***
Мэтт натянул его ещё пару раз, меняя позы, которые не требовали бы от Алекса много усилий. Сначала он стащил его на пол и поставил на колени, заставляя торсом лечь на постель, а потом перенёс обратно, уложил на бок и любил долго, медленно и нежно, придерживая его ножку на весу и сладко целуя шею и место за ухом.
Алекс, к его чести, не отрубился. Он, конечно, находился в состоянии, граничащем с беспамятством, но всё время тихонько стонал, цеплялся за руку Мэтта, ласково придерживающую его то за живот, то под коленкой, и даже один раз кончил, крупно содрогаясь, рыдающе вскрикивая и в самом деле заливаясь слезами.
Его хватило даже на долгие пять минут тисканья и слюнявых поцелуев напоследок, а уж потом он заснул, вытянувшись во весь рост и прижавшись лицом к мэттову плечу. Когда они только заснули, было слишком жарко, чтобы обниматься, и они просто устроились рядом, но потом Алекс замёрз — он спал безо всякого одеяла — и Мэтт проснулся, накрыл их обоих, уложил спящего мальчика прямо на себя и крепко обнял, поглаживая по спутавшимся волосам.
— Может, я тебя и правда люблю? — спросил он одними губами, чтобы Алекс не услышал этого даже сквозь сон.
Вообще, да, это было похоже на любовь. Бог с ней, с похотью, Алекс же был такой красивый, не захотеть его было сложно. Но произошедшее этой ночью явно не укладывалось в понятия Мэтта о сексе. То есть, собственно, это и не был секс, а явно что-то куда более глубокое, явно более эмоциональное и связанное не только с инстинктами и физическими потребностями, но и с чувствами.
Мэтт пораскинул мозгами и решил, что это, наверное, влюблённость. Совокупность физических желаний с симпатией и привязанностью.
Где уж ему было понимать, насколько сильными на самом деле были его чувства. Он ведь совершенно серьёзно собирался быть с Алексом. Создать для него иллюзию любви и счастливых отношений, жертвуя собственными интересами и желаниями. Он сам говорил себе в мыслях, что это его жертва, добровольная и бескорыстная, но не понимал причин, по которым готов на неё.
Он просто никогда не задумывался о том, что такое, собственно, любовь. То есть, в юности задумывался, конечно, но потом обжёгся и убедил себя, что любви вовсе и нет, а значит и искать её определений не надо.
Но если бы он подумал хорошенько, как отличить любовь от страсти, влюблённости и простой привязанности, он бы ответил: любовь способна на жертву. Любовь не знает эгоизма, «долготерпит и милосердствует»*, забывает о себе.
Его собственный поступок, его готовность сделать себя несчастным ради Алекса как раз очень вязались с таким определением любви.
Только Мэтт не верил в любовь и не знал, в чём она проявляется. А ещё он не знал, что его жертва не сделает его несчастным.
Он уже любил, только боялся признаться в этом самому себе. Но кое в чём признаться сил всё же хватило: ненависти больше не было.
_______________________________________________________________________
*Цитата из послания Апостола Павла к Коринфянам
========== Глава 9 ==========
Когда Мэтт вернулся с прогулки, Алекс ещё спал. Было раннее утро выходного дня, и торопиться было некуда.
Мэтт поднялся, чтобы вывести Макса. После он собирался поспать ещё пару часов, но, увы, сон как ветром сдуло. В комнате было достаточно светло, но всё равно пришлось включить ночник, чтобы почитать. Мэтт щёлкнул выключателем, опасливо покосившись на Алекса, но тот не проснулся, только чуть нахмурился. Он всегда спал очень крепко.
Сняв брюки и свитер, Мэтт взял книгу и улёгся поперёк кровати, свесив одну ногу, а голову устроил у Алекса на животе — его и это не разбудило. Живот был мягкий и тёплый, и лежать на нём было уютно.
На несколько минут наступила сонная тишина, а потом Алекс заворочался, его тёплая ладонь скользнула по мэттовой щеке к подбородку и остановилась на шее. Мэтт улыбнулся и, не отрывая взгляда от страницы книги, чуть повернул голову и поцеловал руку, потёрся носом о нежную кожу. Сверху, оттуда, где была голова Алекса, донеслось довольное сопение; рука больше не двигалась, и Мэтт понял, что Алекс всё ещё спит. Будить его в законный выходной совершенно не хотелось, и он просто прижался щекой к предплечью и продолжил читать.
Алекс спал очень долго, ещё несколько часов. Солнце за это время успело подняться высоко, и теперь светило прямо в окно — ночник больше не был нужен, и Мэтт приподнялся, чтобы выключить его. Это, выходит, Алекса и разбудило: ставшая за несколько часов привычной тяжесть исчезла с живота, да и рука упала на постель, потеряв опору. Когда Мэтт оглянулся, выключив ночник, Алекс уже сонно смотрел на него и улыбался.
Сложно было не улыбнуться ему в ответ: он был весь растрёпанный, отросшие волосы просвечивали на солнце, странным нимбом сияя вокруг головы. Розовые пухлые губы слабо улыбались, на правой щеке осталась вмятинка от подушки.
— Доброе утро, — Мэтт вытянулся рядом с Алексом и подгрёб его к себе, сразу утыкаясь носом в щёку. — Ты выспался?
Алекс кивнул и повернул голову, губами натыкаясь на губы, хихикнул, уколовшись утренней щетиной.
— Доброе утро. Ты проснулся давно?
— Да уж пораньше тебя, — насмешливо ответил Мэтт, запутываясь пальцами в волосах. — Уже полдень, а ты только глаза продрал.
— Ничего не знаю! — Алекс выбрался из крепких объятий и встал с постели, одёргивая мэттову футболку, в которой спал. — В воскресенье имею право спать, сколько влезет! А завтра мне в шесть утра вставать!
— Ишь ты, ишь ты, какой строгий, — Мэтт устроился на спине, заложив руки за голову и наблюдая, как Алекс роется в шкафу. — Мой маленький боевой хомячок. Завтракать будем?
— Нет, не будем, — ядовито ответил Алекс, бросая искоса хитрый взгляд.
— Ну, значит, на тебя не готовлю.
Мэтт тоже встал, натянул домашние джинсы и вышел из спальни, ухмыляясь одним уголком губ. Конечно, он приготовит и на Алекса. Конечно, Алекс это знает. И сам он знал, что Алекс знает, но без шутливой перебранки с утра обходилось редко. То ли это было признаком хорошего настроения, то ли просто попыткой скрыть неловкость. Оба они не знали этого, да и не задумывались.
Пока Мэтт хозяйничал на кухне, Алекс успел одеться, умыться и расчесаться и явился к завтраку как раз тогда, когда тарелки и стаканы уже стояли на барной стойке. В приюте Алекс привык завтракать кашей и стаканом молока, но теперь его рацион изменился так же резко, как и вообще вся жизнь. К этому было легко привыкнуть — как и вообще ко всему хорошему.
Мэтт любил вкусно поесть и не ленился уделять время готовке. Да и Алекс постепенно учился. Первое время с непривычки он скорее переводил продукты, чем делал что-то действительно стоящее. Но постепенно опыт начал накапливаться, и теперь Алекс мог не только сварить картошку, но и спечь что-то, поджарить, да ещё и оформить красиво.
Мэтт до сих пор не мог забыть, как Алекс в первый раз решил испечь блины. В муке было всё: плита, духовка, гора посуды, сам Алекс, Макс, вертевшийся у него под ногами, фартук, джинсы, барная стойка. Всё, до чего дотянулись испачканные руки. Отмывали кухню они уже вместе, причём долго, и Мэтт, хоть и не подтрунивал вслух, всё время помнил и украдкой посмеивался. Всё-таки Алекс иногда бывал очень нелепым и смешным.
Теперь-то уж он наловчился. Ну, по крайней мере, готовить. Гора посуды никуда не делась — Алекс обладал патологической склонностью устраивать бардак везде, где проходил хотя бы мельком.
Завтраки, как повелось, остались за Мэттом. По утрам Алекс и просыпался позднее, и чувствовал себя хуже. Поэтому теперь он сидел за стойкой перед готовеньким завтраком — тостами с джемом, соком и салатом — и зевал совсем как маленький.
Мэтт, накрыв на стол, не удержался и подошёл к Алексу, прежде чем сесть. Теперь, когда между ними было какое-то подобие отношений, пройти мимо него и не потискать казалось сложным, да и отказывать себе было совершенно не нужно. Он сидел на высоком стуле, нахохлившийся, сонный, встрёпанный, совершенно очаровательный. Мэтт повернул его к себе лицом и, погладив по щекам большими пальцами, поцеловал. Алекс послушно обнял его за талию, прижался и запрокинул голову, от удовольствия даже прикрывая глаза, а потом склонил голову и уютно устроился щекой на тёплой груди, оказавшись в кольце рук, как «в домике». Мэтт уткнулся подбородком в его макушку и улыбнулся.
Это правда очень походило на любовь и счастье. Правда было очень уютно и тепло, правда дух захватывало, когда Алекс улыбался ему счастливо и доверчиво.
Мэтт даже не ожидал, что всё произойдёт так быстро. Он думал, что они будут ссориться и притираться друг к другу постепенно, что наступит отчуждение, но всё было так гладко и складно, что даже не верилось. Мэтт и понятия не имел, сколько Алекс уже выстрадал и стерпел. Теперь он, пожалуй, наконец-то заслуживал счастья, и Мэтт (сам не зная, почему) готов был в лепёшку разбиться, но подарить ему это счастье.
Отторжения не было и у него самого. И ненависти не было — вот уж точно. Ему казалось, что это будет что-то вроде монашеского обета, что-то жертвенное и тяжёлое, но ему было так легко и спокойно, что он сам диву давался.
Ему долго не хватало духу признаться самому себе в том, что с ним. Он не воспринимал то трижды сказанное «я тебя люблю» всерьёз — первый раз это было ложью, второй раз несдержанностью, в третий — робким предположением.
Но сейчас, держа Алекса в руках, ощущая его доверие и тепло, Мэтт улыбнулся искренне и так светло, как, пожалуй, давно не улыбался.
— Я так счастлив с тобой, — Алекс не ответил, только обнял его крепче и весь как-то сжался, будто пытаясь слиться с ним в одно целое. — Я люблю тебя.
На этот раз Алекс отреагировал: поднял к нему счастливое веснушчатое лицо, и Мэтт, судорожно выдохнув от того, сколько эмоций отразилось во влажных от слёз карих глазах, склонился и поцеловал улыбающиеся губы.
— Чёрт возьми, как можно быть таким слепым? — перемежая слова лёгкими короткими поцелуями, Мэтт будто исповедовался. — Кто знал, что счастье так близко? Достаточно было руку протянуть и взять, а я… Я столько дров наломал… я столько обижал тебя. Ты простишь меня?
— Я и не сержусь, — странно дрожащим голосом ответил Алекс.
— Я был таким идиотом, и я так перед тобой виноват…
Мэтт поцеловал его снова, на этот раз глубоко и жадно, удерживая ладонями лицо, покусывая губы почти до боли.
А дальше забытые тосты стыли в тарелках — к ним даже не притронулись. Макс только удивлённо косился на действо, произошедшее почему-то прямо на полу, и Алексу было удивительно неловко под умным взглядом карих глаз. Ему казалось, что пёс прекрасно понимает, что происходит, и поэтому он старался не смотреть в его сторону и даже не думать о нём. Заметив это, Мэтт, ставший удивительно чутким, прикрикнул на Макса в горячечном бреду, и тот послушно ушёл из кухни.
Через полтора часа они всё-таки вернулись к завтраку, который уже остыл и был совсем не так вкусен. Ели в гостиной: развалились в обнимку на диване — без фильма, вообще без всего — и Алекс послушно как щенок слизывал приторный джем с мэттовых пальцев, причмокивая и стараясь не смотреть в зелёные глаза, обычно насмешливые, а теперь застланные похотью.
Расправившись с тостами, они затихли примерно на полчаса, окунувшись в какое-то блаженное отупение. Мэтт затащил Алекса к себе на колени, закутал в плед, и Алекс пригрелся и клевал носом, а Мэтт иногда лениво и медленно целовал тёмные синяки на его шее.
— Придётся тебе, детка, завтра идти в школу бадлоне, — задумчиво сказал он, осматривая следы собственной несдержанности.
Алекс покраснел и опустил взгляд, вспоминая то, что произошло на кухне меньше часа назад.
— Нет, серьёзно, у меня отберут опеку. Подумают, что я тебя бью.
За шуткой Мэтта крылось нечто куда более глубокое и болезненное, и Алекс это заметил. Он не мог не заметить: его самого волновало то же самое. Если кто-нибудь — хоть одна единая душа — узнает, их разлучат. Потому что суду наплевать, любовь это или насилие, взаимное чувство или совращение малолетних. Суду также будет наплевать на то, что инициатором отношений был именно Алекс.
Поэтому никто, никто не должен был знать о том, что происходит. Ни соседи, ни друзья, ни — тем более! — учителя в школе.
Алекс вообще-то не очень разбирался в законах, но был твёрдо уверен, что такого им не простят. Мэтт смотрел на это со знанием дела и прекрасно понимал, что все препятствия можно обойти при наличии денег, но всё равно судя по тону, с которым была произнесена шутка, много и часто об этом думал.
Тишина, давно витавшая между ними чем-то тёплым и приятным, стала звенящей и тяжёлой. Алекс поёжился как от холода, хоть и был завёрнут в плед, а потом распрямился, будто кувшин проглотил.
— Не переживай, всё будет в порядке. Даже не задумывайся об этом. Тебе шестнадцать, и возраста согласия ты уже достиг. То, что я твой опекун, конечно, хреново, но пока с этим ничего поделать нельзя. Наша с тобой задача — поменьше болтать, понятно?
— Конечно, — Алекс заметно расслабился и обмяк, снова немыслимо скрючиваясь и кладя голову Мэтту на плечо. — Я никому не скажу. — А потом задал животрепещущий вопрос: — А бабушке?
Мэтт поморщился, прежде чем ответить.
— Наверное, не получится что-то скрывать. Лично меня она насквозь видит, и врать ей бесполезно.
— Да, я знаю, — Алекс хихикнул.
Мэтт приподнял брови, и Алекс понял, что так и не рассказал ему, что уже наболтал Маргарет много лишнего. Взгляд Мэтта стал по-старому цепким и неприятным, совсем таким, как в их первую встречу.
— А ну-ка поподробнее, что это ты там знаешь?
Алекс поёжился. На минуту Мэтт стал таким же чужим, холодным, как раньше, когда между ними одна за другой вставали стены отчуждения и неприязни. Рассказывать не хотелось, но выходило, что от этого никуда не деться.
— Помнишь, ты как-то забирал меня от неё?
— И ты всё ей выложил, да? — в голосе Мэтта смешались укор и насмешка. Алекс вспыхнул от обиды и негодования. Не хотелось ругаться после такого охуительного секса, после таких сладких объятий, но Алекс в самом деле был уязвлён в больное место.
— А что мне было делать? — спросил он надсаженным голосом, таким звонким, какой бывает только у взбешённых мальчишек. — Я уехал к ней, чтобы тебя не видеть, понятно? Я не хотел ей ничего говорить, она сама всё поняла! Я пытался ей наврать, что в девчонку влюбился, она мне даже не поверила! И мне же… с кем мне было поделиться? У меня же кроме тебя и её нет никого! Как мне было всё держать в себе?
Мэтт, во-первых, не ожидал такого напора, а во-вторых, почему-то очень проникся словами Алекса. Он ведь однажды представил себе, каково ему было, представил и ужаснулся. И теперь Алекс в своей доверчивости выкладывал ему всё как на духу, выворачивал душу. Мэтту он больше не был безразличен, и уж тем более его чувства, его страдания, всё то, что он пережил. Поэтому он глянул на мальчика серьёзно, без тени насмешки, стараясь одним только взглядом донести до него всю глубину и силу своих чувств, успокоить и утешить.
— Я же не виню тебя, детка, ладно… Я правда с трудом могу представить себе всё, что ты пережил, но даже то, что представляю, убеждает меня в том, какое я говно. Я не виню тебя. И я знаю, что она была единственным, с кем ты мог поделиться. Не злись.
Алекс выдохнул и безвольно обмяк, снова приваливаясь к Мэтту и устало закрывая глаза.
— Извини, я не хотел орать и портить нам выходной.
— Пока ещё ничего не испорчено, главное, перестань без конца волноваться. Значит, маме всё скажем. Экси — не знаю, может, и не стоит. Хотя блин, всё равно ведь она узнает рано или поздно, да?
— Наверное.
— Вот и не переживай, детка. Никто другой ничего не узнает, и нам с тобой ничто не грозит. Теперь у нас с тобой всё будет хорошо.
***
Маргарет и правда пришлось рассказать, да и едва ли можно было полагать, что она не догадается обо всём сама.
Когда она видела их последний раз вдвоём, они держались друг от друга на расстоянии двух вытянутых рук, и эта пустота звенела между ними как натянутая тетива. Они даже не хотели смотреть друг на друга, оба всклокоченные и нервные. Она сразу поняла, что Алекс сдуру рассказал Мэтту о своих чувствах, а Мэтт отреагировал именно так, как она и говорила.
Даже когда Мэтт заезжал к ней один он выглядел слишком нервным и неспокойным, бесился из-за любой мелочи и даже немного осунулся на её строгий материнский взгляд.