– А подари-ка мне какой-нибудь набросок!
– Да пожалуйста, выбирай, а зачем?
Кароль улыбнулся:
– Ну так… буду смотреть на себя и тебя вспоминать.
– Я пока еще никуда не делась, – опрометчиво сказала я, водружая на стол охапку Каролей всех мастей, ракурсов и качеств. Кароль уставился, но вовсе не на наброски, а на меня. Произнес медленно:
– А ты что же, куда-то собираешься уехать?
– Н-нет… – а может, и придется собраться, и уже завтра! – Но, как известно, человек предполагает… а старухи судьбы всё прядут свою пряжу…
Кароль задумчиво кивнул и взялся за рисунки. Он перебирал их, разглядывал, вертя и откладывая. Бормотал: «Сколько же ты меня нарисовала, просто удивляюсь, что я тебе для позирования все еще нужен». Я молча наблюдала, уже догадываясь, какой именно набросок он выберет.
– Вот!
Да, тот самый. Я называла его про себя «Кароль над городом». Жалея, я с легкой досадой пожала плечами:
– Ну так забирай!
– У картины должно быть название.
– Это же еще не картина…
– Не суть. Давай, подпиши ее.
– И как ты хочешь, чтобы я ее назвала?
Кароль искренне удивился:
– «Сын сумерек», конечно! Помнишь, ты так меня называла в тот день?
Даже и не вспомнить, ведь столько событий с тех пор произошло… Я подписала и торжественно вручила Каролю набросок.
– Владей и наслаждайся!
Он принял его с той же торжественностью, убедился, что название на месте, и свернул лист. Помедлил и вновь развернул, окидывая рисунок внимательным взглядом, словно впервые увидел.
– Что такое? – спросила я, с любопытством наблюдая за его действиями. – Передумал? Так возьми себе другой, мне этот самой очень нравится.
– Мне тоже, – лаконично отозвался Кароль. – Идем. И знаешь, Эмма…
– Да?
Он молчал, наблюдая, как уже привычно я запираю дверь. Кстати, почему не сменили замки? Или считают, что это уже не к чему, потому что Финеар с сообщниками давно удрал за границу? Не дождавшись продолжения, я вопросительно вскинула глаза. Кароль задумчиво смотрел в землю, постукивая по ладони свернутым в рулон наброском. Сказал отрывисто:
– Я, пожалуй, больше не буду позировать. Ты же видела – спина у меня… да и дел полно. Или займемся этим позже, или… а ты ведь можешь дописывать портрет и без моего присутствия?
– Да, – сказала я, скрывая разочарование. – Уже могу. Но…
– Тогда до встречи!
Кароль развернулся ко мне спиной, шагнул в моросящий сумрак – и исчез, растворился в нем. И впрямь – сын сумерек!
Я постояла, подставив горящее лицо мелко секущему дождю, коротко вздохнула и побрела домой.
Одна.
Глава 29. В которой Эмму держат за руки
– Наконец-то вы нашли для меня время, чему я очень рад! – Линдгрин прикоснулся своим бокалом к моему, хрусталь тонко запел. Я тоже пригубила красного терпкого вина. Очень кстати – день хоть и был ясным и солнечным, но студеный ветер, набрасывавшийся из-за каждого угла, хлеставший до красноты лица, бессовестно пробиравшийся под юбки и плащи, намекал, что зима уже не за горами.
Я практически закончила портрет Кароля – без самого Кароля. Для последних мазков требовался свежий взгляд, поэтому, завесив полотно, я оставила его скучать в пустом доме и ушла на прогулку по Ристу.
На улице было холодно, на душе – тоже по-осеннему, потому что настоящий Кароль в свой дом больше не приходил. Да и на площади Человека С Птицей давненько не видели. Как в море канул: ни костей, ни вестей… Впрочем, путем осторожных расспросов я выяснила, что он может не появляться тут целыми месяцами; да, конечно, шпионские дела требуют много времени… Что успокаивало – значит, Кароль не обязательно угодил в следующую историю с травмами различной степени тяжести, – но вовсе не утешало.
Потому что я внезапно почувствовала себя брошенной. И, как большинство оставленных женщин, не понимала почему. Как объяснить, что только что пылавший страстью мужчина вдруг охладевает к тебе настолько, что невозмутимо поворачивается спиной и уходит, сообщив, что неизвестно когда с тобой увидится? И это нас, женский пол, еще упрекают в склонности к внезапным переменам настроения! Я несколько раз прогнала в памяти события последних встреч, вспоминая и обдумывая каждый взгляд, слово или поступок. Не была ли я слишком навязчива или, наоборот, слишком холодна? Холодна, о да-а-а… Или чересчур многое ему позволила, чем его разочаровала? Или дело вовсе не во мне, а Кароль просто внезапно вспомнил о каком-то важном и неотложном деле? Или…
И я поняла, что могу проводить целые сутки напролет в бесплодных и тягостных раздумьях, но это все равно ничего не решит и не изменит. Пусть Кароль заканчивает свои дела или просто уходит; ни мешаться под ногами, ни искать, ни просить о встрече я не стану. Просто буду дописывать портрет – пусть даже Кароль и к собственному портрету внезапно потерял всякий интерес… О, прекрати!
Встретив сегодня на улице Олафа, я обрадовалась ему так искренне и откровенно, что, кажется, даже смутила беднягу. А ведь я практически полностью забыла о его существовании…
Мы сидели в кондитерской на ратушной площади, лакомились пирожными, пили подогретое вино и густую каву и смотрели в окно на прохожих. Линдгрин рассказывал об удачных пополнениях своей коллекции. О том, что вскоре собирается вернуться во Фьянту, ибо уже сейчас холод пробирает его до мозга костей, что же тогда будет дальше, зимою? Настойчиво расспрашивал о моих планах. Тут я сказала правду: таковых не имею… А не хотите ли на зиму перебраться во Фьянту, почту за честь сопроводить вас? Навряд ли, но за предложение очень вам благодарна…
– Кстати! – вскричал Олаф. – Вы знаете, какое на днях произошло чудо?
– К вам явилась святая Роза, покровительница Фьянты? – вяло пошутила я.
– Нет, не она, но случилось практически то же самое! – Олаф заговорщицки подался ко мне через стол. – Его суровое величество король Силвер наконец оказал мне честь, осмотрев мою коллекцию!
– О! И как он… в смысле, что он сказал?
– Он не только сказал! Он еще и сделал! – Линдгрин просто сиял. – Он купил у меня «Танцовщиц» вашего сокурсника Пьетро Агнази! Тот самый триптих! И еще несколько картин Карнавальной серии. Я не буду озвучивать сумму, но король был очень, очень щедр! Просто невероятно!
– Искренне за вас рада, – сказала я.
– Я удивился, что он сумел оценить работы этого еще не слишком известного художника. Его величество ответил, что ему их рекомендовали.
Я начала улыбаться – это был словно привет, теплый привет от прежнего Кароля. Он все-таки не забыл!
– А каков он… в смысле, Силвер? На внешность, в разговоре? В обхождении?
– В отношении внешности весьма схож со своими портретами. Манеры… – Олаф помедлил, подбирая слова. – Ну, солдафоном я бы его не назвал. Был довольно любезен, задавал множество вопросов о Фьянте, интересовался моим мнением о современных художниках. – Он взглянул на меня полусмущенно-полулукаво. – Эмма, вы ведь не обидитесь?
– За что?
– Я посоветовал ему обратить внимание на то, что буквально у него под боком, в Ристе, живет выпускница Школы, очень интересная и, на мой взгляд, очень талантливая. Вы, Эмма.
Я выпрямилась от неожиданности. Я рекомендую Линдгрина, Линдгрин рекомендует меня… и ведь кому еще! Не знаешь, то ли плакать, то ли смеяться!
– Ох, Олаф…
– Его величество спросил ваше имя, где вы живете и откуда прибыли. Сказал, что, вероятно, сможет уделить вам время…
– Ох!
– Не надо так волноваться! – Олаф даже протянул через стол руку и ободряюще похлопал и сжал мою ладонь. – Ведь вы, на мой взгляд, великолепный художник-дама. Лучшая из тех, кого я знаю.
Я поглядела на него скептически.
– А много ли вы вообще знаете художниц?
– Трех. – Он улыбнулся в ответ на мой смех, но продолжал серьезно: – Эмма, я видел множество работ самых разных авторов и искренне могу заявить – у вас есть настоящий дар…
…про дар-то я уже знаю…
– …и теперь очень важно, чтобы на вас обратили внимание, чтобы ваш талант не остался неоцененным и не пропал в забвении! Вам есть что показать его величеству…
О да! Я едва сдержала нервный смех.
– Я бы даже порекомендовал вам заранее сделать подборку своих лучших картин. Вот над чем вы, например, сейчас работаете?
– Пишу портрет одного человека. Возможно, вы даже как-то встречали его на городских улицах. Человек С Птицей, не видели такого?
– Не припоминаю.
– Очень… интересная личность. Но что главное – очень интересное лицо. Так что, когда закончу, я обязательно покажу вам его портрет.
– Буду рад.
…Кстати, о портретах!
Вот он проходит мимо окна… Не сам портрет, в смысле.
Кароль.
Моя потерянная модель.
Кидает мимолетный взгляд за стекло, видит меня, замедляет шаг… Я машинально киваю ему, собираюсь помахать приветственно – и обнаруживаю, что мою ладонь все еще удерживают теплые пальцы Олафа. Кароль смотрит на наши сомкнутые руки, поднимает взгляд на моего собеседника, быстро отворачивается и уходит.
– Кароль!
Я выдергиваю ладонь из рук Линдгрина, соскакиваю и бросаюсь на улицу. Кароль идет вдоль по улице прочь – вроде бы по-прежнему неторопливо, но удаляется очень быстро.
– Кароль! – кричу я с крыльца. – Да Кароль же! Постой!
Не оборачивается. Сворачивает за угол и…
И нет его. Я ловлю на себе любопытные взгляды и соображаю, как выгляжу: с открытым ртом, растерянная, выскочившая из теплой кондитерской в одном платье…
– Что случилось? – спрашивает за моей спиной Линдгрин.
– Ничего, – отвечаю я смущенно. – Обозналась.
Неохотно возвращаюсь в кондитерскую.
Я не обозналась. Это был Кароль. Кароль, который настолько не хотел меня видеть и разговаривать, что предпочел «не заметить» и проигнорировать мои оклики. Предпочел уйти.
Если даже не удрать.
* * *
– Да, действительно, некая Эмма Торенц училась во Фьянте, – кисло отчитался полицмейстер – он всегда переживал из-за своих редких ошибок. – На последнем году учебы вышла замуж за своего сокурсника Пьетро Агнази, подающего большие надежды. Парень скончался от чахотки, художница потом вернулась к себе на родину.
– Быстро ты! Я думал, тебе понадобится несколько месяцев!
– Я воспользовался новейшим приобретением его королевского величества, – напыщенно сообщил Фандалуччи. – Называется телеграф. По нему я передал запрос и описание нашей дамы во Фьянту.
– Ну вот, видишь, и его идиотское величество тоже может приносить какую-то пользу, – рассеянно заметил он. – Что ты еще узнал?
– В свое время был большой скандал: когда Эмме Торенц заказали портрет некоей высокопоставленной особы… Я не смог пока выяснить, какой именно особы, но намекают на приближенных к герцогу. А то и на самого!
Он присвистнул, а потом расхохотался:
– Так вот кого Эмма имела в виду, когда сказала, что ей из-за портрета пришлось быстро убираться из города!
Герцог Фьянты, прославленный знаток и покровитель изящных искусств – куда там самому Силверу с его пару лет назад построенной Королевской галереей! – известен своим вспыльчивым нравом. Хоть и быстро отходит: сначала голову с плеч долой, а потом пожалеет и пожертвует денег на надгробный мраморный памятник…
– Ну так что же, – испытующе спросил полицмейстер. – Прекращаем расследование? Вроде все сходится. Хотя, конечно, почему твоим «доброжелателям» нельзя завербовать и художницу?
Он поморщился от слова «завербовать».
– Ой, Эрик…
Полицмейстер ждал продолжения, но его не последовало – друг рассеянно крутил в руках большой лист бумаги, словно вознамерился рассмотреть его то вверх ногами, то повернутым на правый, то на левый бок. А потом и вовсе подтолкнул ему по лакированной столешнице.
– Взгляни.
Эрик взглянул на рисунок. Удивился и, взяв его руками в перчатках, поднес к глазам поближе. Тщательно рассмотрел. Перевернул лист чистой стороной и на всякий случай внимательно изучил и ее.
– Неплохо. А где это ты?
Он предпочел увильнуть от ответа.
– И больше тебе нечего сказать?
– Тебе про что сказать: про бумагу или мелки… как там ее, пастель? Хочешь знать, где они сделаны и где куплены?
Он протянул руку и постучал пальцем по правому нижнему углу листа.
– Подпись, Эрик, подпись под названием!
– Ну художники, которые заканчивают всякие Школы и Академии, всегда подписывают свои рисунки… – Голос Эрика стихал, пока полицейский изучал подпись.
Он откинулся на спинку кресла, наблюдая за другом. Сказал ровно:
– Это не Торенц. Это не Агнази. Там нет ничего даже похожего.
Полицейский положил рисунок на стол, аккуратно расправляя загибающиеся концы.
– То есть…
– То есть ты продолжишь свое расследование – но уже в Северном княжестве. Отыщешь волчью семейку нашей художницы и назовешь мне ее фамилию. – Он растянул губы в улыбке. – Жаль, телеграфом тебе воспользоваться не удастся. В Вольфсбург его еще не протянули.
…Она ведь не только подписала рисунок неизвестным ему именем, но еще и позволила другому мужчине брать себя за руки!..
Полицмейстер кивнул, сворачивая рисунок и прикидывая сроки, за которые его агенты справятся с заданием. И мимолетно пожалел художницу – горе тому, кто пытается обмануть его друга!
Глава 30. В которой портрет закончен
Портрет был закончен.
Я сидела, сложив на коленях руки, и смотрела на портрет. Портрет смотрел на меня. Я знала, что, в какую бы я сторону ни шагнула, он так и будет следить за мной внимательными глазами – в зависимости от освещения то прозрачно-серыми, то глубоко-синими, как вода в обожаемой Каролем бухте. Можно было продолжать работать еще и дальше, улучшая и добиваясь окончательного совершенства. Можно было придать более глубокую перспективу фону за его спиной. Можно было…
Но я знала, что, если добавлю еще хоть черточку, хоть капельку, волшебство будет разрушено. Исчезнет.
Портрет был идеален – при всех своих недостатках и незавершенности. Потому что на портрете был Кароль
* * *
Эмма не оставила после себя ничего, кроме портрета. Он специально сделал круг по комнате, заглядывая даже под кушетку и кресла – по опыту знал, что женщины способны забывать самые неожиданные вещи в самых неожиданных местах. Нет. Ничего. Словно здесь была женщина-призрак. Или женщина-шпион. Правда, Эрик в последнее время что-то частенько заводит разговор о том, отчего же обязательно подосланная, мало ли какие могут быть у женщины секреты… Сказывается разлагающее влияние Грильды. Влюбленный мужчина глупеет.
Это он тоже знает по собственному опыту.