Домашние восприняли его рассказ по-разному.
— Ты умеешь танцевать? — удивилась Фредди.
— А то! — широко улыбнулся Синди. — Я же этот… ну… лауреат!
— Соревнований школьного двора? — съязвила Джу.
— Вот еще! — обида Синди не имела границ. — К-конкурсов, конечно! Медалей штук пять. Или шесть… не помню. Кубок помню, медали не помню…
Джу поглядела недоверчиво, зато Фредди и не подумала сомневаться в друге.
— Блэк, да ты полон сюрпризов! А что, можешь сейчас что-нибудь тут изобразить?
— Не вопрос!
Сказать это было проще, чем сделать — настойка оказалась коварной, и при попытке подняться Синди чуть не переломал ноги, все еще обутые в туфли. Фредди засмеялась и усадила его обратно.
— Не кипишись, потом покажешь… Ты сегодня уже напоказывался.
— И что, ты правда будешь выступать под именем Мерилин? — спросил Тинто.
— Придется, — пожал плечами Синди, — куда я денусь?
Фредди прыснула в кулак.
— У твоего работодателя извращенный вкус, если ему нравится!
— Но-но, — строго сказал танцор по имени Мерилин, — он смог оценить меня, а это главное! Из меня вышла м-милая девушка…
Тим не выдержал:
— Но ты же будешь так одеваться только для сцены, да?
— Хрен знает, — пожал плечами Синди. — Но пока будем считать это сценическим образоо…уаааааа. м…
— Иди спать, — сказала Фредди на этот чудовищный зевок. — Ты сейчас свалишься прямо тут.
Уже засыпая, он услышал, как кто-то их друзей сказал:
— Ну вот, теперь у нас есть собственная звезда танцпола…
Синди улыбнулся и хотел сказать, что еще всем покажет, но не успел, провалившись в сон.
Следующий день оказался на редкость обыденным по сравнению с предыдущим. Синди даже испытал разочарование: где резкие перемены? Где новые ощущения? Утро вышло самым обыкновенным: спор, кто первым идет умываться, чашка чая, ворчание Тинто, ругань Фредди, которая опять не могла найти свои вещи… Потом пришлось тащиться в магазин за продуктами, и никто не бросал к ногам Синди цветы, не восхищался, не предлагал сбежать на край света или хотя бы до ближайшего кафе. Даже погода выдалась мерзкая: мелкий снег колол щеки, забирался под воротник куртки и норовил попасть в глаза. Сырой ветер заставлял ежиться и двигаться быстрее, чтобы избавиться от противного ощущения и скорее отогреться. Нет, мир решительно не желал давать поблажек Синди Блэку и позволять ему сразу же заблистать в новой роли. Но все-таки что-то изменилось. Синди удивлялся людям: это же надо, идет рядом с ними красотка Мэрилин, а они и не замечают! Вот же он, совсем близко проходит — и ничего, хотя сам-то танцор прекрасно знает, в чем секрет. Синди это забавляло, он чувствовал себя надевшим маску, словно на празднике в детстве. Вот только на смену маскам зверей и героев комиксов пришла маска простого паренька из бедного района, под которой скрывалась танцовщица клуба, ждущая своего часа, чтобы показать истинное лицо. Впрочем, вскоре эти рассуждения были вытеснены горячим желанием попасть домой, потому что метель разыгралась не на шутку и стало совсем холодно.
Немного оттаяв после чашки горячего чая, Синди решил, что, пока есть время, стоит потренироваться делать макияж, раз уж Фредди предупредила, что не собирается больше этим заниматься, а слово она всегда держала. Пришлось Синди вооружиться косметичкой и снова уединиться в ванной, чтобы рисовать себе лицо. Конечно, так ловко, как у Фредди, у него не получалось: помада размазывалась, карандаши выворачивались из рук, щеточка для туши так и норовила ткнуть в глаз… Но к своему удивлению, он помнил большую часть наставлений подруги, и вскоре в зеркале стал замечать знакомые ему со вчерашнего вечера черты. На его лице медленно, но верно проступало лицо танцовщицы, которая увидела свет только вчера, хотя — Синди был в этом уверен — появилась намного раньше, просто не было возможности выпустить ее на свободу. Синди чувствовал себя то ли художником с тенями и пудрой вместо красок и спонжем вместо кисти, то ли скульптором, который может вылепить из податливой глины любой облик, явившийся ему в фантазиях. Синди подумал и пририсовал себе родинку на щеке, потом еще одну. Так вышло даже симпатичнее. И снова в зеркале отражался не скромный официант, а шикарная танцовщица, которая только и ждала своего дебюта в клубе.
Пока Синди прихорашивался, вернулся Тим. В полумраке прихожей он не сразу узнал друга, уже успев позабыть об его необычном амплуа, и поздоровался, как с чужим — незнакомые люди в этой квартире давно никого не удивляли. Синди засмеялся и только тогда был узнан.
— Нет, ты что, не узнал? По правде не узнал? — смеялся Синди, хвостом ходя за другом по квартире и не желая оставить беднягу в покое.
— Да не узнал я, не узнал! — отбивался Тим. — Темно же, я думал, Фредди кого-то опять притащила. Чего ты пристал?!
Синди заливисто расхохотался, но не отцепился от несчастного парня.
— А что, я тебе понравился, а? Ведь понравился? Ты бы пригласил такую девушку в кино, ммммм?
— Девушку — пригласил бы!
— А чем я тебе не девушка? — веселился танцор. — Тимми, ну позови меня в кино, ну сделай приятное!
— Да ну тебя нафиг! — Тим попытался спастись бегством, но тщетно, — Ты же не девушка!
— А чем не девушка, все при мне! — Синди кокетливо похлопал ресницами.
— Эй… ты что, правда пошел бы так гулять?
Озорной взгляд был ему ответом.
— А что такое? Ты не взял бы с собой такую милую спутницу? Фи-и-и-и…
Тим молча замер, глядя на друга в упор, и под этим суровым взглядом Синди почувствовал, как веселье понемногу оставляет его. Он сглотнул, внезапно ощутив себя ребенком, которого строгая мать застала за рисованием на стенах. Вроде бы и ничего дурного не сделал, но ожидание наказания заставляет сжиматься и торопливо мотать головой: "Это не я! Я не нарочно!"
— Ты понимаешь, что это ненормально? — спросил, наконец, Тим.
— Ненормально?.. — эхом откликнулся Синди.
— Да. Ты же парень. Все это… неправильно, понимаешь. Не, я все понимаю, тебе нравятся парни, это ясно, но так — зачем? Зачем эти шмотки и краски? Ты же не девчонка. Ты родился парнем, так будь им…
Синди вздохнул и сел на пол. Очень хотелось курить, но сигареты закончились, и он забыл купить их с утра.
— Ты хочешь, чтобы я был нормальным?
— Да причем здесь я? — Тим тоже сел. — Понимаешь, это ведь не ты. Природа создала тебя другим…
Тим все говорил и говорил что-то о неестественности, о том, что можно заиграться, что Синди могут однажды забить в подворотне, о какой-то морали и общественном мнении. Все это укладывалось в его исполнении в стройную логичную схему, Синди не мог найти какую-то лазейку, чтобы возразить, крикнуть: "Это все неправда!" — махнуть рукой, наконец… В конце концов, слова Тима стали сливаться в сплошной неразборчивый шум, у Синди зазвенело в ушах, а друг все говорил, и смотрел на него с тревогой, и явно беспокоился… Синди понял, что больше не выдержит.
— Замолчи, а? — сказал он невыразительно, но что-то в его интонациях все-таки заставило Тима заткнуться. — Давай уже договоримся, что я вот такая неправильная странная хрень. Я ношу женские тряпки, хожу на каблуках, работаю танцовщицей в клубе и — прикинь, да? — вовсе не желаю всю жизнь бегать с подносом или работать на автомойке или какая у нас там еще работа "приличная"? И плевал я, что это кому-то не нравится и какая-то старая клуша скажет, что я веду себя "не так". Я из дома из-за этого сбежал, неужели думаешь, что мне будет не пофиг на слова всяких грымз? А если ты… если тебе так важно, в какую обертку я завернут, то, пожалуйста, не общайся, можешь не смотреть в мою сторону, если противно! Надеюсь только, не будешь хотя бы в память о нашей дружбе плеваться вслед!
— Я совсем не то имел в виду… — растерянно начал Тим, но Синди уже не стал слушать, резко поднялся и ушел в другую комнату, хлопнув дверью, давая понять, что разговор окончен. Комната, в которую он зашел, служила Фредди мастерской, и там была мебель. Синди плюхнулся на стул и уронил голову на стол, прижался щекой к гладкой поверхности. Прикосновение прохладного пластика успокаивало. Синди прикрыл глаза, теперь, когда буря эмоций прошла, он поневоле засомневался, правильно ли поступил. Но, немного поразмыслив, решил, что все же правильно.
— Я никому ничего не должен, — сказал он самому себе. Голос звучал не слишком радостно, но не дрожал. Но зерно сомнений попало на благодатную почву, и Синди невольно задавал себе вопрос, который мучил его давным-давно: может, он на самом деле ненормальный? Урод, который не заслуживает счастья таким, как есть, и которого надо переделать? Да, он нашел себе друзей, но тогда он никак не показывал своего… отклонения, может, они все, как и Тим, готовы принимать его только, если он будет выдирать свое отличие с корнем? Или он на самом деле заигрался?
Синди вздохнул, и одна из бусин, которые Фредди использовала в работе, стронулась с места и покатилась по столешнице. Синди еле успел ее поймать, перекатил в пальцах. Бусина была теплой, словно еще хранила прикосновение пальцев Фредди.
Фредди… Она не стала ни пытаться его переделать, ни возмущаться, ни ахать, что его ждет страшная судьба. Она просто приняла его таким, как есть, со своими желаниями, способностями, чувствами и отклонениями, если уж на то пошло. И Тинто не читал ему нотаций. И даже язва Джу только пожала плечами, узнав, что он собирается выступать, как девушка. И только Тим уцепился за то, что его друг ведет себя "не так".
Синди выпрямился и решительно сжал бусину в кулаке. Пусть его примут по-настоящему всего несколько человек, пусть остальные считают психом, но лучше уж быть самим собой с несколькими друзьями, чем притворяться — с тысячей. А Тим… Тим мог катиться на все четыре стороны, если он так решил. От осознания этого было горько и ныло сердце, но Синди знал, что не будет искать примирения с человеком, который считает его уродом. Даже если этот человек — его друг.
Им так и не удалось помириться в тот день. Тим сначала пытался объясниться, но Синди пресекал любые объяснения. Он понял — или думал, что понял, — что хотел сказать ему друг, и одной речи ему хватило за глаза. Поэтому он игнорировал и попытки завести разговор, и жалобные тревожные взгляды, и вздохи, словно Тима не существовало. Слишком сильно было задето самолюбие танцора, слишком больно было осознавать, что его лучший друг посчитал его заигравшимся извращенцем. Поэтому Синди огрызался или просто уходил в другую комнату, и Тим в конце концов отстал. Как ни странно, Синди при этом испытал некоторое разочарование. Ему казалось, что Тим, если бы на самом деле хотел вернуть его, вел бы себя решительнее. А так… сделал пару попыток, очистил совесть — и можно сделать вид, что ничего не произошло. Ему и в голову не приходило, что Тим точно так же мучается и грызет себя за то, что завел этот разговор.
Потом вернулась Фредди и, конечно же, все поняла, как ни пытался Тим сделать вид, что ничего не произошло. Она попыталась было заговорить с Синди, но тот так посмотрел на нее, что подруга поняла, что тут требовать объяснений бесполезно. Тогда она поймала в кухне Тима и долго с ним что-то обсуждала, закрыв дверь. Когда они все же освободили кухню, там было не продохнуть от табачного дыма, воздух был едким, словно прошедший разговор сделал его таким. Синди не собирался узнавать, о чем шла речь. И когда весь дом затих, медленно погружаясь в дремоту, он долго не мог заснуть, как ни старался, и все ворочался с боку на бок. Ему хотелось не думать о Тиме или хотя бы разозлиться на него так сильно, чтобы не сожалеть о ссоре, но вместо этого в голову лезли непрошеные воспоминания: о том, как на прогулке Синди подвернул ногу, и Тим тащил его до квартиры на руках, потому что на флаер денег не было; как Тим работал охранником в круглосуточном магазине, и друзья по очереди таскали ему на пост бутерброды; как они выбирались всей компанией летом за город, и Синди упал в реку, и Тим помог ему выбраться, и поил чаем, и отдал свою куртку, потому что она была теплее; а потом Тим потерял серьгу, с которой никогда не расставался, и именно Синди не пожелал оставлять поиски и все-таки отыскал ее под кустом. Было мучительно больно от того, что тот же самый человек, с которым в прошлом было столько всего хорошего, посчитал Синди недостойным приличного общества. Хотелось и разбудить Тима, чтобы положить конец этой глупой ссоре, и одновременно — не разговаривать больше с этим человеком, раз уж тот готов был принимать друга только в нравящемся ему виде. Промаявшись так до середины ночи, Синди незаметно забылся тревожным сном и встал, когда Тима уже не было дома, и решать, как поступить, было поздно.
За своими переживаниями танцор совсем упустил из вида причину этих переживаний: свое выступление, до которого оставалось всего ничего. Он опомнился, когда вечерняя заря позолотила окна высившихся в центре Анатара небоскребов, из-за чего здания казались гигантскими светильниками, бросающими лучи на весь город. Синди усилием воли подавил приступ паники — не успеть! не справиться! — и ринулся собираться. Благодаря укрощению помады и туши накануне, нанести макияж оказалось куда легче. Некоторые трудности возникли с одеждой, но в итоге Синди смог собраться вовремя, хотя требовалось поспешить, чтобы не опоздать в первый же день и не навлечь на себя гнев Эндрю. Он поспешно натянул туфли и побежал на выход, снова, как и в прошлый злополучный день, столкнувшись в прихожей с Тимом. Синди прошел мимо него, как мимо пустого места, — у него не было ни времени, ни сил на объяснения, и он даже не заметил, что друг смотрел ему вслед.
Он успел. Посетители уже собирались у дверей клуба, но бдительная охрана не пропускала никого раньше времени. Синди шмыгнул мимо горстки недовольных, которые громко излагали свои претензии к работе клуба, но не собирались никуда уходить, и нырнул в облако чернильной темноты — фонарь у входа для персонала опять сломался, а починить его ни у кого не доходили руки. Пропускная система подмигнула ему зеленым огоньком, и Синди привычно шагнул в полумрак служебных помещений. Здесь всегда казалось слишком тихо по сравнению с шумом основного зала, и Синди неосознанно старался не задерживаться в прохладных коридорах подолгу — после громкой музыки, разговоров и смеха тишина казалась неестественной и чуть ли не опасной.
Гримерка, раньше принадлежавшая Ани, находилась в самом конце коридора. Когда Эндрю только открыл бар, танцовщицы у него еще не было, не было и гримерки. До этого там находилась подсобка, забитая хозяйственным инвентарем и разным хламом, который некуда больше было девать. С приходом Ани чулан расчистили, часть вещей отправили на помойку, часть — распихали по другим помещениям, и в распоряжении танцовщицы оказалась пусть маленькая, но своя комната, в которой можно было привести себя в порядок до выступления и отдохнуть — после. А теперь она по наследству переходила к Синди. То есть, к Мерилин. Скромный официант Блэк, разумеется, никакого отношения к гримерке не имел.
Дверь была заперта, и это оказалось для Синди неприятным сюрпризом. Впрочем, разыскивать обладателя ключа ему не пришлось — по коридору уже спешила навстречу ему пухленькая блондинка.
— Мерилин? — спросила она еще на полпути, разбивая тишину. — Я Мика, администратор, очень приятно с тобой познакомиться. Давно ждешь? Так, отлично, вот ключ от твоей комнаты, Ани носила его с собой, но ты, если хочешь, можешь оставлять его у охраны. Если что-то понадобится или будет какая-то проблема — говори мне, все найдем, со всем разберемся. Народ у нас хороший, не волнуйся, не обидят, если меня нет на месте, можешь обращаться к Джесс или Тамаре.
Синди оставалось только кивать, пока администратор искала ключ и рассказывала ему, где что находится. Мику он, конечно, знал и раньше и теперь, убедившись, что она его не узнает, танцор снова почувствовал торжество — со своей ролью он справлялся прекрасно.
— А ты не очень-то разговорчива, да? — хмыкнула Мика, заканчивая свой монолог. — Хотя Эндрю так и говорил, что ты необщительная, зато на сцене та еще горячая штучка! Вот и посмотрим сегодня. Удачи, а я побежала, обращайся, если что!
Синди кивнул в последний раз, открыл дверь и шагнул в гримерную. Неяркий свет залил помещение, освещая зеркало на стене, небольшой диван, тумбочку и крошечный комод — ничего больше в этой комнате не поместилось бы. Синди огляделся и убедился, что перед приходом новой танцовщицы гримерку привели в порядок, но все-таки то одно, то другое напоминание о бывшей хозяйке он замечал. Например, забытые бусы на тумбочке или несколько фотопортретов, наклеенных на раму зеркала. Все это тут же полетело в утилизатор. Синди не собирался хранить тут памятки из прошлого, он становился в кои-то веки единовластным хозяином комнаты и не хотел терпеть в ней никаких посторонних вещей, а уж особенно вещей Ани.