— Вы его навестить хотели? — спросил доктор. — Это у его людей надо спросить, а то не пустят еще… Я им скажу, что очередной осмотр… ну, выдумаю что-нибудь.
— Не надо ничего выдумывать…
Ася хотела добавить, что навещать майора она не собиралась, просто забежала апельсины передать, но тут в кармане коротко пиликнул мобильник. Сообщение. «Асенька хорошая. Жду». Ася сунула телефон в карман и сказала:
— Он меня ждет.
— Ждет? — удивился доктор. — А… а почему? То есть… у него с глазами что-то?… Или он вам… ну, не чужой, да? Родственник?
— Понятия не имею, — сразу на все вопросы ответила она.
Доктор сделал выражение лица типа «так бы сразу и сказала» и с готовностью поднялся:
— Ну, так давайте я вас к нему провожу. Он в отдельной палате. Так что вам никто не помешает.
Возле двери в палату маячил один из экземпляров, о которых говорил доктор Ставрогин. Да уж, где их только выращивают?… Экземпляр чем-то напоминал Гонсалеса, только был не такой высокий и к тому же — белобрысый.
— Здравия желаю, Ася Пална! — радостно гаркнул экземпляр. — А Илья Алексеевич вас давно уже ждет!
— Какой Илья Алексеевич? — Ася сначала даже подумала, что ее с кем-то перепутали или доктор Ставрогин палаты перепутал… Или она сама что-то перепутала. — Так майор Мерцалов, — не удивившись, объяснил экземпляр.
— Его так зовут — Илья Алексеевич, — тоже не удивившись, добавил доктор Ставрогин.
Забыть настоящее имя Тугарина! Ай-я-яй… Хотя она и не думала, что имя настоящее, но все равно… Ася почувствовала неловкость. А когда она чувствовала неловкость, начинала задавать глупые вопросы. Сейчас получился самый глупый из всех возможных:
— А вы уверены?
Белобрысый экземпляр тут же откровенно засомневался, но тем же бодрым голосом доложил:
— Так точно!
Доктор Ставрогин сделал выражение лица типа «уж мне ли не знать», но ответил осторожно:
— Так в документах написано.
— В чьих? — спросила Ася, ясно осознавая, что привычный театр абсурда она затевает только для того, чтобы оттянуть момент, когда придется войти в палату.
Белобрысый экземпляр хрюкнул. Доктор Ставрогин серьезно ответил:
— В истории болезни. Тугарин в палате заорал:
— Асенька хорошая!
Белобрысый экземпляр и доктор Ставрогин переглянулись и сделали выражение лица типа «а мы вообще ничего не слышали».
— У больного поднялась температура, — озабоченно пробормотала Ася и шагнула к двери.
Дверь распахнулась ей навстречу, выглянул другой экземпляр — почти копия первого, только не такой белобрысый. И сказал то же самое и с той же интонацией:- Здравия желаю, Ася Пална! А Илья Алексеевич вас давно уже ждет.
— Жду, — подтвердил из глубины палаты Тугарин уже не так громко. — Жду и жду… Уже давно жду, почти всю жизнь. Сколько можно?…
Экземпляр-два радостно разулыбался, как будто это его кто-то всю жизнь ждал, посторонился — и Ася вошла в палату.
Тугарин сидел на краю кровати в синих спортивных штанах и в наброшенной на плечи клетчатой шерстяной рубахе. Левая штанина была закатана до колена, от колена до щиколотки — марлевая повязка. Под распахнутыми полами рубахи через всю грудь — тоже марлевая повязка. Почему? Его же в плечо ранили… Похоже, левая рука прибинтована к торсу. Или кость задета? Кажется, доктор Ставрогин ничего об этом не говорил…
— Больной, — с трудом сказала Ася. — Больной, вы что себе позволяете? Вы как себя ведете? Практически сразу после операции! Немедленно ложитесь!
— Иди сюда! — Тугарин засмеялся, протянул к ней здоровую руку и нетерпеливо пошевелил пальцами. — Здесь не ты командуешь… Иди сюда сейчас же! А то сам встану.
— Больной, вам действительно следует лечь, — врачебным голосом заметил доктор Ставрогин от двери.
— Так точно, — нетерпеливо сказал Тугарин. — Будет сделано… Асенька хорошая, иди сюда, кому говорю… Ей-богу, сейчас встану, будешь знать…
— Да уж идите правда, — тревожно прошептал за спиной Аси доктор Ставрогин. И даже в спину ее слегка подтолкнул. — Правда еще вскочит…
— Правда вскочу, — грозно пообещал Тугарин. — Господин майор, вы шантажист, — беспомощно сказала Ася и шагнула к нему. Хотя где-то читала, что шантажистам нельзя уступать никогда и ни в чем.
— Конечно, — с готовностью согласился Тугарин и зашевелил пальцами протянутой к ней руки с особым нетерпением. Даже с жадностью. — А сама виновата… Чего так долго не приходила?
Доктор Ставрогин опять слегка подтолкнул Асю в спину. Наверное, тревожится за состояние больного. За ее состояние никто тут тревожиться не собирается. Ну и ладно. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Главное — вдохнуть побольше кислорода. Интересно, что бы на ее месте сделала нежная и ранимая Светка.
— Та-а-ак… — Ася сделала выражение лица типа «ах вот кто у нас враг народа» и решительно потопала к Тугарину. — Нарушение режима! Так-так… И без бахил… Сразу после операции!.. А руки! Руки мыли?! Господин майор, я вас по дружбе предупреждаю…
Она сунула пакет с апельсинами в протянутую руку Тугарина и собралась по дружбе предупредить его, что она сейчас очень расстроится, но Тугарин бросил пакет на кровать — а потом оказалось, что она уже сидит у него на колене здоровой ноги, а его здоровая — совершенно каменная — рука прижимает ее к его перебинтованной — тоже совершенно каменной — груди. Как это получилось, она не поняла. Даже движения никакого не уловила. Просто что-то вроде мгновенного завихрения воздуха — и она уже замурована в каменной стене. Телепортация. Даже тот кислород, который вдохнула перед утоплением, не успела выдохнуть. — Ай, — сказала Ася, выдыхая кислород. Зачем утопленнику кислород?
— Ай, — сказал и доктор Ставрогин. — Больной, вы с ума сошли? После операции и суток не прошло, а вы тут такие цирковые номера показываете!
— Действительно, Илья, — тревожно сказал и один из экземпляров. — Ты все-таки поосторожнее бы… Девочка вон какая маленькая, а у тебя сила — как у танка. Еще поломаешь нечаянно.
— Мал золотник, да дорог… — Тугарин потерся колючей щекой об Асин висок и блаженно вздохнул. — Вы просто не в курсе, ребята… Ася Пална сама кого угодно поломать может… Или в кольцо согнуть… Ася Пална у нас колдунья… Асенька хорошая… Не трепыхайся, мне же больно… Ой, ну и жена у меня будет! Кошмар. Да, ребята, я же не предупредил! Знакомьтесь: Ася Пална — моя невеста.
— Ого! — в один голос сказали экземпляры. — Поздравляем.
— Ага, — растерянно сказал доктор Ставрогин. — А я прямо сразу так и подумал.
— Господин майор, — сурово сказала Ася. — Я вас по дружбе предупреждаю: если вы будете нарушать больничный режим, то я… то я тете Фаине все расскажу.
— Давай вместе все расскажем, — предложил Тугарин и опять потерся щекой о ее висок. — Прямо сейчас. А? Доктор, у вас там никакая важная аппаратура не работает? Один звонок с мобильника можно?
— И это сразу после операции! — Доктор Ставрогин сделал выражение лица типа «будет чего внукам рассказать» и вышел из палаты. Экземпляры вообще убрали с лиц всякое выражение и тоже вышли.
— Ты ведь на меня не обижаешься? — помолчав, спросил Тугарин. — Это я от радости… И дело сделали, и живой остался, и раны пустяковые, и ты пришла… Я мечтал, что придешь. Но вообще-то не надеялся. Нет, надеялся… Мечтал. И ты пришла. Вот я сразу дальше мечтать и стал… Ты сильно сердишься?
— Нет, сержусь не сильно. Я сильно боюсь, — призналась Ася. — Отпусти меня, пожалуйста. А то я даже пошевелиться не могу — вдруг тебе больно будет…
— А ты сразу не убежишь? — нерешительно спросил он. — Ты еще немножко со мной побудешь?
— Я еще долго побуду, — пообещала она. — Я же хочу в конце концов узнать… обо всем.
— А, ну да… — Тугарин заметно погрустнел, осторожно снял ее со своего колена — одной рукой! — и посадил рядом с собой. — Ты всегда должна знать обо всем, что происходит вокруг, я помню. Любопытный котенок… Да нет, я ничего… Имеешь право. В конце концов, ты нам действительно помогла. Я расскажу, что можно. Асенька… А я думал, что ты ко мне просто так пришла. То есть навестить. То есть увидеть хотела. Думала обо мне… Во дурак, да?
— Да, дурак, — согласилась Ася, встала и на всякий случай отошла подальше, к самому окну, даже за тумбочку зашла. — Я именно к тебе пришла. Просто так. То есть навестить, увидеть и апельсинов принести. Но за апельсинами, правда, Светка бегала… И ложись ты, наконец! Хватит уже чудеса выдержки показывать. Тебе это правда вредно, а мне… тоже вредно. Я все время думаю, что тебе больно. И поэтому ни о чем другом думать не могу.
— Да мне не очень-то и больно, — растерянно сказал он. — Вполне терпимо, да еще укол сделали. Чего ты так? Все нормально, не бойся. Но я лягу, если тебе спокойней будет. Все, ложусь уже, все. Ну, иди сюда, посиди рядом, а я тебе рассказывать буду. Ты лучше вопросы задавай, я же не знаю, что тебе интересно.
— Ладно, — согласилась она. — Вопрос первый: и вот с какой стати люди выбирают такую работу?
Глава 9
Отпуск получался трудоемкий. Каждый день, с утра проводив Соню и Митьку в школу, немножко повозившись с просыпающимися позже мелкими, немножко поделав всякие необходимые домашние дела, немножко позанимавшись садоводством и огородничеством, немножко перекусив, попутно немножко разговаривая с тетей Фаиной, Ася собиралась и ехала привычным маршрутом в больницу. Как на работу… Нет, не как на работу, а гораздо чаще. Работала она все-таки посменно, так что в отделение ездила не каждый день, после ночных дежурств у нее вообще два дня подряд свободные были. А сейчас свободных дней не было вообще. Ей это не нравилось. На отпуск у нее было запланировано много полезных дел. А успевала она делать мало. Кому ж это может понравиться?
Нет, не только поэтому ей все это не нравилось. В конце концов, у нее никогда не было столько времени, чтобы успеть все, что хочется, сделать. Но она всегда сама решала, что нужно делать, а что может спокойно подождать. А теперь она решала не сама. Или все-таки сама?
Зависимость — вот как это называется. С самого первого дня, с того дня, когда она пришла к Тугарину в больницу первый раз, с того дня, когда он принародно объявил ее своей невестой, даже не спросив ее мнения, даже не поставив ее в известность заранее, с того дня, когда на ее вопрос он неожиданно откровенно, серьезно и подробно стал рассказывать об извилистых путях, которые в конце концов привели его в это место в это время, — с того самого дня она ясно ощущала зависимость. От всего того, что он рассказывал. И от голоса, которым он все это рассказывал. И от того взгляда, которым он на нее при этом смотрел. И от его вечно колючей щеки, которой он иногда терся о ее висок… Не то чтобы иногда, но все-таки уже три раза. И один раз прижал к своей вечно колючей щеке ее руку. Тогда она мимоходом подумала: Гонсалес сделал то же самое, когда они после побега сидели и боялись, связанные этим страхом гораздо крепче, чем бывают связаны люди даже многолетним знакомством, общим делом или кровным родством. У Гонсалеса тогда была точно такая же колючая щека. Ну и что? Ну и ничего. В смысле — никакой зависимости. Когда через пару дней Плотников разрешил Гонсалесу более или менее свободное перемещение, люди Тугарина приехали и увезли его в Москву… Наверное, в Москву, потому что Гонсалес-пэр и приезжал за сыном вместе с ними, и уехал вместе с ними. После отъезда больного Гонсалеса Ася иногда думала о нем. Вернее — о его глазе. Слегка тревожилась. Действительно слегка — все-таки сам Плотников увезти разрешил, так что тревожиться особо не о чем было. Если только о том, не организует ли кто-нибудь пятое покушение на его жизнь. Но вот как раз об этом Ася почему-то совсем не думала. Во-первых, это не в ее компетенции. У нее совсем другая работа. В эту историю ее занесло случайно… А во-вторых, Тугарин сказал, что все уже кончилось, и кончилось хорошо. То есть для Гонсалеса все хорошо кончилось. Ну, хорошо — и хорошо. Можно порадоваться за человека, поздравить его родителей, выслушать их взволнованные благодарственные речи, на минутку с гордостью поверить, что и ты внесла свой посильный вклад в общее правое дело… А потом спокойно об этом забыть. Не то чтобы совсем забыть, а просто не думать об этом все время.
А о Тугарине она думала все время. Главным образом — глупости всякие. Что он ел и как он спал. И не мерзнет ли он в своей дурацкой клетчатой рубахе, потому что в хирургии тоже не топят, а по ночам еще холодно, однажды даже заморозки обещали. И что он расскажет ей в следующий раз. И с кем опять познакомит — к нему каждый день приходили новые люди, он ее с ними знакомил, она их на следующий день уже не помнила. И почему к нему не едет мама — неужели не беспокоится? И болят ли его раны… Нет, о ранах она старалась не думать. И ни разу не спросила, даже из вежливости. А о маме спросила.
— Куда это она приедет? — весело удивился Тугарин. — Зачем это она приедет? Я же сейчас в командировке. В Германии. Обмен опытом, симпозиум, семинары и культурная программа… Ты в Дрездене не была? Ой, какая там картинная галерея!..
— Постой, постой… — Ася растерялась. — Мама даже не знает, что с тобой… чем ты занимаешься?
— А что со мной? Со мной все прекрасно, — легкомысленно сказал Тугарин. — Я ей часто звоню, о здоровье спрашиваю. Она весной всегда простужается… И что значит «чем занимаешься»? Ничем плохим я не занимаюсь. Лекции коллегам читаю.
— В Германии? — уточнила Ася.
— В Германии, — подтвердил Тугарин, глядя на нее честными глазами.
— И на каком языке?
Тугарин задумался. Сделал выражение лица типа «а по какому предмету у нас нынче экзамен», вздохнул, неуверенно сказал:
— Наверное, на немецком… Раз уж в Германии. Немецкий — это нынче модно. Или уж лучше на английском? Все-таки язык межнационального общения. Это я не сам придумал, это по телевизору говорили… А вообще-то я и на русском могу, я даже русский знаю. Со словарем.
Он лежал на спине, заложив здоровую руку за голову, смотрел на нее и улыбался. Здоровая рука была в рукаве его дурацкой клетчатой рубахи. Левый пустой рукав свисал с края кровати. Между распахнутыми полами рубахи на смуглой груди ярко белела повязка. Ася оглянулась на его забинтованную ногу, зачем-то взяла свисающий рукав, положила его на кровать и тоскливо сказала:
— Вот убила бы… Своими руками задушила бы… Словарем бы тебя пришибла, герой чертов…
Тугарин засмеялся, сказал: «Асенька хорошая», а потом сразу оказалось, что его здоровая правая рука — каменная рука — уже обнимает ее, уже притягивает к смуглой перебинтованной груди — каменной груди. И опять она не заметила никакого движения — завихрение воздуха, телепортация… И не сопротивлялась. Во-первых, потому что без толку, а во-вторых, потому что у него же плечо… Больше никогда не надо садиться рядом с ним.
— Асенька хорошая, — бормотал Тугарин и все притягивал, все притягивал ее к себе. — Не бойся, я очень медленно и осторожно… Славка дурак, он думал, что я могу сделать тебе больно… Я никогда не сделаю тебе больно… Ты этого боишься?
— Господи, глупости какие, — с трудом сказала она, чувствуя, что сейчас заплачет.
— У тебя глаза черные, — бормотал Тугарин, глядя ей в глаза своими черными глазами. — Совсем глаза черные… От черных мыслей, да? Почему ты боишься? Ведь я вижу — ты боишься. Да?
— Да, — призналась она и прижалась своей щекой к его вечно колючей щеке. Прямо возле ее губ оказалось его ухо, и в это ухо она сердито сказала: — Я не люблю бояться. Это… унизительно. А сейчас все время боюсь.
Его губы шевельнулись тоже прямо возле ее уха.
— Чего?
— Вот этого всего… Семинары в Германии… Лекции со словарем… Стреляют все, кому не лень… Черт, даже от матери скрываешь! Сам подумай: какая у тебя жизнь? Тебе самому разве не страшно?
Он помолчал, тихо дыша возле ее уха — ей почему-то показалось, что он улыбается, — осторожно погладил ее по голове каменной ладонью и отпустил. Ася отстранилась, все время думая о его плече, выпрямилась, на всякий случай отодвинулась немножко подальше и хмуро уставилась на белеющую между полами рубахи повязку. — Да нет, мне не страшно, — серьезно сказал Тугарин. — Нормальная у меня жизнь. А что от матери скрываю… Так ведь это все от родителей что-нибудь скрывают. Чтобы по пустякам не нервничали. И ты наверняка что-нибудь скрываешь. Ведь скрываешь, правда? Чистосердечное признание…