- Если бы было так, как ты говоришь. Замужем или нет, это невозможно для нее.
- И что? Она может мечтать, как захочет… Мечтая, что ее жизнь проходит с ним… Мечтая о нем, она будет хотеть смерти! А он… - он прервался на секунду и продолжал яростно отвергать: - Нет… О нем будут ее мечты… А он уже на пределе и не остановится ни перед чем… Он с ног до головы Д`Отремон…
- А ты разве нет?
- Я…? Может быть… Но я не хотел бы им быть… Я хотел бы быть, по правде говоря, ничьим сыном и не знать о том, какая кровь бежит по венам. Клянусь, что мог бы вздохнуть свободней, если б не знал этого… Но рядом с этим именем возвращается весь ужас моего детства: лачуга Бертолоци, жестокость человека, который мстил моей невинной плоти всей болью обид… Я даже не могу вызвать в памяти единственный образ, который мог бы смягчить все это: образ матери, представление о том, что видел ее хотя бы раз. Вы видели ее, Ноэль? Можете рассказать мне, какой она была?
- Я видел ее, да… Но для чего нам говорить об этом? – пробормотал взволнованный старик, пытаясь успокоиться. – Незачем творить ужасное настоящее, вороша прошлое. Твоя мать была несчастной и красивой. Еще могу сказать: в ней не было корысти, она не искала выгоды… Она согрешила из-за любви и заплатила за грех слезами и кровью… Я видел ее несколько раз и не могу сказать, какой была ее улыбка, но какими были ее слезы, я видел…
- В таком случае, я ненавижу его еще больше… этого Франсиско Д`Отремон, который дал мне жизнь!
- Он тоже любил ее. Любил глубоко и искренне. Хотя ты и не веришь, но за его огромной и безмерной гордыней билось сердце… Поэтому я хочу обуздать твою. Гордыня была первым грехом на свете. Не впадай в нее…
- Мой бедный Ноэль, не говорите глупостей. Если бы такой человек, как я, не имел гордости, то я был бы червяком, а я предпочитаю быть змеей, наполненной ядом, чтобы меня не раздавили ногой…
- Червем ты родился, но теперь им не являешься. Потому что я знаю, что ты можешь летать, и я покажу тебе путь на небо. Почему бы тебе не встать, наступив на свою бесплодную гордость? Хочешь, чтобы я сходил в монастырь, поговорил с твоей женой…?
- Нет, Ноэль… Моя жена! Это слово звучит насмешливо. Не говорите ничего. Я увижу ее, буду с ней говорить, хотя и считаю, что ничего не изменится… Я поговорю, а вам не нужно… Я должен спросить Монику де Мольнар, моя жизнь зависит от ее ответа…
Очень медленно, легким шагом, едва касаясь ногами старых каменных лестниц, Моника спускалась вниз из своей кельи в большой внутренний двор сада Монастыря Рабынь Воплощенного Слова… Снова колокола созывали верующих, с мягким звучанием приглашая на вечернюю службу… Снова священники и послушницы входили в церковь тесной вереницей, но Моника шла в противоположном направлении. Она вышла из кельи, чувствуя, что задыхается в этих стенах, движимая инстинктом, она бежала ото всех… Единственное, чего она страстно желала было одиночество и тишина… Даже в монастыре ей казалось, что она находится рядом с миром. Она прошла через арки, ограничивавшие монастырь, желая добраться до угла, где только могла видеть деревья и небо, но что-то шевельнулось среди веток кустарника, когда она появилась… Круглая темная голова высунулась, на коже цвета эбонитового дерева блестели большие черные глаза, маленькое ловкое тело спрыгнуло и приблизилось к ней…
- Ай, моя хозяйка! Хорошо, что вы появились. Я уж не знаю, сколько времени здесь вас жду, согнувшись, я снова собирался залезть на стену, чтобы уйти, но на самом деле мне не хочется уходить, не повидав вас…
- Я же тебе сказала, чтобы ты не возвращался, Колибри. Это настоящее безрассудство. Это запрещено. Ты не понимаешь?
- Я же не пришел делать что-то плохое, моя хозяйка. Вы знаете, что я прихожу повидать вас… Вы больше не хотите ничего иметь со мной? Вы больше меня не любите?
- Конечно же я люблю тебя. Но когда уходишь за эти стены, то должен отказаться любить этот мир… Ты не можешь понять меня, бедняжка, но не страдай так из-за этого, не грусти. Разве ты не был счастлив до того, как узнал меня?
- Счастлив? Что такое быть счастливым, хозяйка? Это быть довольным?
- Ну… на самом деле… Ты не был доволен? Не был доволен твой капитан?
- Он, не знаю… Он смеялся, и когда мы заходили в порт… он устраивал праздник. Когда он не спускался, женщины начинали искать его на пристани. Капитан всегда привозил им подарки, и они целовали его и говорили, что он еще роскошнее короля, и красивее, чем кто-либо… Потому что капитан…
- Замолчи! – прервала его Моника, сжав губы.
- Я вас рассердил, моя хозяйка? – наивно удивился маленький Колибри.
- Нет. Как может меня волновать то, что ты сказал? Возвращайся к своему хозяину! Возвращайся на корабль Хуана, разделяй с ним его праздники! Уверена, он там, развлекается…
- Нет, моя хозяйка, он не вернулся на корабль. Он пошел с сеньором Ноэлем… Но Сегундо сказал, что сегодня ночью он выиграл очень много денег, и теперь все изменится… Что хозяин превратится в кабальеро со всем остальным, с домом и лодками, которые будут ловить рыбу… И еще сказал, что хозяин придет к вам, и что вы снова будете с нами; не на корабле, а в доме, который он построит. Это правда?
- Нет, это неправда. Он не придет в монастырь, и не желает, чтобы я отсюда выходила. Я уверена в этом. Ему хватит женщин, которые будут его ждать на пристани. Теперь они будут его любить сильнее, потому что он сможет делать им дорогие подарки…
- Шшш! Идет монахиня, - тихо и испуганно сообщил Колибри. – Я спрячусь…
- Моника… Моника, дочь моя… - позвала мать-настоятельница, подойдя к послушнице, и объяснила: - Я пришла в твою келью. Я искала тебя по всему монастырю. У тебя есть посетитель…
- Хуан! – обрадовалась Моника, не в силах скрыть смятение.
- Нет. Это сеньор Ренато Д`Отремон, дочь моя, он просит, умоляет, чтобы ты не отвергала его…
Моника почувствовала, что кровь похолодела в венах. Ренато Д`Отремон… Каждая из этих букв пронзала стрелой скорби, одновременно с вторгавшимся горьким разочарованием, потому что это он, а не другой. Слова Колибри окрылили надеждой ее душу, которая, несмотря ни на что вызвала в ней безумную мечту. А теперь, словно вдруг захлопнулась приоткрытая дверь, словно разом погасла последняя звезда на мрачном небе…
- Я осмелюсь просить тебя не отказывать ему, - продолжала настоятельница. – Он ждет уже долго. Он кажется таким печальным, таким неспокойным, и его настойчивость заставляет думать, что это действительно что-то важное, связанное с заявлением о расторжении брака, которое ты подписала, чтобы отправить его Святому Отцу. В конце концов, выслушав его, ты ничего не потеряешь…
Моника посмотрела по сторонам… При появлении настоятельницы, Колибри исчез. Без сомнения, он прятался где-то близко, или воспользовался моментом, чтобы сбежать, унеся с собой тот последний глоток соленого воздуха, ту отчаянную тоску, которое вызывало одно только имя Хуана. Голос настоятельницы раздавался как будто издалека, заставляя вернуться к действительности:
- Семья Д`Отремон равна тебе, они твои родственники… Они не могут желать тебе плохого. Идем, дочка… Идем…
3.
- Вы войдете со мной, Ноэль. Я хотел сказать, если вы желаете…
- Конечно же я желаю, и войду с тобой. Но не беспокойся, потому что я умею быть благоразумным. Когда несчастные браки оказываются перед третьими лицами, то они становятся излишне щепетильными и порядочными. Женщине нравится поддержка и господство мужчины…
- Такие женщины, как она, крепки, как бриллиант. Она может казаться хрупкой, как кристалл, но это не так. Перед ней я не так силен… Но она меня не любит, Ноэль, не любит!
- Возможно она тебя не любит, но сможет полюбить. Я считаю, что мужчина способен завоевать сердце, если еще не завоевал. Разве не тебя зовут пиратом? Разве не ты прославился тем, что укрощаешь волны и ветра? Разве сражение проигрывают, еще даже не начав?
- К моему несчастью, да. Но не важно… Мы пойдем… Если она не откажется меня принять…
- Успокойся… Дай мне поговорить с сестрой-привратницей…
- Моника… Ты появилась… Наконец ты согласилась…
- Не благодари меня, Ренато. Мое намерение и желание означало никого не видеть на какое-то время. Я пришла сюда, чтобы обрести покой…
- Ладно, вам нужно поговорить, прийти к согласию, сгладить небольшие шероховатости, которые возникли в силу обстоятельств, а они не должны существовать между родственниками, - посоветовала настоятельница примирительным тоном. – По вашему желанию, сеньор Д`Отремон, я оставлю вас одних. Как вы просили согласиться на эту беседу, также и я прошу вас как можно меньше беспокоить душу Моники мирскими заботами. Монастыри должны быть плотиной между миром, тихой заводью, которая нужна измученной душе Моники. А теперь, с вашего разрешения…
Мать-настоятельница попрощалась и мягкими неслышными шагами удалилась, оставив одних Монику и Ренато, которые находились в тишине некоторое время, пока холодный голос Моники не спросил:
- Говори… Ты хотел поговорить…
- Хотел, это правда. И если бы мы были в стенах моей библиотеки, сколько бы я сказал тебе, Моника… Есть доводы, которым нечего возразить, бессмысленно каждое слово, потому что это всего лишь бледное отражение чувств. – Дрожащий Ренато приблизился к ней, но Моника отступила и отвела в сторону взор от откровенного и лихорадочного блеска его глаз. – Если бы я мог свободно рассказать тебе о своих чувствах…
- Есть чувства, которые не имеют права существовать, Ренато.
- Я знаю, что за ошибки, которые совершил, я заплатил счастьем, и не стремлюсь быть счастливым. Я отказываюсь от него; но мне нужно что-то чтобы дальше жить и дышать.
- У тебя есть жена, она родит тебе сына, и еще многих, Ренато… Сотни, тысячи существ зависят от тебя. Твое положение и богатство дают тебе право быть королем, но и иметь обязанности. Есть много вещей, который могут заполнить твою жизнь и позабыть о той, которая в монастыре, женщину, которую полюбить ты захотел слишком поздно…
- Моника, я вижу твои причины, они взвешены и соразмерны; но оставь мне луч света, луч надежды… Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Это единственное, о чем я тебя прошу. Когда расторгнут союз, связывающий тебя с Хуаном Дьяволом…
Моника вздрогнула, словно это имя причиняло боль, словно один только намек затронул за живое; но она взяла себя в руки и сжала губы. Только устремила вверх голубые глаза и остановила их на Ренато, взгляд ее сверкнул стальным блеском:
- Почему бы тебе на оставить все это?
- К сожалению, я не могу. Позволь мне закончить… Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной и властной в своих действиях. Ты сможешь жить в мире при свете солнца… И есть тысячи вещей, которые смогут заполнить твою жизнь, пока ты ждешь…
- Чего я жду?
- Не знаю… Чуда, которым одарит Бог нас своей милостью, когда падут мои цепи, цепи, которые я заслужил носить… Я знаю, ты не скажешь ни слова, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, как она мелочна. Ты знаешь, что она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой, думая о себе. Я не могу сказать, что она предала меня как жена; но тем не менее, я привязан к ней, и из-за нее мне не хватает света твоих глаз…
Долгое время Ренато Д`Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, в то время как Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце, почему эти слова любви звучат холодно и пусто; почему человек, которого она однажды полюбила, говорил эти фразы, которые она мечтала услышать раньше, и которые теперь ничего в ней не вызывают… Почему боль, которая казалась потухшей, поднялась в ее душе ответом в виде образа другого человека, и тогда в ней поднялась волна страдания к человеку, теперь страдавшему по ней…
- Я умираю от боли, Моника! Почему ты не говоришь, что ты тоже безутешно страдала по мне? Почему моя боль, которая теперь является местью, не доставляет тебе удовольствие?
- Я была бы глупой и жестокой…
- Ты была бы жестокой, но надеялась бы утолить свою обиду…
- Я не держу на тебя обиды…
- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Так мертва теперь твоя любовь ко мне?
- Да, Ренато, так мертва… так непростительно мертва… Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?
- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и было бы утешением думать, что, страдая одновременно с тобой, задевая раны друг друга, печалясь моей печалью, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а ты взываешь к моему, пока твои губы произносят молитву… Потому что из-за слепого эгоизма в любви было бы утешением знать, что мы умираем вместе. Ты понимаешь? Я не прошу тебя ни о чем, ни требую ничего… Только это, если оно есть в душе. Скажи мне, что ты страдаешь, плачешь из-за меня, и я клянусь тебе, что я сотру твои слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!
- Я не могу, Ренато, не могу!
- Простите, если помешала, - извинилась мать-настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя были бесполезны. Этот сеньор имеет законные права, и…
- Хуан! – воскликнула Моника почти задохнувшись.
- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.
Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Никогда еще он не был таким суровым, надменным, исполненным саркастичным взглядом сумрачных глаз… Никогда еще не был таким высокомерным горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледневший от гнева, и Моника задрожала, чувствуя, что ей не хватает сил, что она вот-вот упадет в обморок, пока с пониманием и благочестием монахиня поспешила к ней, чтобы поддержать… Вся сила, что в ней осталась, была во взгляде, пронзая им Хуана, словно она пила его образ. Как же она желала в течение всех прошедших часов, увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже из его уст выходят желчные слова!
- Думаю, что пришел вовремя… по крайней мере для себя. Полагаю, для вас мой визит оказался сверх неприятным, но что же нам делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д`Отремон, Моника? Можешь уделить минуту, чтобы выслушать человека, которому у подножья алтаря ты поклялась следовать и уважать? Ты выслушаешь меня? Это не будет слишком большой жертвой? Не будет требовать чрезмерных усилий?
- Я думала, что все уже сказано, - ответила Моника слабым голосом.
- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти пришел вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать…
- Присутствие Ренато ничего не значит, - живо отвергла Моника, - ты слишком плохо это истолковал…
- Черт побери, как сурово это для него! – проговорил Хуан с откровенной иронией. – Впрочем, я не истолковывал… Я слишком хорошо знаю, на что рассчитывать… Я не заставляю тебя, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься… Можно или нельзя сделать так, чтобы нас оставили наедине?
- Ты не подойдешь близко к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!
- Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам… Бог и люди, мог бы добавить я… Я помню, что подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию… Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить со своей женой…
- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый…!
- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.
- Не пугайся, Моника, - насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится… по крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете; такие благопристойные, благородного происхождения, имеющие важные фамилии, знающие прекрасно, что комната для посещений не для споров подобного рода… Также я не думал, что подхожу под все типы посетителей… Я не виню тебя, Моника, но думал найти тебя в более уединенной обстановке.