Несколько дней прошли в ледяной тишине и пустоте. Слуги ходили по замку на цыпочках, говорили шепотом, как будто в замке находился покойник, и старались переносить повседневную суету на задний двор, в особенности после того, как сир Риверте спустил с лестницы слугу, некстати попавшегося у него на пути. Даже Гальяна превратился в невидимку и старался как можно реже беспокоить господина графа, почти не покидавшего кабинет. Он даже ел там - если он вообще в эти дни что-то ел, в чём Уилл уверен не был. Лусиана ходила к нему как-то, просила спуститься - и вышла обратно бледная, с плотно сжатыми губами. Они с Уиллом завтракали и ужинали теперь вдвоём, почти не разговаривая за столом, и только иногда он ловил на себе её пристальный, как будто просящий взгляд. Но что Уилл мог сделать? Он точно так же понятия не имел, как вести себя с Риверте - он никогда не видел его раньше в таком состоянии. Он боялся, что Риверте перестал не только есть, но и спать - его нечеловеческая, прочти пугающая порой физическая выносливость могла ныне обернуться против него. В конце концов, на третий день, Уилл, измучившись беспокойством, взял на кухне немного еды и вина, сложил всё в корзинку и, замирая, вошёл в кабинет. Риверте что-то писал за столом, с бешеной скоростью, погрузив пальцы левой руки во всклокоченные волосы. Он не поднял взгляд, когда скрипнула половица - Уилл вообще сомневался, что Риверте его заметил. Уилл молча поставил корзинку на стол, вынул из неё принесённый хлеб, сыр и мясо, осторожно сложил всё это на краю стола и ушёл, так и не сказав ни единого слова. Вечером, проходя мимо кабинета, он увидел, как горничная подметает с пола крошки и кости, и облегчённо вздохнул. По крайней мере Риверте не решил сознательно уморить себя голодом - и то хорошо.
То, что больше ничего хорошего не было - вот это-то было очень и очень скверно.
Уилл гадал, что Риверте будет делать теперь. Он сомневался, что граф подчинится приказу короля и поедет в Асмай унимать бунт... если он вообще был, этот бунт: формулировка была столь обтекаемой, что вполне могла оказаться лишь ложной тревогой, на которую Рикардо нарочно перенаправлял внимание своего неугомонного военачальника. Уилл не очень понимал, чего именно тот хочет добиться - зная Риверте хотя бы чуть-чуть, легко было понять, что он не отступится от своей затеи, пока её не воплотит. Может быть, у Рикардо уже вызрел план дипломатического захвата Аленсии? И он боялся, что Риверте своей экспансией ему всё испортит? Как бы там ни было, граф сказал правду - это уже перестало быть игрой. Он был оскорблён, он был унижен, и хуже всего - он был обманут тем, от которого ждал любого противодействия, но только не лжи. Лжи сир Риверте категорически не терпел. А это означало только одно: за обманутое доверие он будет мстить.
Уилл вздрогнул, когда ему пришла в голову эта мысль. До сих пор Риверте и император ни разу не сходились в лобовом столкновении. Они спорили, ссорились, Риверте порой проявлял неповиновение, за которое Рикардо его наказывал с переменной строгостью - но могут ли они схлестнуться напрямую? Могут ли пойти друг против друга открыто, как враги? Уилл сильно сомневался в этом. Их связывало нечто большее, нежели вассальная клятва, общие цели, общая постель или многолетняя дружба. Всё это было вторичным, производным; а что было главным и основным, что держало вместе этих двух мужчин, создавая между ними столь странные отношения то ли соперничества, то ли союза - это было выше понимания Уилла. Возможно, в каком-то смысле это было родом любви - очень своеобразной, очень странной любви, в которой преданность и поддержка шла рука об руку с жестокостью и коварством. Но другой причины, по которой они, такие разные и такие похожие, вот уже тридцать лет терпели друг друга, Уилл вообразить не мог. И он сам не знал, что именно испытал при этом внезапном открытии - вряд ли ревность, ибо то, что связывало с Риверте его самого, слишком сильно отличалось от того, что существовало между ним и императором Вальены. Уилл знал лишь одно: эти отношения, эта дружба-любовь-война нужна Риверте, и он не разорвёт её, даже если Рикардо будет поступать с ним так, как сейчас.
Однако не разорвать - ещё не значило покориться. Он нанесёт ответный удар, и удар этот будет сокрушителен, хотя и не причинит явного вреда ни Вальене, ни самому королю. Вот что предстояло впереди, и Уилл не знал, почему эта мысль отзывается в нём таким страхом. Он не знал даже, за кого или за что он боится. Просто чувствовал, что сгущаются тучи, и вот-вот хлынет ливень, смывающий всё на своём пути.
Всё закончилось внезапно, так же, как началось. С момента получения письма из Сиане прошло дней десять, когда к Уиллу, чистившему в конюшне Искру, прибежал слуга со словами, что сир Риверте немедленно требует его к себе. Было раннее осеннее утро, ясное, но холодное. Уилл тут же отложил щётку и, отряхивая солому с мокрых от лошадиного пота ладоней, бегом кинулся в покои графа, где тот его ждал.
Риверте он застал уже на выходе. Тот был в дорожном костюме и как раз заправлял за пояс перчатки для верховой езды. Уилл вздрогнул: обычно Риверте ими не пользовался, и это означало, что скачка ему предстоит быстрая и очень долгая.
- Я уезжаю, - сказал Риверте вместо приветствия, едва Уилл оказался на пороге. Он говорил сквозь зубы, глядя в сторону и резко поддёргивая пояс. - Пока что не могу сказать, надолго ли - по меньше мере на две недели, а там как пойдёт. Если всё сложится так, как я планирую, дней через десять вы приедете ко мне.
- Куда? - с трудом сохраняя самообладание, спросил Уилл. Господи, ну вот и началось. Что началось? Он и сам не знал, и от этого ему было ещё страшнее.
- Пока не могу сказать. Я напишу вам позже, когда буду знать подробности. Соберите ваше барахло и будьте готовы выехать в любой день. И если поедете, не берите Искру, она слишком неповоротлива для длительного перехода. Возьмёте Бурана, он хорошо держит долгий галоп.
- Хорошо, сир, - прошептал Уилл, не отрывая от него глаз. Риверте был бледен, глаза у него запали от многодневного сидения в четырёх стенах - за эти десять дней он ни разу не выходил за ворота, лишь писал и получал какие-то письма неизвестно от кого. Он казался спокойным и собранным, вспышек ярости, подобных той первой, у него больше не повторялось, но Уилл видел, что он полон мрачной, отчаянной решимости, которая не слишком радует его самого. Даже его невероятная красота, казалось, померкла от тени, лежавшей на его неподвижном лице.
Риверте перестал возиться с перчатками и посмотрел на Уилла. Их взгляды встретились - впервые с того дня, и Уилл невольно облизнул губы. Риверте слегка нахмурился, разглядывая его лицо.
- Вы плохо выглядите, Уильям. Вам следует проводить больше времени на свежем воздухе. Не забывайте нормально питаться. И... прошу вас, позаботьтесь о сире Лусиане и её ребёнке.
- Сир! - воскликнул Уилл, распахнув от ужаса глаза. - Разве вы... вы уедете так надолго?!
"Или боитесь, что можете не вернуться?" Этот вопрос застрял у Уилла в горле, и выговорить его он так и не смог.
Риверте криво улыбнулся бледной и холодной тенью своей прежней усмешки.
- Это была метафора, Уильям, метафора. Я имел в виду - заботьтесь о том существе, которое я имел неосторожность поселить в её чреве. Сира Лусиана, она... она тихий омут, Уильям, вы плохо её знаете. Не позволяйте ей делать глупости.
Не так уж плохо Уилл её знал, как и её способность делать глупости, вроде скакать верхом к сельской повитухе после того, как у неё были крови. Но это всё ещё был их с Лусианой общий секрет, и Уилл только молча кивнул, без лишних слов обещая, что выполнит эту просьбу. Риверте положил ладонь ему на плечо, скользнул ею Уиллу на шею, потом провёл большим пальцем по его губам. Уилл судорожно вздохнул, инстинктивно их приоткрывая. Риверте слегка погладил указательным пальцем его щеку.
- Берегите себя. И не бойтесь. Мы увидимся скорее, чем вы думаете, - он улыбнулся снова, и теперь это была почти настоящая, почти его улыбка. Уилл сглотнул, борясь с желанием схватить его руку и изо всех сил вжаться щекой в эту мозолистую ладонь. Не уезжай, подумал он. Не надо, забудь про свою Аленсию, забудь про Рикардо, про всё забудь, ну зачем ты вечно всё портишь...
- Мне пора, - мягко сказал Риверте, с неохотой отнимая ладонь от его лица. Уилл кивнул и смотрел, как он уходит. Он не вышел его проводить, он никогда этого не делал, если им приходилось расставаться. Вместо этого он пошёл в библиотеку и раскрыл книгу, лежащую на столе, и следующие три часа читал её первую страницу, а в голове у него всё продолжал отзываться удаляющийся стук лошадиных копыт по дороге.
Уилл дал себе слово начинать волноваться не раньше, чем через десять дней, оговоренных Риверте перед отъездом. Слова он, конечно же, не сдержал. Смутное, неясное беспокойство не покидало его с той самой минуты, как Риверте выехал за ворота. Временами оно становилось сильнее, а иногда - почти невыносимым, так, что к горлу подкатывала тошнота и кишки скручивало гадостным шевелящимся узлом. Уилл отчаянно пытался отвлечься, но ничто его теперь не радовало - окрестности Шалле потеряли для него всякую привлекательность, его не манили больше ни бескрайние, словно созданные для бездумной скачки луга, ни сады, ни ясень возле реки. Осенью Шалле был так же красив, как летом, только краски из сочно-зелёных стали красно-золотистыми. Но было холодно, Уиллу было так холодно - что снаружи, в чистом поле, что в хорошо протапливаемой замковой библиотеке. Он почти ни с кем не общался, не считая сиры Лусианы. Иногда они беседовали, сидя за столом, порой она просила его почитать ей вслух вечером у камина - но то всё были досужие разговоры, не больше. Уилл видел, что ей тоже тревожно, хотя, наверное, не так, как ему. Однако он знал, что их обмен немногословными фразами преследовал единственную цель - заполнить тишину, обычно наполненную небрежным и звучным голосом человека, который занимал определённое место в жизни их обоих. И незанятое кресло во главе стола между ними давило на них обоих теперь беззвучной, тягостной пустотой.
Однажды Уилл проснулся посреди ночи с застрявшим в горле криком. Он резко сел в кровати и долго сидел так, глядя в темноту перед, и сердце у него колотилось так, что заныла грудь. Он не помнил, что ему снилось, и в конце концов снова лёг, медленно натянув одеяло до подбородка, но до самого рассвета так и не сомкнул глаз. С отъезда Риверте минуло девять дней. И, глядя в пыльную тяжесть балдахина над своей головой, Уилл подумал, что завтра от него должно быть письмо. Непременно, просто обязательно должно быть. Он уговаривал себя этим и утешал до самого рассвета, тёмного, пасмурного, сырого, мало чем отличающегося от сумерек.
Письма в тот день не было. И через день, и на следующий. Прошла ещё целая неделя, и Уилл понимал теперь, почему Риверте не назвал ему место своего назначения. Если бы Уилл знал, куда он отправился, то ещё неделю назад седлал бы коня и поехал за ним следом. Ему было всё равно, куда и зачем понесла нелёгкая его беспутного графа. Он только знал, что ещё несколько дней - и он сойдёт здесь с ума.
Это было так глупо. Риверте и раньше уезжал один, нечасто, но уезжал, и отсутствовал, бывало, месяцами. И ни разу у Уилла не появлялось этого чувства - чувства, что нельзя было отпускать его одного, нельзя было, никогда, а теперь уже слишком поздно.
Утром девятнадцатого дня, прошедшего с тех пор, как Риверте покинул замок Шалле, Уилл с Лусианой завтракали в молчании. Оно, это молчание, не было ни напряжённым, ни враждебным, ни чрезмерно унылым - просто им не о чем было говорить, и каждый предавался трапезе и раздумьям наедине с самим собой. Уилл уже доедал десерт, когда в зал вошёл дворецкий, исполнявший также обязанности управляющего в отсутствие Маттео Гальяны. В руке у него было два письма, и Уилл, увидев это, подскочил на месте.
- Ваша милость велела немедленно сообщать о почте, - оправдывающимся тоном начал дворецкий, но Лусиана оборвала его, молча протянув руку резким, нетерпеливым и требовательным жестом. Сердце у Уилла упало - значит, оба письма были адресованы ей... но, может, хотя бы одно из них от Риверте? Лусиана не встала с места, но схватила письма так порывисто, что Уилл понял - сохранять привычное самообладание ей нелегко. Она бросила взгляд на оба конверта и слегка нахмурилась.
- От него? - не выдержал Уилл.
- Нет, - отозвалась Лусиана. - Одно от короля, другое... от Гальяны, - она снова нахмурилась, на этот раз сильнее, и жестом велела дворецкому уйти.
Плечи Уилла поникли. Он с трудом сглотнул комок в горле, пытаясь привести в порядок пустившиеся вскачь и разом запутавшиеся мысли. Король? Гальяна? Что они хотят от Лусианы Риверте? Что они хотят сообщить Лусиане Риверте?.. Риверте всегда писал свои письма сам, лишь в исключительных случаях он мог поручить своему доверенному советнику написать кому-то от его имени, если был чрезвычайно занят или... или...
Уилл с окаменевшим лицом смотрел, как Лусиана вскрывает оба конверта. Сперва она прочла письмо от короля, и Уилл, неотрывно следивший за её лицом, заметил, как дрогнули её губы, а в глазах скользнуло замешательство, смешанное с невероятным облегчением. Уилл чуть не задохнулся - слава богу, он жив, он не... Графиня Риверте взялась за другое письмо (оно было длиннее первого), и по мере того, как она пробегала его глазами, её просветлевшее было лицо заволакивало дымчатой пеленой, за которой Уилл ровным счётом ничего не мог разглядеть. Она читала долго; дочитав до конца, тут же стала перечитывать, и Уилл сидел напротив неё, стискивая ложечку для десерта так, что она погнулась у него в кулаке.
Когда Лусиана подняла на него глаза, он подумал, что сейчас закричит. Он не знал, что, не знал, кому от этого станет легче. Бледность, залившая лицо графини, резко очертила её плотно сжатые губы. Она протянула ему письмо через стол и сказала:
- Читайте.
Уилл взял, даже не пытаясь унять дрожь в руке, и стал читать.
Всё было ещё хуже, чем он мог предположить в самом худшем из своих кошмаров.
Как Уилл и предполагал, Риверте не послушался короля и не отказался от своих планов по экспансии в Аленсию. Что с того, что король его не одобрял и не поддерживал - сир Риверте на то и сир Риверте, чтобы добиваться желаемого без стороннего одобрения и поддержки. Он решил, что всё сделает сам, и почти воплотил своё намерение. Всё, что ему требовалось - это согласие наместника в одном из аленсийских портов, готового закрыть глаза на мирное вальенское судно, собирающееся причалить к негостеприимным аленсийским берегам уже этой осенью. То, что в трюме мирного вальенского судна будут находиться сто лучших вальенских наёмников и пять бочек с порохом, аленсийскому наместнику предлагалось тактично проигнорировать - в обмен на солидную взятку, разумеется. С этим своеобразным грузом Риверте собирался высадиться в Аленсии и совершить марш-бросок к столице, отлично защищенной с моря, но практически беззащитной со стороны суши. Одной только демонстрации вальенских пушек и вальенского войска под командованием того самого Фернана Риверте должно было хватить для сдачи города - палить по аленскийской столице, а тем паче учинять в ней резню Риверте не собирался. Он делал ставку на внезапность, стремительность и дерзость нападения, и собирался сыграть на потрясении и растерянности княгини Оланы, воображавшей, что ей удается вести тонкую игру с императором Вальены. Вот только с Фернаном Риверте тонкие игры не проходили. Игры, как он сказал Уиллу перед отъездом, кончились.
И самое обидное то, что всё ведь могло получиться.
Действуя, видимо, в спешке, и всё ещё пребывая в запале злости на короля, Риверте не проверил как следует своих новых союзников. Он нашёл человека, готового, как казалось, предать свою родину ради тугого кошелька и высокого положения в будущем. Встретиться условились на более-менее нейтральной территории - в Хиллэсе (Уилл вздрогнул, дочитав до этого места). Там-то всё и произошло. Прибыв в назначенный срок в небольшой трактир городка Вэмберга, Риверте не обнаружил среди явившихся на встречу аленсийского наместника, зато обнаружил своего старого знакомца, друга и противника Рашана Индраса. После разгрома в Руване тот был отстранён от военных дел, но, стараниями Риверте, не казнён и даже не заключён в тюрьму, а всего лишь сослан за пределы империи - и приют он себе нашёл, как теперь оказалось, в Аленсии. Выразив своему давнему другу Риверте радость по случаю неожиданной встречи, Индрас сообщил, что Вэмберг наводнён наёмниками, купленными княгиней Оланой. И если сир Риверте не будет так любезен немедленно отдать Индрасу свой меч, к ночи город будет вырезан - до последнего человека, включая стариков и грудных младенцев обоего пола.