот раз нашла.
У них был еще вечер, они не спали. Сидели на кухне, неторопливо ужинали, беседовали о делах истекшего дня. Мама, папа, Варька. Да, кухня была незнакомая, и имена, упоминавшиеся в разговоре, ни о чем мне не говорили, но это были они — мои родные, моя семья. Я не видела их год. В прошлом феврале я уезжала от них на семестр, а оказалось — навсегда. Я запрещала себе о них думать, запрещала вспоминать, ведь вернуться к ним невозможно. Но разве мыслимо их разлюбить?
Папа постарел. Резче обозначились морщины, сильнее проступила седина в волосах, ссутулились плечи. А главное, мне совсем не понравились его глаза. Они словно выцвели, поблекли. Будто все, о чем он рассказывает сейчас с оживленным видом, на самом деле ничуть ему не интересно.
А мама… мама не изменилась. И ее улыбка была такой же теплой и ласковой, как я ее помнила. Вот только улыбалась она сейчас не мне — Варьке. Ей — как мне, ей — словно мне. А Варька вытянулась. Повзрослела, во взгляде появилась уверенность. И лукавый блеск, и улыбка притаилась в уголках ее губ. Не сирота, но любимая дочь своих родителей.
Слава светочу, что у них есть Варька. Даже ревновать не могла. Просто радовалась, что у них есть дочь. Несмотря ни на что. У них отняли меня, у них отняли саму память обо мне, но им позволили любить дочь. Мне кажется, они бы просто не вынесли пустоты, проснувшись однажды с мыслью, что у них никогда не было детей. Когда из тебя вынимают столько эмоций и воспоминаний — дыру невозможно не заметить или восполнить. Жить с чудовищной пустотой им не пришлось, и это греет душу.
Вот только папа. Мне не нравилось, как он выглядит. Неужели, это потому, что он помнит… хоть что-то? Но Анхен сказал, что они его не узнали. И папа тоже. Мог ли светлейший авэнэ обмануть? Не в тот раз, не в тот день. Да и зачем?
С той ночи я пропала. Я перестала спать по ночам, до утра засиживаясь за книжками, а утром отправлялась бродить дорогами снов. И пусть все они по-прежнему начинались от Анхена, я уже не задерживалась там долго. Чмокнув светлейшего авэнэ в щечку со словами «спасибо, что вытащил», я уносилась в Страну Людей. Я хотела быть со своей семьей, проживать с ними каждый их день. И вскоре я знала их квартиру, словно сама жила там, и все магазины в округе, и все площадки, где гуляла Варька, и всех ее друзей и учителей. Я знала про работу папы столько, сколько никогда не знала «при жизни», я знала обо всем, что успевала сделать за день мама. Порой я оставляла их одних и устремлялась в Светлогорск. Бродила, невидимая, по улицам, призраком летала по больнице и университету. Радовалась за Петьку, который, похоже, нашел себе девушку, смотрела, как танцует Регинка. Весьма удивилась, увидев, что именно Томка стала секретаршей нового куратора факультета (неужели авэнэ поспособствовал?). Слетала и в Новоград, убедиться, что с Заринкой все в полном порядке. И уже совсем не удивилась, найдя ее одетой в мое лучшее платье. Некоторые люди не меняются, и иногда это здорово. Порой просто бесцельно бродила по улицам человеческих городов, рассматривая прохожих, прислушиваясь к разговорам, обманывая саму себя, что я действительно там, среди них…
А потом появился Лоу. Прямо там, в моем сне. Да когда я собиралась «сходить» с моей семьей в кино. Просто объявился там, весь такой белый и блистающий, да еще и позвал: «Лара, надо вернуться».
Разозлилась я так, что вернулась почти мгновенно. И нашла его рядом, под ненужным вампиру одеялом — голова на моей подушке, рука на моей талии. Он еще глаза открыть не успел, а я уже кричала, сидя на кровати и задыхаясь от слез, способствуя и его «скорейшему возвращению»:
— Я тебя звала?! Я тебя приглашала?! Это мой мир, мои сны, что ты вторгаешься?! Ты меня разве к себе пускал?! Ты со мной свою жизнь когда делил?! Так какого ты лезешь?! Это мое! Личное! Не смей больше так делать! Никогда, слышишь?!
И смотрела, как он недоуменно хлопает своими длинными пушистыми ресницами.
— Лар, да ты что? Я поздороваться хотел, прилетел домой — а ты спишь, и Халдар сказала, ты на ночной образ жизни перешла.
— Халдар же в мои сны не лезет. Если ей что-то надо, трогает за плечо, я прекрасно просыпаюсь, — бурчу недовольно, вытирая слезы и сожалея о своей вспышке. Но это было так больно — увидеть там его. Вдруг вспомнить, кто я, где я, и что на самом деле — никогда…
— И даже из кровати прогонишь? — он смотрит снизу вверх, состроив трогательную мордашку. И я понимаю, что и фраза, и выражение лица давно отрепетированы и тысячекратно использованы. Но что это меняет, ведь в этом мире есть только он, я, да снег за окном.
— Нет, конечно. Прости, — я послушно ложусь к нему на грудь и обнимаю за плечо. — Просто это было так… Не делай так больше, ладно?
— Как хочешь, — он укутывает меня одеялом и обнимает поверх. — Просто раньше мое присутствие тебя радовало.
— Не там, — не соглашаюсь я. — Это было слишком личное. Только мое.
— Ждать тебя в степи?
— Да. Я не хожу к тебе, ты — ко мне.
И была у нас одна на двоих степь, окольцованная горами, да маленький домик, занесенный снегом. А между нами… Анхен? Вера Лоу в мое предназначение? Или в свое? Мне было с ним хорошо. Спокойно, тепло, интересно. Не хватало какой-то малости. Доверия? Любви? Обоюдного желания разделить с другим свою явь и свои сны? Уже не вычислить. Слишком много снега с тех пор выпало.
Вот только сны мои тревожили Лоу все больше.
Моя жизнь превратилась в сон. Я бодрствовала лишь для того, чтоб утомить себя достаточно и вновь уснуть. Он пытался с этим бороться. Старался чаще бывать дома и уделять мне больше времени, чтоб мне хотелось не засыпать, а просыпаться. Он вспомнил о том, что когда-то я хотела рисовать, и обеспечил меня всем, что для этого необходимо, в надежде увлечь работой. Он учил меня ставить блокировку, чтоб не выскакивать в «путешествие» в каждом своем сне, а хоть иногда просто спать. Еще он очень хотел, чтоб это самое «хоть иногда» случалось ночью. Но зачем мне спать ночью, ведь ночью все спят…