Она так и не узнала, чем закончилась их очевидная и нескрываемая отчуждённость — Экси на две недели забрала её на отдых вместе с детьми, и по телефонным разговорам с Мэттом было непонятно, наладилось ли у него всё с Алексом, или нет.
Но теперь Мэтт разительно изменился. Она заметила это сразу, когда он вошёл в её дом. Бросившегося к нему Бинки он не отпихнул ногой, как всегда, а просто проигнорировал, а её саму сразу обнял. Она всегда знала, что сын очень любит её, но на этот раз в нём было столько теплоты и сердечности, что это показалось непривычным. Да и вообще он стал каким-то другим, даже черты лица разгладились и смягчились. Она очень любила его, но не идеализировала и не оценивала субъективно. «Рожа просит кирпича» — это всегда было про него, с самого детства, когда он в одиночку дрался с целой сворой соседских мальчишек. Разбивал коленки и ладошки, ревел, размазывал грязь и слёзы по лицу, но дрался. Проигрывал их количеству, но дрался.
Когда его бизнес так быстро пошёл в гору, она снова не обольщалась. Конечно, не всё там было чисто и честно, но на это она тоже предпочла закрыть глаза. Она умела любить его таким, какой он есть, со всеми недостатками.
Но сейчас на неё смотрел будто совсем другой человек. И улыбался он не одной стороной рта, как всегда, а широко и открыто, как улыбался редко. Как когда-то давно, в детстве.
Маргарет поняла всё со смешанным чувством ужаса и облегчения. С тех пор, как глупенький Алекс выложил ей всё по-честному, она подспудно ждала, что между ними что-то произойдёт. И боялась она именно того, что после произошедшего они возненавидят друг друга, возненавидят люто и непоправимо.
Но Мэтт светился, как новенький цент, и она выдохнула с облегчением. По крайней мере, проблема не между ними двумя, а между ними и законом, а уж эту проблему можно и обойти.
— Привет, мам, — Мэтт продолжал улыбаться от уха до уха. — Я заехал спросить: может, поедешь ко мне? Мы соскучились.
«Мы» убедило Маргарет окончательно в правильности её догадок. «Мы» не могло значить ничего другого. Это «мы» сейчас говорило больше, чем все штампы, кольца и обряды вместе взятые. Она боялась, что Мэтт никогда не скажет это слово так, как сказал сейчас, с такой интонацией.
— Хорошо, — она слабо улыбнулась, чувствуя всё же некое смущение перед тем, что должна была нарушить их уединение. — Вечером отвезёшь меня назад?
— Да оставайся ночевать, я соскучился. Давай, одевайся тогда, я жду.
— А с Бинки погулять?
— Бери с собой своего сраного Бинки, и поехали, — кто бы мог подумать, какая неслыханная милость!
Услышав своё имя, пёс радостно завертелся под ногами, норовя боднуть хозяйку в колено, повизгивал, махал хвостом с длинной-длинной шерстью. Мэтта даже эта собачья суматоха не злила, как бывало обычно. Он был само благодушие.
Всю дорогу Маргарет рассказывала о своём отдыхе, а Мэтт внимательно слушал и задавал вопросы. Не то чтобы раньше он был невнимательным к ней, как раз наоборот, он всегда был хорошим сыном при всех его остальных недостатках. Он умел слушать внимательно и чутко, но на этот раз он превзошёл сам себя. А Маргарет и радовалась, потому что знала: когда она расскажет об отпуске всё, разговор рано или поздно подойдёт к щекотливой и неловкой теме. Может, Мэтт тоже это знал, и потому расспрашивал так подробно, а может и правда интересовался.
В любом случае, они так увлеклись обсуждением поездки, что, когда подъехали к дому, темы всё ещё не иссякли.
Пока Мэтт парковал машину, Маргарет побродила с Бинки по увядающему осеннему саду, проигнорировав напутствие «на цветы чтоб не ссал», брошенное в спину.
Стоял ясный сентябрьский вечер. Небо было всё ещё высокое и синее, на горизонте медленно окрашивавшееся багрово-оранжевыми тонами, которые за то время, что Маргарет гуляла, расплескались от края до края, озаряя местность странным жёлтым светом садящегося солнца. Бинки семенил туда-сюда, шурша опавшими листьями, пока ещё не грязно-коричневыми, а золотистыми, бордовыми, с зелёными крапинами.
— Мам! — позвал Мэтт уже с порога.
Маргарет заторопилась к дому, похлопывая себя по бедру, чтобы Бинки шёл за ней. Но Бинки не шёл. В чужом саду, где он бывал так редко, нашлось много всего интересного, что непременно надо было исследовать. Мэтт, ухмыляясь, наблюдал за бесплодными попытками матери призвать своё лохматое сокровище к дому, дисциплине и совести, наблюдал долго и с нескрываемым злорадством, но потом сжалился.
— Бинки!
Уж на его строгий окрик пёс примчался так, что только уши развевались на ветру. Маргарет ревниво глянула и на сына, и на своего пса.
— И почему только он тебя слушается?
Мэтт уже открыл рот, чтобы ответить, но Маргарет, приблизительно догадываясь о сути ответа, вскинула руку:
— Только вот не надо мне про стальные яйца!
Мэтт хмыкнул и пожал плечами, отпер дверь и пропустил вперёд сначала Бинки, а потом и мать.
Макс уже ждал в коридоре, давно заслышав голоса. Он с любопытством рассматривал Бинки, редкого гостя в этом доме. В отличие от Мэтта, Макс был к нему дружелюбен: Бинки никогда не претендовал на лидерство, в целом вёл себя деликатно, и выяснять с ним отношения было не из-за чего. Поэтому в редкие свои появления в доме Мэтта Бинки переходил под защиту и покровительство Макса, и Мэтт не трогал его.
Пока хозяева раздевались, псы успели обнюхать друг друга, потыкаться носами и убежали куда-то вглубь дома, повиливая хвостами.
— А где Алекс? — наконец рискнула спросить Маргарет.
— Да хер его знает, спит, наверное, — Мэтт пожал плечами. — Или уроки делает.
Но Алекс нашёлся не в спальне и не в своей комнате, теперь осиротевшей и сделавшейся подобием «кабинета» для уроков. Он восседал в гостиной среди горы подушек, смотрел «Рапунцель» и уплетал шоколадную пасту ложкой прямо из банки. Мэтт аж передёрнулся, представив себе, как это приторно.
— Алекс! — Маргарет забыла о всяком смущении, завидев наполовину пустую банку. Она аж задохнулась от возмущения. — Ты что творишь, с ума сошёл! Диабет будет, а ну отдай!
Алекс замычал что-то с набитым ртом, но банку отвоёвывать не стал. Кажется, почувствовал сам, что переел сладкого.
— Привет, бабушка, — улыбнулся он, проглотив остатки пасты. — Как отдохнула?
Маргарет отдала банку Мэтту, а сама уселась с Алексом на диван, чтобы пересказать ему всё, что уже говорила в машине. Их разговор продлился около часа, пока с кухни неслись соблазнительные запахи и грохот кастрюль. В честь приезда матери Мэтт убрал приготовленный Алексом простенький ужин в холодильник и решил на скорую руку сварганить что-то поторжественнее.
Пока он орудовал на кухне, Маргарет успела даже показать Алексу фотографии: пляжи, пальмы, улыбающиеся рожицы Полли и Эммы, номера в гостинице, Джо в огромной шляпе, Экси в купальнике. Алекс интересовался живо и слушал с благодарностью: это ведь была и его семья тоже.
Он пока ещё не очень подружился с Экси, потому что они довольно мало виделись, но она очень ему нравилась. Она была приветливая, весёлая, у неё были чудесные смешные дочки, а ещё она очень любила Мэтта, а он её. Алексу это было очень важно: сам он, лишённый братьев и сестёр, немного даже завидовал им. Полли и Эмма были слишком маленькими, чтобы дружить с ними по-настоящему, хотя в те дни, что Алекс оказывался в доме Лэнгли, он с большим удовольствием возился с сестрёнками: делал вид, что говорит по игрушечному телефону, пил воображаемый чай из розовых чашечек и изображал смертельно больного пациента, которого девочки старательно обследовали игрушечными стетоскопами и градусниками.
Кроме того, Мэтт как-то обмолвился, что именно Экси натолкнула его на мысль усыновить Алекса, и этого было достаточно, чтобы полюбить её раз и навсегда.
Когда фотографии подошли к концу, Мэтт как раз закончил и позвал к ужину. Алекс, поднимаясь с дивана, неловко покачнулся и чуть не упал. Он успел вовремя схватиться за спинку, но высокий воротник его свитера съехал в сторону, и Маргарет со смешанными чувствами смущения и негодования увидела тёмное пятно на его шее. Однако она вовсе не собиралась читать им мораль и разубеждать их. Она видела сияющее лицо сына, видела Алекса, который расцвёл с тех пор, как она принимала его, бледного и измученного, у себя дома и выслушивала его исповедь.
Они оба были счастливы, глупо было бы спорить. А она желала сыну в первую очередь именно счастья, да и Алексу тоже. Как бы всё это ни выглядело странно, неестественно и неправильно, она каким-то шестым чувством уловила, что всё идёт так, как надо.
Маргарет не стала заводить разговор об этом первая, и весь ужин они непринуждённо болтали, да и после него ещё долго просидели на кухне, попивая чай. Алекс, как в тот далёкий первый день, сидел, смешно поджав ноги, но выражение лица у него теперь было не затравленное, не испуганное, а очень даже счастливое и довольное. Он участвовал в общих разговорах, и Мэтт время от времени мельком бросал на него взгляды, полные теплоты и ласковой насмешки.
Наконец ближе к ночи, когда Алекс уже раззевался как маленький, Мэтт посерьёзнел.
— Мама, — одно это слово было произнесено так, что Алекс напрягся и закаменел, ожидая реакции, не зная, куда деваться, пряча взгляд. — Наверное, будет нечестно оставить тебя в неведении. Мы…
— Я знаю, — Маргарет улыбнулась, видя, как оттаивает Алекс, как расслабляется Мэтт, избавленный от необходимости произносить вслух то, что он, вероятно, произносить не очень-то хотел. — Я всё знаю, ребята.
— Ну пиздец, — делано возмущённо воскликнул Мэтт. — Какое там, блядь, ещё неведение, будто от тебя хоть что-то можно скрыть.
Алекс ткнул Мэтта локтем в бок, призывая сбавить обороты, и тот (Маргарет даже не поверила своим глазам) послушался.
— На самом деле, разве всё могло кончиться иначе? — задумчиво спросила она. — Вроде бы нет, вроде, всё именно так, как и должно было быть. Да?
— Ты тоже фаталистка? — спросил Алекс, отошедший к ряду кухонных тумб, чтобы налить всем ещё чаю.
— Немножко.
— Хуже, — ответил Мэтт. — Она верующая.
Алекс прыснул в ладонь, но потом осёкся, вспомнив, как сам горячо молился на полу в своей комнате, умоляя если не о счастье, то хотя бы об облегчении страданий и спокойствии.
— Это Боженька нас свёл, понимаешь? С твоей головы волос не упадёт без его ведома, понимаешь? — Мэтт косился на мать хитро, как сорванец-мальчишка, и она потянулась, чтобы дать ему подзатыльник, но он увернулся. — Он всё видит и всё знает, представляешь? Всё-всё видит, и тебе, Алекс, не стыдно?
— Ну, хватит! — Маргарет упёрла руки в боки и нахмурилась. — Тоже мне, нашёлся агностик. Не веришь — так хоть уважай!
— Уважать что, мама? — на этот раз Мэтт глянул на неё серьёзно, без шутки. — Что именно я, по-твоему, должен уважать? Вся эта ваша религия…
— Хватит! — на этот раз встрял Алекс. — Хватит, не хватало ещё поругаться!
— Алекс прав! — Маргарет укоряюще посмотрела на сына.
— Прав, не прав — какая разница? А мы с тобой этот разговор ещё продолжим.
— Продолжим, конечно, — Маргарет отхлебнула чай. — Только ты вот сразу начинаешь сердиться, а ты не сердись, а меня послушай…
— Да как можно не сердиться, когда всё это такая… — Мэтт подыскал слово помягче, — херня! Религия должна быть ответом на все вопросы, а она, блядь, сама один большой неразрешимый вопрос. Там же сплошная бредятина, нестыковки и нелогичности, как в это вообще можно верить?
— Вот, ты опять злишься! — Маргарет обернулась к Алексу, как бы прося у него защиты. — Он всегда на меня злится! Я же не заставляю его верить, я просто сама верю.
У Алекса аж в душе защемило, что она, пожилая женщина, его бабушка, жаловалась ему, как маленькая. Он подошёл и обнял её, а потом утешающе погладил по спине.
— Да он же не всерьёз на тебя злится. Он же шутит, — из-за её спины Алекс скорчил Мэтту сердитую рожицу, и тот заткнулся, но не потому, что испугался страшного алексова гнева, а потому, что Алекс выглядел смешно и нелепо. А ещё потому, что Алекс любил его мать, и это было так важно.
— Всё, сдаюсь, сдаюсь, — Мэтт приподнял руки, демонстрируя раскрытые ладони на уровне плеч. — Угомонились? Вот и отлично. Мам, пойдём на второй этаж, я дам тебе постельное бельё. А утром до работы отвезу домой.
Мэтт с матерью ушёл, а Алекс остался складывать посуду в раковину. По паркету простучали когтями четыре пары собачьих лап, и Алекс насыпал в миску корма, больше, чем обычно, чтобы наелись оба.
Со второго этажа Мэтт вернулся один.
— Ну что? — Алекс улыбнулся ему. — Посуду завтра помоем?
— Делов-то, — возразил Мэтт. — Как раз лучше на ночь ставить. Ладно, давай я сам. Устал, что ли?
— Рано встал и не выспался.
Мэтт довольно быстро поставил всю грязную посуду в посудомоечную машину, а потом повернулся к Алексу, протянул руки, и тот сразу юркнул в объятия, утыкаясь лицом в грудь.
— Так и быть, с говнюками сам погуляю. Отдыхай.
Алекс нечленораздельно что-то промычал и навалился всем весом, сдавленно хихикая. Мэтт, расценив шутку по-своему, решил, что Алекс настолько хочет спать, что начинает отрубаться на ходу, и поднял его на руки.
Алекс охнул и зарделся, но обнял за шею.
— Забавно краснеешь, я ведь ничего такого не делаю, — Мэтт шёл уже по коридору и, подойдя к двери спальни, толкнул её ногой.
— Ты несёшь меня на ручках, — Алекс ткнулся носом ему в щёку.
— Да, но ничего такого я всё-таки не делаю, — Мэтт особенно выделил это «ничего такого». Уложив Алекса на постель, он чмокнул послушно подставленные губы. — Жди меня, я скоро.
Когда Мэтт ушёл, Алекс почувствовал, что засыпает, и решил сходить в душ, чтобы взбодриться, а уж обратно выскользнул уже совсем голый (благо, ванна соединялась непосредственно с комнатой, и в коридор в таком виде выходить было не надо). Устроившись на кровати, Алекс глянул на себя в огромное зеркало на потолке и стыдливо прикрылся.
Мэтт с удивительной деликатностью всегда выключал свет в спальне, когда они трахались, потому что знал, что Алексу будет неловко. Он знал, что ему надо дать время привыкнуть и раскрепоститься.
Алекс, и впрямь, сперва очень смущавшийся, теперь был в спальне один и как-то невольно задумался об этом самом зеркале. Если он так и останется лежать на спине, ему ведь будет видно только своё лицо, руки и ноги ниже колена. Сцена представилась очень живо и красочно, и Алекс ощутил, как пылают щёки и как свинцовая тяжесть наливается внизу живота.
Когда вернувшийся Мэтт наконец оказался в постели, навис над Алексом и потянулся, чтобы выключить ночник, Алекс удержал его руку и, глянув доверчиво и открыто, шепнул:
— Не выключай.
В эту ночь ему кончалось особенно долго и сладко — он неотрывно смотрел в глаза собственному отражению, пока глаза не сомкнулись от усталости и бессилия.
========== Глава 10 ==========
К концу октября на улице резко похолодало, и в воздухе уже чувствовалось близкое наступление зимы. Коричневые хрустящие листья завивались под ногами маленькими ураганами, подчиняясь порывам ветра, пробирающего до костей. Выходить на улицу с каждым днём становилось всё менее и менее приятно, и даже прогулки с собакой теперь стали малоприятной обязанностью, а не удовольствием.
У Алекса было осеннее пальто, в котором в сентябре было даже слишком жарко, в начале и середине октября — в самый раз, но и оно вскоре оказалось не по сезону. Правда, Алекс никогда не бывал на улице долго: его задачей было добежать от дома до машины, от машины до школы и наоборот, но и эти короткие пробежки в один прекрасный момент стали тяжеловаты.
Почему-то Алекс стыдливо молчал о том, что мёрзнет на улице, почти неделю, и Мэтт заметил это без слов, вспомнил, что сам уже перешёл на более тёплую одежду, и отправил Алекса в город за курткой, ботинками, шапкой и прочей тёплой одеждой.
— Только на хуйню деньги не трать, — напоследок сказал Мэтт, заматывая горло мальчика собственным шарфом, чтобы он хоть как-то согрелся до того, как купит себе новенький.
— А ты со мной не поедешь?
— Извини, детка, мне надо на работу.
Алекс вздохнул, но решил не падать духом — ему сегодня и так повезло: он ехал не в школу с утра пораньше, а в торговый комплекс с целой кучей денег.