- И вам добрый вечер, моя дорогая. - После чего вперил взгляд в Уилла. - И вам добрый вечер, сир Уильям.
- Д-добрый в-вечер, - пробормотал, запинаясь, Уилл, которого этим взглядом немедленно проткнуло насквозь и пригвоздило к спинке стула, на котором ему предстояло трепыхаться теперь, словно стрекозе на булавке.
Игнорируя его замешательство, так же как и холодную любезность сиры Лусианы, Риверте размашисто подошёл к столу, со стуком отставил стул и, опустившись на него, хрустнул костяшками пальцев.
- Что у нас сегодня? Признаться, я с утра ничего не ел, только проглотил на скаку майского жука, пока мотался по предместью.
- Фансийские куропатки в грибном соусе и пирог с голубями, - любезно сообщила сира Лусиана. - Но если вам угодно, монсир, я уведомлю мэтра Крулнэя о майских жуках.
- Не стоит. Они хороши время от времени в качестве экстравагантного деликатеса, иначе быстро надоедают. - Риверте щёлкнул пальцами. Рядом тут же возник слуга, быстро и ловко принявшийся откупоривать бутылки, и ещё один, приподнявший тяжелую крышку с блюда.
После чего Фернан Риверте, Лусиана Далнэ и Уилл Норан приступили к трапезе - так невозмутимо и безмятежно, будто делали это все вместе каждый день.
Уилл разрывался между желанием заглянуть Риверте в лицо - он целых две недели не находился к нему так близко, - и стремлением не отрывать глаз от скатерти. Первого хотелось просто до зуда, но второе было безопаснее. Уилл услышал, как слуга тихо спрашивает его о чём-то, и кивнул, даром что не понял вопроса. На его тарелке тут же оказались аппетитные окорочка, покрытые хрустящей золотистой корочкой. Уилл сглотнул. Он сомневался, что сможет есть. Он смотрел перед собой, и в поле его зрения оказались руки сиры Лусианы, неторопливо и изящно взявшиеся за приборы. Уилл сам не знал, почему, но это зрелище его буквально заворожило.
- Сир Уильям, я вижу, вы не голодны.
Уилл чуть не подскочил - голос Риверте звучал как в давно забытые дни, самые первые дни его пребывание в замке Даккар. Ровный, звучный, невозмутимый голос - и ощущение от него такое, будто тебя только что огрели плетью. Уилл нерешительно взял вилку, как будто это могло спасти его от страшного обвинения, прозвучавшего в заявлении Риверте.
- Возможно, это оттого, что сир Уильям здесь лишь потому, что оказывает мне любезность, - сказала вдруг своим неизменно спокойным голосом сира Лусиана. - Я взяла на себя смелость пригласить его сегодня к нашему с вами столу.
- А сир Уильям, как я понимаю, взял на себя смелость принять приглашение. Что ж, отлично. Не беда, что он не хочет есть - зато теперь мне будет с кем выпить. Уильям, бросьте уже держаться за эту вилку, как за чётки, и берите бокал. Это белое асмайское позднего сбора, вы его любите.
Уилл выпустил вилку и нерешительно взялся за бокал. Он всё ещё боялся смотреть Риверте в глаза.
Тот жестом отослал слуг, и, когда они покинули столовую, вскинул руку с бокалом вина так резко, что Уилл едва не отшатнулся.
- За прекраснейшую из женщин, украсившую сегодняшний вечер и, я смею верить, ту, что украсит вскоре и всю нашу жизнь, - провозгласил он и осушил бокал залпом.
Уилл тронул край своего бокала губами и тут же отставил его. Сира Лусиана отпила воды, холодной улыбкой поблагодарив своего жениха за тост.
После чего они продолжили есть в полном молчании.
Уилл думал, ничего не может быть хуже, чем стоять в ярко освещённом зале под сотней недоброжелательных глаз. Но ещё король Рикардо дал ему понять и почувствовать, что порой одна-единственная пара глаз может создать куда больше замешательства, чем сотня пар.
- Попробуйте паштет, Уильям, - предложил ему Риверте. - Мне страшно подумать, из чего он сделан, но выглядит аппетитно.
- Благодарю вас, - промямлил Уилл, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось. Его колено было всего в паре дюймов от колена Риверте, но сейчас от осознания этого Уиллу не было ни радостно, ни жарко, ни уютно.
- Или вот мидии, если не хотите паштета. Сира Лусиана скажет вам, насколько они хороши.
- Весьма хороши, - бесстрастно согласилась сира Лусиана, и Риверте сказал:
- Ну вот видите. Давайте же, а то когда вы сидите тут и не едите ни черта, я чувствую себя в этом виноватым, будто морю вас голодом.
- Б-благодарю, сир, но я в самом деле не особенно голоден.
- Правда? Тогда развлеките нас беседой, раз уж рот у вас всё равно свободен. Что у вас нового?
- У меня? Ничего... ничего особенного... сир.
- Вот и славно, - сказал Риверте и отправил в рот птичье крылышко. Уилл с трудом удержал вздох, едва не вырвавшийся из груди. - Ну тогда вы, монсира, расскажите нам какую-нибудь сплетню. Вы ведь отдаёте сейчас визиты половине сианского света, так что должны были наслушаться сплетен на год вперёд.
- Я наслушалась их на полвека вперёд, монсир. Однако не вижу в этой теме ничего любопытного и приличествующего застольному разговору в порядочном обществе.
- М-да, пожалуй, вы правы. Но что же нам тогда делать? Уильям мямлит, вы молчите. Право слово, ещё немного, и я сочту нашу беседу принуждённой.
- Почему бы тогда вам самому не внести в неё оживление? - сказала Лусиана, внезапно садясь ровнее - если возможно было сесть ровнее, и так сидя со спиной, своей прямотой и твёрдостью могущей поспорить с храмовыми колоннами.
- Помилуйте, дорогая, разве я и так не стараюсь?
- Нет, монсир, сейчас вы не стараетесь, вы глумитесь. Меня, впрочем, поддеваете лишь слегка и почти наверное ненамеренно. Но сира Уильяма вы, я вижу, отчего-то решили поизводить. Лишь потому, что он оказался за столом без вашего ведома? Или есть другая причина, о которой я не осведомлена?
- Видите, Уильям, - сказал Риверте, промокая рот салфеткой и пряча за ней усмешку. - А мы ведь ещё даже не женаты.
- Не вижу никаких оснований для вас не передумать, монсир, - резко сказала Лусиана Далнэ, и Риверте, взглянув на неё, ответил с внезапной холодностью:
- А вот сейчас вы кривите душой, графиня, и, смею заверить, после только что произнесённой вами тирады в защиту Уильяма это совершенно вас не красит.
Лусиана вспыхнула - что выражалось в слабой розовой тени, на миг окрасившей её бледные щёки, - и села ещё ровнее. Её длинные пальцы, почти ничем не украшенные, кроме всё той же родовой печатки, сжали вилку и нож чуть крепче, и Уилл внезапно понял, что она, эта холодная, невозмутимая и сдержанная женщина, с удовольствием всадила бы сейчас то и другое в холёную ладонь своего будущего супруга, небрежно лежащую на столе рядом с тарелкой.
Уилл, должно быть, смотрел на неё в потрясении слишком явном, потому что графиня почувствовала его взгляд и быстро взглянула на него, а потом опять на Риверте. Её руки, плечи и лицо расслабились, и улыбка, которую она подарила графу, вновь стала любезной и сдержанной, как всегда.
- О, - проговорила она. - Так сир Уильям, я запоздало это вижу, не осведомлён относительно природы нашего с вами грядущего брака. Это такое досадное упущение, сир Риверте. Ведь сир Норан - ваш летописец, не так ли? Кто, как не он, должен знать всю истинную сущность ваших деяний, дабы судить вас с полным и совершенным беспристрастием?
Если в начале она говорила ровно, то под конец в её словах сквозила уже неприкрытая насмешка - к удивлению Уилла, довольно горькая. Риверте смотрел на неё, улыбаясь уголками губ, с открытым и, казалось бы, искренним восхищением, и лишь Уилл, знавший его много лет, смог уловить за этим глубоко запрятанное холодное внимание. Так Фернан Риверте смотрел на Рашана Индраса, и так он смотрел на короля Рикардо - на людей, бывших одновременно его добрыми друзьями и опасными противниками.
- Увы, - проговорил Риверте, подпирая ладонью подбородок. - Боюсь, не в моих силах изложить эту историю с беспристрастием, а уж тем более совершенным и полным. Я ведь немедленно начну, как вы говорите, глумиться - вы меня знаете. Может, расскажете сами?
Она метнула в него взгляд, невероятно похожий на тот, который сам он метнул в Уилла, входя в столовую. И хотя, конечно, этим она не смогла сразить его так, как сам Риверте сразил Уилла - но всё же Уилл заметил, как плечи графа слегка напряглись под этим взглядом, и тут же вновь расслабленно опали.
- Что ж. Хорошо, - Лусиана Далнэ отложила приборы и вновь сложила руки поверх коленей. - Слушайте, сир Уильям, и примите во внимание, когда возьмётесь за ваши хроники. Месяц назад я получила из Сианы письмо, подписанное самим императором. Дивная честь для дома Далнэ - памятуя о том, что за четыре года, прошедшие со дня гибели моего супруга в руванской кампании, его величество ни разу не вспоминал о вдове, оставшейся без средств к существованию. В письме значилось, что мне надлежит немедленно оставить моё поместье и явиться в столицу, чтобы сочетаться браком с сиром Фернаном Риверте.
Она остановилась и отвесила внимательно слушавшему её графу лёгкий поклон, то ли насмешливый, то ли откровенно оскорбительный. Тот серьёзно кивнул в ответ и сказал:
- Прошу вас, продолжайте.
- В случае моего неповиновения, - сказала Лусиана, вновь обращаясь к Уиллу, - меня угрожали лишить даже того скудного содержания, что осталось мне от геройски павшего мужа. В случае же согласия его величество милостиво обещал, что рассмотрит прошение касательно моей дочери Мадлены. Прошение, уже четыре года пылящееся на рабочем столе его величества.
- Вашей дочери? - невольно вырвалось у Уилла. - Той самой, которая в монастыре?
- Да. Той самой, - сухо сказала графиня. - Отдать её в послушницы было волей моего мужа. Я не смогла противиться решению сира Далнэ, я... я смирилась с ним. Однако после того, как вместе с моим супругом в руванском кампании отдали свои жизни оба моих сына, я решила, что, как супруга и мать, выстрадала достаточно, чтобы сохранить хотя бы одно своё дитя. Я писала его величеству прошения о том, чтобы Мадлене позволили покинуть монастырь, пока она ещё не успела принять постриг. Но его величество не счёл нужным откликнуться на мою просьбу - до недавнего дня, когда это стало ценой моего брака с сиром Риверте.
Она умолкла. Теперь в её позе, твёрдой, негнущейся, исполненной ледяного достоинства Уиллу виделось что-то обвиняющее, скорбное, и такое гордое, что он невольно восхитился этой женщиной. Она была не волчицей, как он сперва решил - она сама была жертвой, и лишь гордость не позволяла ей вести себя, как положено жертве. Она была из той породы живых существ, что, пойманная в капкан и посаженная в клетку, всё равно продолжает скалить зубы и рычать на загонщика. От неё веяло силой - такой силой, что даже граф Риверте не мог её не замечать.
- Это... ужасно, - сказал Уилл. - Вашу дочь, по сути, держат в заложницах, чтобы принудить вас к нежеланному браку. Это... это отвратительно, сударыня. Я сочувствую вам.
- Сире Лусиане не нужно ваше сочувствие. Она выше этого, - выпрямляясь, сказал Риверте. Он глянул на свою каменнолицую суженую, потом - на Уилла, и Уилл с изумлением понял, что граф искренне забавляется, наблюдая за ними обоими. - А вот кому вы могли бы вполне посочувствовать, Уильям, так это мне. Я ведь тоже не от хорошей жизни ввязался в эту авантюру. Король приказал мне жениться, а при нынешнем выборе невест в столице... ну, впрочем, вы сами всё знаете. Мы с сирой Лусианой виделись когда-то, - он бросил ей странный взгляд, и она ответила на него столь же странным, словно было между ними что-то, чего они оба не договаривали. - Это было довольно давно, её супруг и сыновья ещё были живы. Признаюсь, я не сразу вспомнил о ней - её милость не из тех, кто любит выставлять себя напоказ, а я, как вы знаете, человек суетный, и быстро забываю тех, кто не мельтешит всё время у меня перед глазами. Я предпочитаю жить настоящим и будущим, а не прошлым.
"Неправда. Вы лжёте ей в глаза, и лжёте мне, ведь я-то вас знаю", - подумал Уилл, но ничего не сказал, а Риверте продолжал, обращаясь то ли к нему, то ли к Лусиане, то ли к обоим разом:
- И когда его величеству надоело наблюдать мои муки выбора, он был столь любезен, что поставил меня перед фактом: вот мне Лусиана Далнэ и всё тут, либо сделка отменяется.
- Сделка? - повторил Уилл.
- Сделка. В ближайшее время начнётся реализация моего плана по внедрению войск в Аленсию. Как только закончится наш медовый месяц, - резко сказал Риверте и откинулся на спинку стула.
Наступило молчание, но совсем не то, что установилось в начале этого странного ужина. Уилл сидел рядом с двумя людьми, которые оба теперь, волею судьбы, оказывали влияние на его жизнь, и непостижимым образом чувствовал, что только что, при нём и из-за него, они поговорили друг с другом так откровенно, как не говорили ни разу за две недели, во время которых почти не разлучались. Уилл не знал, что должен думать об этом, не знал, сблизит ли их эта внезапная откровеность или отдалит ещё больше, не знал, чего из этого он должен хотеть, а чего опасаться. Но Уилл понял вдруг, что отнюдь не он испытывал самое большое смятение, гнев и неловкость от всего, что происходит в доме Фернана Риверте в последние несколько недель.
- А впрочем, всё это вздор, - сказал Риверте, небрежно бросая салфетку рядом с тарелкой. - В конечном итоге все получат то, чего жаждут, не так ли? Я получу наконец мою войну, сира Лусиана вернёт дочь из монастыря, а вы, Уильям... о! Конечно! Сейчас Мадлене всего тринадцать, но когда она чуток подрастёт, её можно будет выдать за вас. У нас с сирой Лусианой, разумеется, родятся собственные дети, а малышке Мадлене отойдёт графство Далнэ, и вы, Уильям, получите его в приданое. Видите, я придумал выгоду и для вас!
Он ослепительно, уверенно улыбался, он смотрел на Уилла, говоря это, а Уилл смотрел на него, уже не страшась, но чувствуя такую чёрную, мучительную пустоту, какой не знал никогда прежде. Он молча посмотрел на Риверте, выдав этим взглядом всю боль, которую причинили ему эти легковесные небрежные слова - и на секунду ему показалось, что Риверте дрогнул, его беспечная улыбка померкла, и он отвёл взгляд. Конечно же, он шутил - он всегда шутил, если только не говорил всерьёз, но... Уилл не хотел, чтобы он шутил так. Он вообще видел во всём этом крайне мало оснований для шуток.
- Если моя дочь понравится сиру Уильяму, и если сир Уильям понравится ей - что ж, лет через пять мы сможем вернуться к этому разговору, - бесстрастно сказала сира Лусиана, и через миг добавила: - При условии, конечно, что король Рикардо сдержит своё обещание.
- Он сдержит свое обещание, монсира. Он король, - сухо сказал Риверте и тем положил конец разговору.
Они закончили ужин в молчании и в некоторой задумчивости - словно каждому было над чем поразмыслить после этой странной беседы. Лусиана поднялась с места первой, сказав, что день был долгим и ей слегка нездоровится. Риверте, поднявшись, вежливо предложил проводить её до покоев, но она отказалась, поблагодарила Уилла Норана за то, что составил ей и сиру Риверте общество, выразила желание, что это станет доброй традицией, и затем, негнущаяся и ледяная, удалилась.
И когда Уилл впервые за две недели остался с Фернаном Риверте наедине, Фернан Риверте сказал:
- Вы видели? Видели, Уильям? Вы теперь меня понимаете?
- Да, сир, - ответил тот. - Теперь понимаю. Вы выбрали именно её, потому что она - единственная женщина в Вальене, которая за вас не хотела.
- Именно! Вы всегда знали меня лучше других. Ну и как она вам? Что вы скажете? Что вы думаете про неё, ну же, не молчите!
Его глаза поблескивали - задорно, но слегка лихорадочно. Уилл подумал, что Риверте вряд ли сам понимает, что происходит в его жизни сейчас, вряд ли сознаёт глубину омута, в который кидается головой... И - осознание этого было острым и болезненным, как укол стилета - возможно, именно потому он и поступает так. Это нужно ему - это его освежает, это привносит в его жизнь тот вкус, который Уилл, оставаясь с ним рядом, больше не мог ему дать.
- Я думаю, - сказал Уилл Норан, глядя на дверь, за которой скрылась будущая графиня Риверте, - я думаю, сир, что она вполне вас достойна.
Через три дня Фернан Риверте венчался с Лусианой Далнэ в кафедральном соборе Сианы.
Эта свадьба была так пышна, роскошна и помпезна, как только может быть пышна, роскошна и помпезна свадьба, спешно приготовленная за две недели. Весь цвет сианской аристократии собрался в соборе, невесту вёл к алтарю сам король, и архиепископ Сианский, первое духовное лицо Вальенской Империи, соединило руки новобрачных. Риверте был в камзоле иссиня-лилового цвета, Лусиана - в тёмно-красном подвенечном платье, с распущенными волосами, и стало видно теперь, до чего длинны, тяжелы и роскошны эти волосы, завивающиеся у неё на плечах тугими, блестящими чёрными локонами. Они обменялись кольцами - лиловый аметист у жениха, кроваво-красный рубин у невесты, - сказали брачные клятвы, архиепископ Сианский окропил молодую чету святой водой из кадила, и тогда граф Риверте окинул с лица своей жены кружевную вуаль и поцеловал её в губы долгим, глубоким, искренним поцелуем, а она стояла, запрокинув голову и прикрыв густыми чёрными ресницами глаза цвета спелых вишен, принимая его поцелуй и его власть над собой.