Посвящение:
Горячая благодарность Рыжему, без которого не было бы этой истории.
А также Лорилин, Ник, Хоши, Янеку, Чиби и другим читателям, которые вдохновляли меня писать дальше.
Часть первая. Анатар
У сбежавшего из дома Синди был бутерброд с мясом, пачка украденных сигарет, немного денег и пятнадцать с половиной лет опыта. Ничтожный запас, но Синди надеялся, что этого хватит, чтобы начать новую жизнь.
Его хватились не сразу — родители были уверены, что он рыдает у себя в комнате, надежно запертый. Но так уж вышло, что он никогда не оправдывал их ожиданий, даже когда был эмбрионом в животе у матери. Чета Терренс мечтала о дочери, а должен был родиться он.
Синди не раз представлял себе, как мать приходила на прием к врачу. Она ложилась на стол, врач с сединой на висках и добрыми глазами водил над ней каким-то странным приспособлением, и в воздухе появлялось трехмерное изображение существа, которому еще только предстояло появиться на свет. "У вас будет мальчик!" — говорил доктор и улыбался, думая, что обрадует родителей. Мать кривила красивые полные губы и говорила: "Я так разочарована". Сопровождавший ее отец стоял в стороне и качал головой.
Наверное, все это было не так. Скорее всего, не так. Но Синди столько раз слышал эту фразу от матери, что не мог себе вообразить какую-то другую ее реакцию на известие о сыне. Он всегда разочаровывал ее, и до рождения, и после. Ее устраивало разве что имя, которое она дала своему ребенку, не задумавшись о том, что для мальчика оно не слишком-то подходит. Хотя он и не жаловался, имя вполне его устраивало. Запас жалоб в их семье полностью достался матери. "Синди, ты слишком шумный, уймись". "Синди, ты неуклюжий". "Синди, ты слишком похож на своего отца".
Его отец держал небольшую фирму по починке головизоров, коммов и информационных видеосистем и был, как презрительно упоминала его жена, "даже не инженером". Однако они жили на то, что зарабатывал этот "даже не инженер", потому что Алисия Терренс работать не желала. Она была актрисой, не бесталанной, но не сумевшей добиться успеха на сцене. Ничего другого она делать не умела и не собиралась. Яркая, властная, легко переходящая от гнева к поцелуям Алисия была уверена, что мир должен вертеться вокруг нее, и раз уж ее карьера на сцене не сложилась, то все прихоти неудачливой актрисы обязан удовлетворять кто-то другой. Пусть даже "не инженер" Боб Терренс.
Синди долго не мог понять, что заставило мать, такую красивую и эффектную, выйти за его неприметного отца. По словам матери, ей предлагали руку и сердце очень богатые и знаменитые люди. В пылкую любовь Алисии к починщику головизоров не верилось, и Синди даже придумал историю, в которой мать разлучили с возлюбленным, и она, обезумев от горя, согласилась выйти за первого встречного. История была неправдоподобной, но ему нравилась. Только много лет спустя Синди догадался, что у его матери в ту пору просто не было иного выхода. Нищая актриса без связей была никому не нужна, и она вцепилась в Боба Терренса. Боб был поражен тем, что такая шикарная женщина дарит ему свою благосклонность. Впрочем, Алисия никогда не забывала напомнить мужу, что она оделила его великим счастьем — собой, и ему стоит быть за это благодарным и выполнять ее желания. Боб терпел — сначала он искренне любил жену, а потом ему просто некуда было от нее уходить.
Синди иногда видел в отце союзника, товарища по выживанию в одном доме с Алисией. Но ему никогда не приходило в голову, что может быть иначе. Мать заставила его накрепко усвоить, что женщины — это высшая каста, которой подчиняются. Он должен был родиться одним из этой касты, а стал собой и подвел мать.
Впрочем, она пыталась исправить "недостаток" Синди, дав ему нужное образование в соответствии со своими представлениями о необходимых вещах. Алисии нужен был продолжатель ее дела, талант, актер, звезда. Поэтому вместо спортивных секций или кружка любителей техники, о котором заикнулся было отец, Синди был отдан в музыкальную школу и на танцы.
Музыкалку он возненавидел сразу и люто. А вместе с ней возненавидел и пианино. Ноты казались ему уродливыми насекомыми, раздавленными на экране. Синди терзал несчастный инструмент, а в мыслях распиливал его на части или бил молотком по клавишам. Учителя качали головой и говорили, что толку от Терренса-младшего не будет.
Зато танцы внезапно ему понравились. Что строгие "академические", что современные в детском коллективе, они стали его любимым занятием, и Синди с удовольствием ходил на уроки. Талантливого мальчика любили в студии, и даже мать смягчалась, улыбалась и целовала сына в макушку, когда ей рассказывали об успехах ее ребенка. Алисия не знала, что однажды она проклянет тот день, когда отдала Синди учиться танцевать.
Танцы и музыкальная школа отнимали много времени, и на уроки в школе обычной его оставалось катастрофически мало. Впрочем, Синди никогда не отличался особым прилежанием, а науки казались ему занятием бесполезным. Читать он не любил, история казалась мешаниной из давным-давно прошедших, а потому никому не интересных событий, математика — мучением, информатика — темным лесом, биология и химия были абракадаброй, которую можно было только зазубрить, и то, если есть желание, а его обычно не было. Можно было ожидать, что Синди произведет впечатление на уроках пения, но увы: природа, давшая мальчику хороший слух и чувство ритма, забыла одарить его звучным голосом. Впрочем, круглым дураком Синди не был, и ему хватало способностей, чтобы уверенно держаться на "удовлетворительном" уровне.
Но в семье Терренс знания не были в большом почете. Мать считала, что главное в жизни — это талант, а отец — умелые руки и смекалка. Людей, полностью погруженных в науки, они не понимали и больше удивились бы, если бы Синди стал круглым отличником. Мать иногда печалилась о том, что сыном — примерным учеником нет возможности похвастаться перед гостями или соседями, но не более того. "Ах, не приставай ко мне с этими глупостями", — отмахивалась Алисия, когда Синди пытался рассказать ей о своей успеваемости. Слушая рассказы других учеников о том, как родители пилят их за плохие оценки, Синди думал, что ему крупно повезло.
В жизни их семьи иногда наступало хрупкое равновесие. Синди оно напоминало сенсорную панель игрового автомата: такая белая, когда ее не трогают, она, стоило только прикоснуться, вспыхивала красными, как гнев матери, лиловыми, как раздражение отца, и бледно-зелеными, как его собственный страх, огнями. Поэтому в моменты затишья он старался приложить все усилия, чтобы оно хотя бы прекратилось по вине кого-то другого.
Когда бури не бушевали в их доме, Синди был счастлив.
Особенно ему нравились вечера, когда родители принимали гостей. Одним из его воспоминаний того времени была мать в вечернем туалете, очень красивая, с бокалом в руке обходящая гостей. Она привлекала внимание любого мужчины от пятнадцати до девяноста лет и знала об этом, но Боб Терренс смотрел на это сквозь пальцы — быть может, оттого, что к середине вечера уже успевал порядочно выпить. В таком состоянии он делался добродушен и разговорчив и иногда вытаскивал Синди к своим друзьям со словами: "Вот! Вот мой сын и наследник!" Взрослые смеялись и хлопали мальчика по плечу, как большого, Синди сиял и гордился тем, что находится в центре внимания.
Потом непременно были танцы, и Синди, как взрослый, приглашал красивых дам, а иногда и мать, и та не отказывалась. Все было великолепно, если только среди приглашенных не было никого с дочерьми — тогда Алисия чуть заметно мрачнела, и Синди знал, о чем она думала. Она, несмотря ни на что, предпочла бы растить не сына, а дочь, похожую на себя. Синди понимал это и огорчался, но ничего тут поделать не мог.
Хотя нельзя сказать, что он не пытался.
Когда Синди было шесть лет, он наткнулся на туфли матери, которые она скинула в прихожей после возвращения с вечеринки, и домработница еще не успела убрать их на место в шкаф. Они привлекли Синди своим блеском, а кроме того и тем, что принадлежали матери — ему обычно не позволяли трогать вещи Алисии. Мальчик забрался в громадные для него «лодочки» и кое-как пробрался к зеркалу от пола до потолка. Около зеркала была небольшая стеклянная полка с косметикой. Пододвинув один из пуфиков ближе, Синди сумел забраться на него и дотянуться до помады на полке. Он нарисовал себе большие красные губы, подражая матери, а заодно выяснил, что помада на самом деле невкусная. Синди всегда был уверен, что рот нужно мазать чем-нибудь сладким. На той же полке нашлись длинные бусы, мальчик стянул их, чуть не свернув ряд флаконов и тюбиков на пол, и обмотал вокруг шеи, а потом снова залез в туфли. После чего взглянул на свое отражение.
Увиденное ему понравилось. Синди повертелся, чуть не потеряв одну туфлю, и решил, что так он красивее. Правда, на мать он все равно не походил, да и на девчонку — тоже, но яркие красивые вещи давно ассоциировались у него с матерью, а значит, в этих туфлях и бусах он мог хоть немного с ней сравниться. От интереса он раскраснелся и глаза заблестели ярче, бусы сверкали, волосы, немного длиннее обычной мальчишеской стрижки растрепались, и Синди подумал, что так и надо одеваться. Вот только шорты его смущали — девочки такие не носят, поэтому он нашел шарф матери и обвязал его вокруг бедер, чтобы получилась юбка. Синди был в восторге. Он был уверен, что теперь мама перестанет огорчаться из-за того, что у нее нет девочки, а только мальчик, она засмеется и больше не будет его ругать. Он так ярко представил себе восторг матери, что решил немедленно показаться ей на глаза и поковылял, стараясь не потерять туфли, в гостиную, где родители пили вечерний чай.
Материнского восторга он в тот вечер так и не ощутил, зато гнев отца — в полной мере. Обычно спокойный и молчаливый Терренс-старший словно взбесился и впервые в жизни выдрал сына ремнем со словами: "Мой сын никогда не будет из этих!" Синди хотел спросить, кто такие "эти", но тут отец как раз взялся за ремень и стало не до вопросов. Мать не вмешивалась, и мальчик понял, что она вовсе не так рада, иначе она велела бы отцу перестать.
С тех пор Синди твердо усвоил, что он будет плох в любом виде, если только он не танцует. Во время танцев все забывали, что он родился не тем, кем надо, вместо упреков ему доставались похвалы и аплодисменты, вместо недовольно нахмуренных лиц вокруг были искренние улыбки. Синди понял, что может спастись только одним способом — танцевать до умопомрачения, и тогда родители, может, и согласятся, что он чего-то стоит.
До четырнадцати лет Синди дожил спокойно, если можно назвать спокойной жизнью лавирование между перепадами настроения матери и равнодушным невмешательством отца. А вот в четырнадцать на него свалилось сразу два судьбоносных открытия. Первое — о существовании Квентина Вульфа и Дженнифер Серпент. Второе — он гей.
Квентин и Дженнифер были звездами того уровня, о котором Синди мог только мечтать и вздыхать. Его собственные победы на фестивалях округа выглядели жалкими заслугами по сравнению с блестящим успехом этой пары. Квентин и Дженнифер собирали громадные залы, они облетели полгалактики с выступлениями, догадками об их личной жизни полнились все таблоиды. Впрочем, на эти догадки они подчеркнуто не обращали внимания. Они работали, и работой их был танец. Сухощавый, изящный, но при этом лишенный и намека на женственность Квентин и сдержанная, пластичная, миниатюрная Дженнифер заставляли вздыхать о себе три четверти подростков, а то и зрителей старше. Даже те, кто оставался равнодушным к их образам, не могли не признавать поразительного таланта этой пары.
Синди впервые увидел их выступление в супермаркете, куда был послан за какой-то мелочью, и в итоге был выруган за задержку, потому что стоял там посреди зала, пока не кончилась программа. Но тогда Синди даже не обратил внимания на ругань, потому что увиденное поразило его настолько, что какие-то еще чувства и эмоции остались за кадром.
Квентин и Дженнифер были неправильными танцорами с точки зрения того, чему учили Синди. Они не видели и не признавали никаких рамок, ограничений и стилей, их танцы не вписывались ни в один стиль, это была смесь, калейдоскоп, восхитительный микс из всего, что Синди доводилось видеть раньше. Казалось, что они чувствуют самую душу музыки и воплощают ее через жесты, взгляды, движения, мимику. Звездный дуэт показывал зрителям все, о чем Синди раньше догадывался и мечтал, но не мог оформить свои смутные догадки во что-то ясное. В какой-то момент он почувствовал разочарование: значит, то, что он хотел сделать своим открытием, было придумано и воплощено до него? Однако апатия тут же сменилась уверенностью: раз смогли они, то сможет и он! Синди был лишен и тени сомнений в своих способностях танцора. В противном случае ему бы пришлось признать, что он ни на что не годен.
На просьбу Синди отправить его в студию, которую недавно открыл Квентин Вульф, мать ответила решительным отказом. Она даже не ограничилась запретом, а объяснила, что стиль Квентина и Дженнифер вульгарен, а Синди уже добился определенных успехов, и нужно двигаться в том же направлении, что и сейчас. Кроме того ему не следует уезжать так далеко от дома и получить образование в родном городе. Синди изумился этим доводам — мать никогда не обращала особого внимания на его учебу, да и не стремилась к близким отношениям с сыном, чтобы не отпускать его. Он не знал, что Алисия, чья карьера актрисы закончилась, так и не начавшись, не смогла пересилить себя, чтобы устроить сыну звездное будущее. Она, которая так хотела видеть в своем ребенке отражение своего таланта, не могла признать, что Синди способен ее превзойти. После обучения у Вульфа он мог бы стать всемирно известным танцором, Алисия это понимала… и не допускала, предпочитая ограничить его выступлениями и победами в родном городе.
Шансов переспорить мать не было, а с отцом разговаривать не было смысла. Но Синди не расстался с идеей стать не хуже, а то и лучше поразившей его пары. Он скачал все выступления Квентина и Дженнифер, которые нашел, и потом просматривал их раз за разом. Он пытался понять, что значил каждый жест, каждый взгляд в их танцах, как они добивались той невероятной выразительности, которая заставляла людей то замирать от восторга, то испытывать самые низменные желания. И потом он стал вырабатывать свой собственный, неповторимый стиль, который должен был сделать танцора знаменитым. Это было нелегко. Порой Синди часами слушал музыку, пытался почувствовать в душе и теле отклик, пропустить мелодию через себя, отдаться ей полностью, чтобы не танцор укрощал музыку, а она вела танцора. Синди словно складывал сложную мозаику, стараясь, чтобы каждый звук находил отражение в его танце. За этими занятиями он запустил академические танцы, и учитель уже стал намекать ему, что без нужного старания Синди потеряет форму. Терренсу было все равно. Его мечта звала его, заставляя раствориться в себе целиком. Но свои занятия он скрывал от родителей, запомнив слова матери о «вульгарных плясках». Если бы дело касалось чего-то менее важного для него, Синди бы послушно забросил свои поиски, но здесь желание было сильнее его. Разрываясь между желанием быть хорошим и своей мечтой, он решил быть плохим, когда никто не видит.
Когда результаты его упорных занятий, наконец, проявили себя, наступила весна. Синди, словно очнувшись от спячки, обнаружил, что школу захватило буйство гормонов. Влюбленные парочки целовались на всех углах, учителя отчитывали их, но эти усилия были напрасны. Одноклассники Синди, которым еще не повезло найти себе девушку, только и обсуждали "телок с во-о-от такими буферами" или "а как она в той видюхе делала, ну, это". "Видюхи", то есть порно в двумерном, а у избранных счастливчиков в трехмерном формате, записывались на дешевые носители и в условиях строгой конспирации передавались друг другу на переменах с непременным условием потом вернуть. Такой носитель всучил Синди один из его немногочисленных приятелей, разумеется, строго велев вернуть назавтра. Синди честно отсмотрел "видюху". Полногрудая блондинка, сначала старательно делающая минет темнокожему мускулистому мужчине, а потом так же старательно стонущая под ним же, не произвела на подростка никакого впечатления, но он, разумеется, на следующий день вернул носитель владельцу со словами "да, это было охуенно".
Это случай заставил Синди задуматься. До сих пор он ни разу не испытывал к девчонкам хоть что-то, отдаленно похожее на сексуальное влечение. Все женщины мира делились на него на две группы. Одни, как мать или Дженнифер, были все равно что живыми богинями, ими стоило восхищаться, осознавая собственное несовершенство, но не более того. Других же он терпеть не мог, особенно ровесниц, считая, что такие, как они, самим своим существованием отняли у него любовь матери. Ослепленному ревностью подростку не могло прийти в голову, что дело не в девочках, а в Алисии, и он не раз пользовался случаем сделать пакость, напуская в аккуратные сумки одноклассниц какую-нибудь живность или царапая экран учебного визора. Синди был достаточно ловким и смекалистым, чтобы не попадаться.