– Почему? – удивилась она. – Почему она могла мне не понравиться?
– Не знаю… Слишком вы разные.
– Ну и что? – Женя пожала плечами – не пожала даже, а повела плечами так, что у Юры сладко заныло внутри, хотя жест этот был у нее не зазывным, а совершенно безотчетным. – Думаешь, мне может понравиться только моя точная копия? Ева милая, тонкая, она всякой женщине понравится. Вот что с мужчинами у нее проблемы – этому удивляться не приходится.
– Почему? – удивился Юра. – А я как раз всегда в толк не мог взять, почему у нее так…
– Ох, Юрочка, – засмеялась Женя, – да ведь это проще простого! На нее же только взглянуть – и сразу понятно: с такой женщиной все будет всерьез и надолго. Думаешь, мужчины этого ждут от женщин? По-моему, от этого они только шарахаются.
– А женщины? – спросил Юра. – Чего, по-твоему, женщины ждут от мужчин?
– Женщины? – Женя снова засмеялась. – Всего!
– То есть? – не понял он. – Чего – всего?
– А всего-всего, – совсем как Полинка, объяснила она. – Не кусочка на вес и под расчет, а всего. Только мало кто дожидается. И не задавай ты мне, Юра, таких глобальных вопросов, у меня по философии четверка была в институте!
Даже если Женя просто шутила тогда, чтобы отвязаться от его глупых вопросов, доля правды в ее словах была. Может, и мало кто дожидается… Но такая женщина, как она, вправе требовать от мужчины всего, и обязательно найдется мужчина, который весь мир положит к ее ногам. Даже кретин-репортер из «желтой» газетенки это понимает…
А он не мог ей дать это прекрасное «все» – просто потому, что ничего у него не было. И что ее ожидало бы с ним, если бы она не ушла, воспользовавшись этой дурацкой заметкой? На что сама способна, на то и рассчитывай; муж всегда или занят, или устал; убогая, однообразная жизнь… Сколько еще он стал бы себя обманывать, думать, что, может быть, она к этому привыкнет? И с какой радости она должна к этому привыкать? Хотя, наверное, он еще долго надеялся бы… Он же с самого начала все понимал, и все-таки… Что ж, ему удобно было надеяться, что все как-нибудь образуется, вот он и прятал голову в песок, как страус. Но раз уж она решила это прекратить, то надо иметь совесть и не навязывать ей все это снова. Продала ли Полинка гарсоньерку? Правда ведь, он не был там счастлив, не случайно ведь кончилось так, как кончилось… Нет, неправда! Он так был счастлив, что… Если бы еще только минуту предложили этого счастья, он ни секунды не раздумывал бы, прямо сейчас… Что – прямо сейчас? Прямо сейчас идет дождь, даже из аула этого не выбраться, не то что… Да и не в том дело, все равно ведь… Зря ему мерещатся и плечи, и голос, и глаза с узорами, и эти колечки на лбу… Не кончится завтра дождь, все равно надо ехать, цепи на колеса, сам могу за руль… Борька все равно не даст…
Мысли его наконец спутались, сместились, воспоминания потеряли мучительную ясность, и Гринев уснул под мерный шум бесконечного дождя.
Салман исчез, как сквозь землю провалился. Наверное, с самого утра, увидев, что прекратился дождь, отправился к каким-нибудь родственникам. И поди поищи его по горам.
– Ну что, Юра, еще подождем? – неуверенно спросил Годунов. – Объявится когда-нибудь, не со скалы же сорвался. Да не подсохло еще просто, вот он и отсиживается! И правильно делает, между прочим, еще хоть денек и нам бы подождать.
– Хватит, Боря. – Гринев видел, что Борька говорит все это больше для проформы. – Кто тебе сказал, что через денек подсохнет? А если к вечеру опять ливанет? Грузим быстро – и поехали.
– Погрузишь ты их быстро! – хмыкнул Годунов. – Глянь, что там творится.
На десяток больных и раненых у грузовика с открытыми бортами собралась целая туча родственников. Женщины плакали, что-то друг другу доказывали гортанными голосами и явно были настроены влезть в грузовик любой ценой. А кто бы не полез, видя, что собственный ребенок лежит без сознания и, на минуту придя в себя, просит пить?
Но войти в их положение Гринев сейчас не мог. Ехать по крутой, узкой и скользкой дороге с битком набитым кузовом – лучше уж сразу направить машину в пропасть. Десять раненых и больных, из которых трое детей, он одиннадцатый в кузове, еще одного к Борису в кабину – и все.
Именно это они с Годуновым, срывая голос, втолковывали плачущим женщинам, пока мужчины укладывали раненых в грузовик.
– Доктор, я за всеми буду ухаживать! – хватая Гринева за руки, рыдала Хедина мать. – Я же не только за ней, я за всеми! Ты в кабину сядешь, а я наверху, возьми!..
– В кабину дедушку положим, ему операцию надо срочно делать, – втолковывал Юра, отцепляя от себя ее руки и кивая на неподвижно лежащего старика, которому он как мог вправил огромную, вот-вот могущую ущемиться грыжу. – Поймите, не могу я вас взять, всех тогда брать придется!
– Она же маленькая! – всхлипывала женщина. – Самая маленькая из всех, доктор, пусти меня! Она из машины выпадет…
– Я ее сам всю дорогу на руках буду держать, – клялся он. – Ни на минуту не выпущу, честное слово!
Хеди вертела головой, глядя круглыми, как пуговки, блестящими от температуры глазами то на маму, то на доктора, которого за эти дни перестала бояться. Вообще-то Юра сам побаивался детей, да еще таких маленьких: кто их знает, что у них на уме. Но тут уж было не до своих мужских опасок.
– Пойдешь к дяде на ручки? – спросил Гринев. – Видите, не боится. Все, закрываем борта! Я готов, Боря, садись, поехали!
Конечно, ехать по горной дороге всего через несколько часов после дождя было чистым безумием. Даже цепи на колесах мало помогали на проклятой глине. Юре казалось, всю жизнь у него теперь перед глазами будет стоять эта белая как смерть, вьющаяся вниз дорога…
На каждом из бесчисленных поворотов грузовик начинал медленно сползать вниз, Борис сразу тормозил, потом, когда зловещее движение прекращалось, газовал снова. У Юры в ушах стояли скрежет и утробное гудение вперемежку со стонами раненых и Борькиными ругательствами.
– Как доедем, сразу с тебя бутылка! – орал из кабины Годунов. – Сразу… одна, а потом… еще… две!.. Слышь, Валентиныч?
– Слышу! – кричал в ответ Юра. – За дорогой следи, Боря, за мной не пропадет!
– Чего за ней следить? – доносилось из кабины. – Она, сука такая…
Через два часа такого пути Гринев уже не замечал белой дороги и на Борькины выкрики отвечал машинально. Как чувствует себя за рулем после этих двух часов Годунов, догадаться было нетрудно.
– Боря! – наконец не выдержал Юра. – Давай-ка остановись, поменяемся на часок. Давай-давай, а то всем же хуже будет, – добавил он на всякий случай, чтобы Борька не вздумал возражать.
Но, кажется, тот устал так, что было не до возражений.
– Сейчас! – ответил он, высовываясь из окошка. – Еще разок повернем, и тормозну.
– Тебя теперь другой дядя возьмет. – Гринев на всякий случай погрозил пальцем Хеди, которая всю дорогу не слезала с его колен, обхватив за шею так, что у него уже мышцы ныли. – А я рулить пойду. Чтоб сидела так же тихо, поняла?
Трудно сказать, что она поняла из его слов; мать, впрочем, говорила по-русски очень хорошо, как и большинство чеченцев. Во всяком случае, Хеди немедленно заплакала, и Юра испугался, что она сейчас начнет еще и вырываться.
– Все-все, – быстро проговорил он. – Не пойдешь к другому дяде, со мной пойдешь!
«Надо было сразу в кабину ее посадить», – мелькнуло в голове.
И тут же он почувствовал, как на повороте машина крутнулась, взревела, дернулась – и вдруг медленно поползла задом вниз.
Гринев знал, что Борис сейчас же затормозит, и почувствовал, что так он и делает. Но движение не прекращалось, не прекращалось, только замедлялось немного, замедлилось – и прекратилось в ту секунду, когда задние колеса уже наполовину повисли над пропастью.
Гринев замер, боясь пошевелиться. Мотор затих. В неподвижном, влажном после дождя воздухе слышно было только тихое поскрипывание, с которым покачивался над пропастью грузовик.
– Юра, – услышал он в этой звенящей тишине, – вы там в порядке?
– Да, – ответил Гринев.
Ему показалось, что машина качнулась сильнее даже от того, что заколебался потревоженный его голосом воздух.
– Видишь дерево впереди? – негромко спросил Борис.
Дерево, о котором он говорил, росло на противоположном краю дороги, у самой скалы, и Гринев его видел.
– Вижу, – ответил он. – И что?
– Спрыгни через борт, зацепи трос. Катушкой вытянемся.
Катушка с намотанным на нее стальным тросом была закреплена у грузовика впереди. Заработай мотор – и зацепленный за что-нибудь трос намотался бы на катушку; таким образом машина вытащила бы себя сама. Если минутой раньше не сорвалась бы в пропасть…
Раненые лежали не шевелясь. Даже заросший рыжей щетиной Руслан, всю дорогу стонавший от боли в развороченном миной бедре, перестал метаться и биться плечом о борт.
Десять пар глаз направлены были на доктора, куда-то потащившего их по этой белой смертельной дороге.
– Сам спрыгни, – сказал Гринев. – Тебе ближе.
– Вы вниз перетянете, если я спрыгну, – ответил Борис. – Не понимаешь, что ли?
Это-то Юра понимал… Но что он мог сделать? Кто поручится, что, как только он выпрыгнет, чтобы закрепить трос, машина не полетит вниз, оставив его на дороге, а всех остальных увлекая с собою?..
– Придется тебе, – повторил он. – Слышишь, Боря? Не волнуйся, не перетянем. Я сейчас всех к кабине подтащу для равновесия.
Легко сказать: подтащу! А как это сделать, когда каждое движение может стать последним?
– Давай командуй, доктор, – прохрипел Руслан. – Мы сами…
Это, пожалуй, было самое разумное решение. Стоя на месте, стараясь не раскачивать грузовик, Юра по очереди помогал раненым переползать к переднему борту. Те тоже старались двигаться медленно, осторожно.
Он хотел пока посадить Хеди на крышу кабины, но сделать это оказалось невозможно. Так она и висела на нем, как обезьянка, обхватив его руками и ногами, пока он подтаскивал стонущих людей поближе к кабине, с минуты на минуту ожидая, что от всего этого шевеления нарушится шаткое равновесие.
– Все, готов, давай! – крикнул он наконец.
– С Богом! – произнес Борис и, открыв дверцу, осторожно вылез из кабины.
Машина качнулась, но не сдвинулась с места. Только теперь Гринев заметил, что передние колеса круто вывернуты перпендикулярно задним.
«Сообразил же Борька! – подумал он с восхищением. – Чудом за камни удержались».
Он смотрел, как Борис в два прыжка оказывается у дерева, наматывает трос, пробует, крепко ли, бежит обратно… Взревел мотор; грузовик медленно потянулся вверх.
– Вылезли… – Ничего нельзя было расслышать сквозь исступленный гул мотора, но Борькин голос Юра все-таки расслышал – или почувствовал? – Вылезли, Юра, а?! Теперь две бутылки сразу с тебя!
Сизыми грудами темнели внизу камни, туман клубился как дым. Гринев смотрел вниз уже без страха – с каким-то спасительным равнодушием. Вдруг он встрепенулся, словно что-то ударило его изнутри. Мысль была простая и в простоте своей пугающая.
«А ведь это из-за меня! – подумал Юра, неотрывно глядя на сизые груды внизу. – Это ведь я думал, что могу же отсюда и не вернуться… Додумался, идиот!»
Может, это было всего лишь нервным отзвуком только что миновавшей опасности, но в ту минуту Гринев был уверен: готовностью к смерти, с которой он ехал сюда, он едва не угробил всех этих людей, за жизнь которых сам взял на себя ответственность…
«О Полинке, что ли, подумать? – мелькнуло в голове. – Велела же… Да-а, как она с этой картинкой!»
Он улыбнулся, повертел головой, попросил:
– Хеди, дите ты настырное, отпусти же ты меня хоть на минутку! Замуж выйдешь – мужа будешь так держать!
Глава 13
Огонек лампы мерцал, двоился у Юры в глазах. Воняло керосином, и запах тоже действовал снотворно. Все на него действовало снотворно после двух суток непрерывных операций.
Теперь Гринев уже смутно помнил, как добрались наконец до поселка с более-менее приличной больницей, как подъехали на «уазике» остальные ребята. Голос у него, как и у Бориса, был сорван до хрипа: когда выбрались на запруженное людьми и машинами шоссе, орали на водителей, чтобы пропустили грузовик Красного Креста. Как из-под земли выросли бородатые чеченцы с автоматами, заглянули в кабину, в кузов, о чем-то переговорили с ранеными, тоже стали орать, стрелять поверх машин и голов, расчищая дорогу спасателям.
Хеди удалось отцепить от себя только в больнице, да и то силой. Она завопила как резаная, как только Саша Розенфельд подступился к ней, чтобы посмотреть ногу. Но Саша обходился с детьми более умело, чем Юра, и через пять минут его уговоров девочка затихла, только тоненько ныла, пока он разматывал бинты.
Потом Гринев чуть не подрался с местным главврачом-чеченцем, который начал его уговаривать не возиться с Русланом, потому что «с такими ранами все равно не живут», а сию секунду ехать куда-то в аул, лечить большого тейпового авторитета. Хорошо, что Борька быстренько привел очередного старейшину и конфликт удалось замять.
В общем, к той минуте, когда Юра дотащился до указанного Борисом дома, он помнил только одно: пока не привезли еще раненых, надо поспать хоть часа три до рассвета.
Он лежал на стоящей в алькове скрипучей кровати и сквозь щель между задернутыми перед ним занавесками видел тусклый огонек керосиновой лампы, три колеблющиеся тени на стене. Беззвучно мелькнула еще одна, женская, тень, тут же исчезла.
– Они точно из ФСБ! – послышался гортанный мужской голос. – Разве мы их сюда звали? Тогда зачем они пришли? Значит, шпионы!
– Ты послушай, Магомед, – в который раз повторял Борис. – Нет, ты погоди, послушай! Ну хорошо, давай мы уйдем до завтра. Ты подумаешь хорошенько, а завтра мы снова сюда вернемся. Если ты опять скажешь, что мы шпионы, мы опять уйдем. Но тогда уж насовсем отсюда уйдем, понимаешь?
– Кто тебе сказал, Магомед, что они шпионы? – вмешался другой голос, постарше. – Ты видел их документы, разве там написано, что они шпионы? Там написано: Красный Крест. У Вахи сын заболел, кто аппендицит будет резать, ты будешь резать? Или доктор будет резать? Замолчи, Магомед, я за них отвечу! Я Джохару не разрешил здесь командовать, думаешь, тебе разрешу командовать? Он у себя в Грозном президент, а здесь я президент, а до меня мой отец был президент, а до отца дед… Скажешь Аслану, что доктора у него будут жить, у него лучше дом, в этом тесно. А Усман будет их кормить. Все, Магомед, я сказал!
Послышался грохот отодвигаемого стула, хлопнула дверь. Через минуту Борис заглянул за занавеску, быстро прошептал, дыша коньяком:
– У-ух, Юра, ну достали! Мой дом – моя амбразура, ей-Богу. Уперся как баран: «Шпионы, шпионы!» С нашим с любым можно договориться, а с этим – попробуй. Ну, вроде пока уладилось. Ты спи, спи, – спохватился он. – Потом в другой дом перейдем.
Последних его слов Юра, впрочем, уже не слышал. И без Борькиного совета он провалился в сон, как в яму.
Когда он проснулся, яркое апрельское солнце уже вовсю светило в окно. Гринев вскочил как пружиной подброшенный.
«Сколько это я проспал? – соображал он, надевая сапоги. – Неужели никого за это время не привозили?»
С Годуновым он столкнулся на пороге больницы.
– Ты чего меня не разбудил? – сердито спросил Юра. – Десять часов уже!
– А выспался хоть? – широко улыбаясь и глядя на друга круглыми коричневыми глазами, поинтересовался Борька. – Да ладно, Юр, не трепыхайся. Тут еще врачи подъехали, тоже наши, московские. Было кому работать!
– Наши? – заинтересовался Гринев. – А откуда?
– Разные. Травматологи тоже есть, не переживай. Из ЦИТО один и Ларцев твой из Склифа.
– Кто? – поразился Юра. – Андрей Семенович?
– А что такого? – пожал плечами Годунов. – Он и в Приднестровье был, между прочим. Очень даже мы с ним там хорошо пообщались и потом еще виделись…
Профессор Ларцев сидел у открытого окна в ординаторской и курил трубку.