Но, похоже, мое новое муслиновое платье, в котором вечерами уже явно холодно, не произведет на Кароля нужного впечатления. Да вообще никакого впечатления не произведет! Как и я сама, в него облаченная.
Я подвинула мольберт и сказала нейтрально:
– Кароль?
– Он удрал! – отозвалась моя натура, до сих пор угрюмо созерцавшая закат.
– Прости?
– Сбежал! – рявкнул развернувшийся Кароль. – Удрал! Сделал ноги! Понимаешь?
– Понимаю, – хладнокровно сказала я. – И незачем так орать, я отлично слышу. Он сбежал. А кто такой этот «он»?
Кароль двумя длинными шагами дошел и обрушился в кресло. Поднес к губам сцепленные руки и вновь уставился на закат. Я машинально взялась за кисть.
– Финеар, – произнес Кароль через пару минут. Моя рука зависла в воздухе.
– Финеар? – сказала я, касаясь холста нежнее и легче пуха – на лице Кароля возле переносицы проявилась синяя тень усталости. – А ведь кто-то совсем недавно говорил мне, что следует быть осторожнее с обвинениями…
Кароль мрачно улыбнулся. Отлично, вот эта-то улыбка мне и нужна!
– Ты была абсолютно права. Мы с самого начала подозревали Финеара, еще до этих нападений на меня. Организовали ловушку, чтобы вывести его на чистую воду и не быть голословными – демоны побери все эти наши родственные королевские связи! – и ведь он в нее попался! На него указали все подручные: и ведьмы, и наемники. Позавчера мы собирались арестовать Финеара и привезти в столицу. А он просто – раз… и, – пальцы резко расцепились, растопырились, словно Кароль показывал цирковой фокус, – пф-ф-ф! Растворился! Убежал, потому что кто-то его успел предупредить!
– Скверно, – кивнула я сосредоточенно.
– Скверно?!
Кароль взлетел с кресла, как пружиной подброшенный; сунув руки под мышки, заметался по комнате – каждый раз, вскидывая взгляд, я находила его на новом месте.
– Это не просто скверно, Эмма! Это катастрофа!
– Не преувеличивай.
– Мы два года – понимаешь, два года! – плели сеть, заманивая в нее этого жирного паука Финеара…
– И кто же был в этой сети аппетитной мухой-приманкой? – поинтересовалась я, не отрывая глаз от портрета. – Уж не ты ли, Кароль?
Тишина. Я вопросительно вскинула глаза и брови. Кароль стоял напротив, молча глядя на меня.
– Понятно. Значит, ты и в самом деле подставлялся, специально ходил по улице открыто, каждый день ожидая нападения? Прости, Кароль, но у тебя и впрямь с головой не всё… хорошо.
Кароль отмахнулся с досадой: «Да знаю я, знаю!» – и вновь рухнул в кресло. Он едва не глодал от злости собственные сцепленные пальцы. Чуть ли не впервые я видела его таким мрачным, откровенно расстроенным… Просто великолепно! Лишь бы он не успокоился слишком быстро, чтобы я успела подчеркнуть эту глубокую морщинку между бровей… и стиснутые губы… и незнакомый блеск в глазах: святой человек, пришедший на Волчий полуостров из далекой-далекой страны Единого бога (бедняга, и как тот один со всем управляется?), назвал бы такой блеск дьявольским. Так что за дальнейшую судьбу Финеара можно было не беспокоиться. Вернее, беспокоиться как раз стоило – но только самому Финеару.
– Вы собираетесь его искать?
– Где?! – огрызнулся Кароль. – За которой из границ?
– Но, быть может, – умиротворяюще заметила я, – он вовсе не сбежал к своим союзникам за границу и прячется где-нибудь в Ристе? Почему бы не использовать поисковые амулеты и магов-поисковиков? Это не считая полиции и пограничников.
У Кароля дернулся угол рта.
– Самая умная, а?
– Рядом с тобой-то?! Почему бы и нет? – смиренно сказала я, заработав в ответ кривую раздраженную усмешку.
– Давай-давай, издевайся… – пробормотал Кароль. Со вздохом выпрямился, вытянув длинные ноги чуть ли не до мольберта. Потер небритые щеки. – А я ведь еще и не спал, между прочим!
– Да ну? – отозвалась я. – Хочешь, чтобы я тебя пожалела? Не выйдет: раз уж пришел, придется позировать до ночи. Голову чуть правее, пожалуйста.
– Жестокая-жестокая Эмма, – вынес мне мрачный приговор Кароль. Завозился в кресле, устраиваясь поудобнее. – Расскажи о чем-нибудь, а?
– Что, например?
– Например, как ты всю неделю по мне скучала. Как все ясные глазоньки проглядела, в окно меня высматривая…
– С чего бы я в окно таращилась, раз ты обещал появиться только через неделю? Какой в этом прок?
– Вот я и говорю, – пожаловался Кароль, – жестокосердная!
– Ну-ка, ну-ка, а сколько раз ты вспоминал обо мне во время своей охоты на Финеара?
Кароль хотел было соврать, открыл рот, посмотрел на меня и закрыл. Со слегка смущенной усмешкой дернул себя за ухо.
– Ну-у-у…
– Вот-вот, – покивала я. – А занималась я эту неделю вот чем…
…Дом пропитался ароматом яблок – дама Грильда делала свой знаменитый сидр, который, как и крыжовенное варенье, ни в коем случае нельзя было доверить кухарке Магде. Ибо требует он вдумчивого и ответственного подхода: и подбор сорта яблок (в данном случае ильтсамайский осенний), и очистка, и измельчение, и добавление в нужной пропорции сахара… Чем мы и занимались целое утро. А еще надо было перелить уже перебродивший сидр из летнего белого налива. А когда переливаешь, само собой, необходимо попробовать его из той, и из той, и еще вон из той бутыли… и постепенно начинаешь смотреть на мир сквозь радостно-солнечную призму напитка.
Через пару часов мы с Грильдой сидели на заднем крылечке, хохотали и беседовали о своем женском, вечном (бутыль из темного стекла перекочевывала из рук в руки). Мы не слышали ни стука, ни звона колокольчика, Магда сегодня отдыхала, и потому появление Олафа Линдгрина со шляпой в руках оказалось для нас полным сюрпризом.
…Кароль зыркнул на меня из-под бровей.
– Этот-то еще зачем приперся?
…А пришел Олаф – пришел, Кароль, а не приперся! – поскольку хотел показать мне вновь приобретенный экземпляр картины…
– Ха! – прокомментировал Кароль.
…но, поняв, что сегодня я вряд ли в состоянии дать его покупке должную художественную оценку, крайне огорчился. Отклонил предложенную пробу сидра, сославшись на слабую голову, и с явной неохотой удалился. Как раз перед приходом милейшего нашего господина полицмейстера…
– Та-ак! – зловеще протянул Кароль.
Правда, дама Грильда успела до его появления сделать несколько игривых замечаний о «знакомом с Фьянты» и о том, над портретом какой именно части тела этого самого Олафа я сейчас тружусь… Боюсь, в ее романтической душе моментально сложилась великая сага о моем давнем фьянтском поклоннике, через долгое время вновь встретившемся со своей любовью.
А потом пришел Фандалуччи.
Как настоящий полицейский он оценил обстановку с первого взгляда и молниеносно присоединился к нашей беспечной женской компании. Как настоящий мужчина взял на себя тяжкое бремя разливания сидра по бокалам. Поделился собственными рецептами, рассказал несколько прямых солдатских анекдотов. Грильда хохотала всем своим роскошным телом.
Заметив, каким взглядом господин полицмейстер смотрит на ее сливочно-белое круглое плечико, маячившее сквозь кружево наброшенной для приличия шали (от жары в кухне мы давно уже скинули шемизетки), я решила ретироваться в свою комнату. И ретировалась, не откликаясь на не слишком настойчивые призывы не торопиться уходить почивать. Разве столь храброго мужчину, оценившего наконец прекрасный румянец свежих щек, белоснежную кожу дебелой шеи и великолепные формы Грильды, остановит наличие в гостиной иконостаса из портретов трех почивших мужей прекрасной дамы?
– Та-ак? – протянул Кароль, заметно веселея. Кажется, бедняге полицмейстеру теперь не будет покоя от дружеских намеков на неодолимые чары дамы Грильды!
Мне же на следующее утро было не так весело. Все-таки сидр – вещь коварная. Пьется как сок, а ударяет в голову сильнее крепчайшего бренди. И с таким же трудом ее покидает.
А Грильда весь день прятала глаза и твердила, как молитву: «Ничего не помню, просто ничегошеньки»…
Это было самое яркое впечатление недели без Кароля. Остальное шло как обычно: день на площади, городские зарисовки, возвращение домой к портрету… Я как раз пересказывала немудреные площадные новости, когда сообразила, что мой натурщик что-то давненько уже не подает никаких реплик. Вскинула глаза.
Кароль спал.
Глава 27. В которой муслиновое платье впечатление производит
Он совсем забыл, что сегодня должен встретиться с Эммой: горькие, словно желчь, досада и злоба, похоже, разъедали не только душу и печень, но еще и память. Вернулся он ночью, весь день пришлось вертеться и решать накопившиеся дела и проблемы. Вспомнил об Эмме уже ближе к вечеру, выругался на подведшую память и на портрет – вот на кой тот ему сдался?! Хорошо, хоть умудрился утром наскоро смыть с себя грязь, лошадиный и собственный пот. Устремляясь к выходу, досадливо отмахнулся от вопросительно чирикнувшего Джока: не до тебя!
От охраны так легко отмахнуться не удалось – Эрик выдал своим людям четкие указания. Но охранники хотя бы держались в тени, на глаза не попадались, так что на них лишний раз и не огрызнешься.
Даже скорая ходьба и пронизывающий ветер ни капли его не успокоили – он и в мастерскую ворвался, словно в павший город, и начал с ходу рявкать на Эмму. Будь он сам на ее месте, начал бы либо орать в ответ, либо, оскорбившись, ушел. А художница стала его дразнить и издеваться. И чем больше насмешничала, тем быстрее он успокаивался: и впрямь, ведь это еще не окончательное поражение, просто лишь тактическая неудача! И такое бывает, что и бывалый моряк промокает…
А успокоившись, сразу начал засыпать – словно из него выдернули пружину гнева и разочарования, весь день державшую его на взводе. Чтобы не провалиться в сон окончательно, попросил Эмму что-нибудь рассказать. Та серьезным голосом затянула повествование про яблочный сидр, да про Грильду, да про Олафа – на этом имени он резко взбодрился: вот ведь гад настойчивый, еще и в гости приперся, надо все-таки как-то с ним разобраться!..
И он уснул окончательно и бесповоротно.
* * *
Странно, но и во сне Кароль не выглядел расслабленным: словно забота, занимавшая Человека С Птицей два последних года, и разочарование от сокрушительной неудачи отпечатались на его лице четким типографским оттиском. А ведь при первых встречах казалось, что этого человека ничто не занимает всерьез, до того он был смешлив и беззаботен.
Я неслышно подошла и присела напротив, подперев подбородок рукой с зажатыми в ней кистями. Рассматривала внимательно, серьезно, не отрываясь. С удовольствием. С точки зрения художницы, лицо интересное, с точки зрения влюбленной женщины – неодолимо притягательное. А суммой этих впечатлений было: смотрела бы него да смотрела…
Я вздохнула – тихонько. Но то ли этот вздох, то ли мой пристальный взгляд все-таки его разбудили. Дрогнули губы, ресницы… Кароль мгновение смотрел на меня, не понимая, потом его взгляд окончательно сфокусировался и прояснился. Улыбнулся. Кароль сонно и глубоко вздохнул, протянул мне руку:
– Ах, Эмма…
Я приняла ее без раздумий.
* * *
Некоторое время он искренне считал все происходящее сном: подобное ему уже снилось, и не раз, с Эммой и с ним самим в главной роли. Но этот сон был самым лучшим, таким живым и правдоподобным…
Теплые пальцы в его руке. Повинуясь настойчивому притяжению, Эмма опускается к нему на колени: горячая, мягкая и волнующая тяжесть. Осторожная ладонь на его груди. Эмма, заглядывающая ему в глаза и первой касающаяся его губ. Уже знакомый аромат, смешанный с очень возбуждающим (о да, он и впрямь ненормален!) запахом красок, заменяющим ей самые соблазнительные духи. Он со вздохом поворачивает женщину так, чтобы ее груди коснулись его груди, и запускает пальцы в узел волос на затылке. На пол падают шпильки и самодельные заколки – карандаши и кисточки, которые художница втыкает в прическу для удобства; чтобы не терялись и всегда были под рукой. Эмма смеется, почти не размыкая губ с его губами, в серых близких глазах, обычно строгих или печальных, сейчас плывет нежная дымка.
Он с силой проводит рукой по ее спине, боку, бедру, прижимает к себе еще крепче. Такая мягкая, женственная, горячая. Моя… Обжигающая, тугая грудь под ладонью: Эмма вздрагивает, тихо вздыхает-стонет ему в губы. Ткань тонкой шемизетки легко подается, кожа – словно шелк, под пальцами сильнее и чаще бьется ее сердце…
Он пытается устроиться поудобнее, отвалиться на спинку кресла, чтобы не только ощущать, но и видеть все ее сладкое тело, да и свое уже нетерпеливо ноет в известном месте – и застывает от пронзившей спину резкой боли.
Он не вздрогнул, вовсе нет, лишь задержал дыхание, а потом длинно и очень осторожно выдохнул, но Эмма уже отпрянула, выпрямилась, а потом и вовсе соскользнула с его колен.
– Кароль, что… что такое?
Да уж. Это явно не сон. Потому что он вдруг почувствовал разом и свое отбитое в седле седалище, и ломоту в затекшей во время сна шее, и сломанное ребро, будь он неладно…
Хотя ему еще повезло.
А вот трем солдатам из его отряда – нет.
Финеару мало было просто ускользнуть. Ему еще надо было показать, что он знал об аресте! Поэтому королевский кузен и оставил в своем доме магическую мину-ловушку. Самого Кароля, еще только ступившего на первую ступеньку лестницы, просто отшвырнуло в сторону… ушибы и сломанное ребро не в счет. Но его люди – следопыт и двое солдат, разорванные и поломанные, как надоевшие капризному ребенку куклы, – этого он никогда не забудет…
– Ну-ка, – сказала Эмма, наблюдавшая за его лицом, – дай-ка мне посмотреть.
– Эмма, – досадливо морщась, начал он, но Эмма уже помогала ему сесть прямее (к своему стыду, сам бы он сделал это куда медленней и неуклюжей), уже выпростала и закатала рубашку у него на спине. Поглядела, подышала на его синяки и ссадины и сказала задумчиво:
– М-да… Ребра тоже сломаны?
– Одно. Но я знаю несколько удобных положений, при которых оно нам вовсе не помеша…
Эмма закрыла ему рот ладонью. Произнесла веско:
– Кароль. Не сегодня.
Глава 28. В которой выясняется, что портрет придется дописывать без оригинала
И возможно, даже не на этой неделе.
Кароль быстро поцеловал мою ладонь, я выдернула ее и отступила. Чудо, что его еще не привезли домой на щите со сломанным позвоночником! И ведь ни слова, что все-таки было столкновение…
– Что случилось?
Кароль, морщась, поправлял рубашку.
– Лошадь скинула.
Я кивнула и начала подбирать с пола выдернутые из волос кисточки.
– Угу. А кобылку-то, случаем, не Финеаром звали?
Кароль ухмыльнулся:
– Ну-у…
– А что, обязательно было ехать за ним самому? – Я сунулась под кресло, доставая закатившийся карандаш, и вылезла оттуда красная и злая. – Кароль, ты можешь хотя бы неделю посидеть спокойно, не встревая в очередную драку или не подвергаясь покушению? Хотя бы пока…
– Пока – что?
Оказывается, он шел за мной к мольберту. Обхватил меня и прижался всем телом, а губами – к уху. Я поежилась от удовольствия, но закончила твердо:
– …пока я не закончу твой портрет!
Кароль засмеялся и поцеловал меня в макушку, потом в шею. Я вывернулась, уперлась ему в грудь пучком подобранных инструментов.
– Кароль! Я зла!
Он вскинул руки.
– Я уже понял, раненый мужчина вызывает у тебя не сострадание, а только раздражение! Постараюсь на следующий сеанс прийти здоровым, чтобы он завершился удачнее! Для нас обоих.
Под его выразительным взглядом я поспешно поправила на груди шемизетку. На сегодня написание портрета и… все остальное явно закончено, да и за окном темнеет. Мы уже направились к выходу, как Кароль сказал неожиданно: