— Блин, — хмуро буркнул больной, опять укладывая затылок на подголовник. — Снова слепнуть… Надоело уже.
— Типун вам на язык! — с чувством сказала Ася. — Слепнуть! Это же надо такое сказать… Я прямо чуть не расстроилась. К тому же у вас правый глаз вполне зрячий. Сейчас я посмотрю, что можно с гематомой сделать.
Она заклеила оперированный глаз, полюбовалась безупречной повязкой и обогнула кресло, заходя со стороны фингала.
Фингал был выдающимся. Во всех смыслах. Багрово-фиолетовый мешок над глазом свисал на багрово-фиолетовый мешок под глазом. Это как же надо было приложиться, чтобы достичь такого результата? Если только прыгнуть с самолета без парашюта. Вниз глазами. Прямо на заводскую трубу… Странно, что Плотников проигнорировал этот фингал. Фингал — ерунда, фингал — не глаз, но под таким фингалом неизвестно, как там и глаз поживает… А нет, неплохо глаз поживает. Просто даже хорошо. Заводская труба промахнулась. Сейчас мы этот живучий глаз попробуем открыть. Или самого Плотникова подождать? Все-таки должна быть причина, по которой Плотников проигнорировал эту выдающуюся гематому… Ася осторожно ощупала багрово-фиолетовые мешки, окружающие глаз, и поняла, что Плотников не мог их проигнорировать. Их просто не было, когда он делал операцию. Фингал появился позже. Вероятнее всего — вчера. Та-а-ак. И по кой такой причине он появился? И какая такая сволочь посмела поднять руку на идеальные результаты идеальной работы самого Плотникова?! Ведь после такой операции даже резких движений делать нельзя! Ладно, потом она сама с ними со всеми разберется.
— Люда, кювету, тампоны и пару салфеток… Люда поняла, кроме требуемого, подала еще и скальпель. Вопросительно подняла брови, Ася отрицательно качнула головой.
— Больной, — деловито сказала она. — У вас, кажется, одна рука свободна? Ага, хорошо. Держите эту штуку сами. Прижмите к щеке. Вот так. Постарайтесь не шевелиться, а то мне и так не очень удобно с этой стороны работать… Голову слегка опустите. Вот теперь правильно…
Она негромко говорила какие-то необязательные слова, а сама быстро протерла фингал спиртом и сделала два мелких надреза. Кровь хлынула. в кювету, как из крана. Точно, фингал появился не ранее чем вчера. Нет, она не потом с ними со всеми разберется. Она прямо сейчас с ними со всеми разберется. А потом доложит самому Плотникову.
— Люда, умой, пожалуйста, больного, — попросила Ася почти жалобно. — Царапины зеленкой смажь. Мне надо срочно поговорить с этим квад… с этим вот господином. Вы ведь у них самый главный? Ну вот, значит, с вами мне и надо поговорить. В сторонке.
— Анастасия Павловна, вы, случайно, не расстроились? — тревожно спросила Люда.
— Не случайно, Людмила Ивановна. — грустно ответила Ася. — Боюсь, что совсем не случайно…
— Да она просто крови боится. — вдруг насмешливо заметил больной.
— Конечно, — серьезно согласилась Люда, смачивая салфетку перекисью водорода. — Кто ж крови не боится? Если бы ты видел столько крови, сколько Анастасия Павловна, ты бы тоже боялся.
Больной ничего не ответил. А может быть, что-нибудь и ответил, но Ася уже ничего не слышала. Она волокла квадратного в дальний угол, где стояли стол, два стула и сложенная гармошкой ширма, которую можно было развернуть за две секунды. Квадратный ничего не понимал, тормозил, все время тревожно оглядывался и приговаривал, что оставлять объект не положено. Ася и его не слушала. Ой, как она со всеми сейчас разберется…
— С чем разбираться-то? — с недоумением спросил квадратный, прислоняясь спиной к стене, тревожно глядя через голову Аси в сторону кресла и хмурясь.
Наверное, она про разборки вслух подумала.
— Гематомы вокруг правого глаза больного до вчерашнего дня не было, — очень тихо и раздельно сказала она, внимательно глядя в лицо квадратного.
Тот оторвался от созерцания кресла и уставился на нее. Тоже очень внимательно. И тоже очень тихо и раздельно спросил:
— Доктор, вы можете сказать, когда ему… ну, когда это появилось?
— А вы?
— Я не могу. Я дежурю только с двенадцати ночи. С двадцати четырех ноль-ноль.
— А остальная армия? — Ася кивнула в сторону автоматчика у окна.
— Мы вместе заступили…
— Доктор, да это не они, — сказал больной из кресла. — Это я так, зацепился за что-то спросонья — вот и приложился… Ерунда, пройдет. Да глаз уже и открылся. Все вижу, без проблем. Иди сама глянь.
— Сейчас, — громко ответила она, не оглядываясь, а квадратному тихо сообщила: — Я очень расстроилась. Под трибунал пойдете.
— Да это точно не мы! — Квадратный опять засипел. Испугался, мент поганый. Трибунала боится. Еще не понял, кого ему на самом деле бояться надо.
Она резко отвернулась и пошла к креслу. Больной уже не лежал в нем, а сидел прямо, свободной рукой трогал синяк вокруг глаза. Глаз действительно открылся. Не слишком широко, опухшие веки еще тянулись друг к другу, но из щелочки весело выглядывал живой и здоровый зеленый глаз, с любопытством оглядывал окружающее пространство. Увидел Асю, от окружающего пространства отвлекся.
— Я ж говорил — веснушки, — насмешливо сказал больной.
— А у вас, оказывается, глаза зеленые, — удивилась она.
— Ну да, — тоже удивился он. — Ты же левый уже видела. Он тоже зеленый.
— Разве? — Ася на всякий случай еще раз осторожно ощупала синяк вокруг зеленого глаза. — Я как-то не заметила. Я на работу Плотникова смотрела. Знаете, больной, вам правда повезло. Сказочно повезло, поверьте моему слову. Но я вас по дружбе предупреждаю: боже вас упаси сделать что-нибудь такое, что испортит работу Плотникова… Ладно, идите, завтрак через пять минут. Режим нарушать не следует.
Квадратный быстро снял браслет с подлокотника и неожиданно защелкнул его у себя на руке.
— Что, уже не боишься, что махаться буду? — с интересом спросил больной.
— Тебе нельзя, — серьезно ответил квадратный. — Слышал, что Анастасия Павловна сказала? Никаких резких движений. А то испортишь работу самого Плотникова. И тогда что?
— Ослепну, — хладнокровно подытожил больной.
— Ослепнешь, Сережа, ослепнешь, — согласился квадратный не без печали. — Но это бы еще ладно, дело хозяйское… А вот что Анастасия Павловна расстроится — это уже событие, чреватое непредсказуемыми последствиями.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — испуганно сказала Люда и быстро перекрестилась насколько раз. — Господи, спаси нас и помилуй…
Больной и квадратный переглянулись, одинаково качнули головами и пошли к двери. У обоих выражение лица было типа «нам не страшен серый волк». За ними шел автоматчик. С выражением лица типа «надо было на сантехника учиться».
Ася смотрела им вслед и раздраженно думала, что все эти военные игры недоступны пониманию не только посторонних наблюдателей, но и, скорее всего, самих участников. И правила, которые ни с того ни с сего меняются во время игры… Маразм. Сюда его, слепого и в наручниках, вели, как будто верили, что он может сбежать в любой момент. Предварительно поубивав пятерых вооруженных мужиков голыми руками. Скованными за спиной. А отсюда пошли чуть ли не под ручку. И квадратный больного называл Сережей. К вечеру вообще побратаются, обменяются телефонами любимых девушек, и квадратный по дружбе сообщит Сереже свое имя. Может быть, даже настоящее… Хотя вряд ли он еще помнит свое настоящее имя. Эти типы и под оперативными псевдонимами вполне хорошо себя чувствуют… Только под конец чуть из образа не вышел. И даже вышел на минутку. Совсем другим языком заговорил, мент поганый. То есть не мент. Это роли не играет. Все равно она с ними разберется. И найдет того, кто чуть не угробил работу самого Плотникова.
— Плечи у него какие, а? — мечтательно сказала Люда. — Ой, какие у него пле-е-ечи… Я таких даже в кино не видела. Вы заметили, Ася Пална? Плечи — ровно по ширине двери!
— Мне показалось — еще шире, — рассеянно ответила Ася. — Не человек, а квадрат ходячий…
Люда удивилась, задумалась, потом поняла:
— А! Вы про майора! Ну да, у того плечи вообще… А я про этого больного. Про зэка этого. Такой мальчик — обалдеть… И майор — никакой не квадрат ходячий! Чего это вы? У майора тоже классная фигура. Только что мент… Да еще татарин. Да и вообще старый уже, ему точно больше тридцати… И вот почему всегда так? Если элитный экземпляр, так обязательно или мент, или бандит.
— Или любитель активного отдыха, — грустно сказала Ася. — Культурист, турист и мастер спорта.
— Да это еще ничего, — возразила Люда. — Такого еще можно сориентировать на созидательную деятельность. Активно отдохнет — а потом и в хозяйстве пригодится. И спортсмен — это хорошо. Мужчина должен быть сильным и здоровым. Чтобы за ним — как за каменной стеной. Чтобы мог тебя на руках носить. В буквальном смысле. Чтобы женщина могла себя хоть раз в жизни почувствовать слабой. Да и в быту тоже… Сильный мужик много чего в доме сделать может! Правильно я говорю? Согласитесь, Ася Пална! Ася не могла с Людой согласиться. Но и не спорила. Люде было двадцать лет. Семь лет назад Асе тоже было двадцать лет, и она была такая же наивная, как Люда. Тоже очень хотела хоть раз в жизни почувствовать себя слабой.
А ведь не дурак сказал: «Не мечтайте о несбыточном. Вдруг ваша мечта исполнится?»
Ну и почувствовала.
Глава 2
Светка была на три года старше, на сто лет мудрее, на пятнадцать килограммов красивее, на полторы ставки самостоятельнее, на двух бывших женихов и одного нынешнего мужа опытнее… Да что там говорить, Светку надо было слушать.
Ася не слушала. То есть слушала, но не верила.
— На кой тебе этот красавец? — говорила Светка, сердито тараща хитрые коричневые глаза. — На нем же бабы гроздьями виснут! Из таких нормальные мужья не получаются. Поверь мне, дуре старой.
Ася не верила. Роман и вправду был красивым, но разве он это нарочно? Кажется, он даже не замечал своей красоты, не придавал ей значения. Действительно, бабы висли на нем гроздьями. Но она-то не висла. А он выбрал именно ее, и не для чего-нибудь, а для того, чтобы жениться. И муж из него получится, раз уж он сам решил стать мужем.
— Он же игрун! — говорила Светка, брезгливо кривя пухлые губы. — Он же не живет, а в игрушки играет! Ведь ничего не умеет! Ни-че-го! Всю жизнь на маминой шее просидел, теперь на твою сядет. Последние силы он из тебя вытянет! Поверь мне, дуре старой.
Ася не верила. Почему это Роман — игрун? Просто он живет легко, то есть — наслаждается жизнью. Уж по крайней мере, это лучше, чем если бы он был нытиком и мизантропом. И умеет он много. Он умеет играть на пианино и на гитаре, разжигать костер с одной спички, ходить на байдарках по каким-то опасным рекам, ставить палатку в любой ветер, варить уху на костре… Он умеет столько, что на десятерых хватит. И на маминой шее он не сидит. Его мама обыкновенная пенсионерка, а он — инструктор по плаванию. К нему в очереди стоят, он нормально зарабатывает. И еще во время последнего похода документальный фильм снял, по телевизору показывали, гонорар заплатили. И еще предлагают в рекламном ролике сняться — тоже деньги… А она — просто студентка, ей еще два года учиться, стипендия доброго слова не стоит. Случайные заработки курсовыми и контрольными доброго слова стоят, но ведь они случайные и есть… В этом смысле ее шея никому не может казаться привлекательной. А что касается последних сил — так их и вовсе кот наплакал. Если честно, никаких сил у нее уже не осталось, так что и вытягивать нечего.
— Посмотри на себя! — говорила Светка, жалостливо качая встрепанной головой. — Ты же цыпленок недорощенный! В чем только душа держится?! И вкалываешь всю жизнь как лошадь! А посмотри на него! Это же не человек, статуй каменный! Кинг-Конг железобетонный! Целый день дурака валяет, а вечером в бассейне в свисток свистит. Это работа? Так и то все время переутомляется. Раз в неделю хоть день, да гуляет без содержания. Мне соседка говорила, она из-за него в бассейн записалась, а он — без содержания, то и дело занятия отменяет. Она очень обижается. Работничек! По походам таскается — это он не переутомляется! На тренажерах часами потеть — это он не переутомляется! А картошку с базара мать таскает. И тебя заставит таскать, вот увидишь. Не пара он тебе, Аська. Поверь мне, дуре старой. Ася не верила. И вовсе не всю жизнь она вкалывала как лошадь. До пятнадцати лет вообще бездельничала. Так, если только пустяки какие-нибудь — постирать, помыть, в магазин сбегать, картошку почистить… Наверное, как все. Вообще-то она уже не очень хорошо помнила, как жила до пятнадцати лет. Школа, две-три необязательные подружки, три-четыре необязательных кружка — вроде драматического или вовсе уж кройки и шитья, — а в остальное время — книги. Чтение, чтение, чтение… Мама была недовольна: ребенок совершенно не бывает на свежем воздухе. Бабушка хвалила: Аська у нас будет у-у-умная! Она любила разговаривать с бабушкой. Бабушка даже о самом сложном говорила как-то так, что становилось сразу все понятно. И еще весело. Вот как бабушка говорила. А потом у бабушки случился инсульт, и правую сторону у нее парализовало. Она лежала совсем беспомощная, говорила с трудом. Ее нельзя было оставлять одну. Сначала все дежурили возле нее по очереди. А потом отец ушел из дома, он не мог больше тратить жизнь так бездарно. С бабушкой остались Ася и мама, но у мамы была работа. Хирургическая сестра — это очень трудно, да еще и ночные дежурства. А у Аси была только школа — ерунда, говорить не о чем. В школу она иногда забегала. Обязательную контрольную написать, домашние работы сдать, быстренько на вопросы ответить… А необязательные подружки и необязательные кружки отпали сами собой. Времени совсем не было. Все ее время было — для бабушки. И в доме очень много дел оказалось. Хорошо хоть, что отец ушел — все меньше стирать и готовить. Правда, денег тоже меньше. Деньги приходилось зарабатывать маме, она еще полставки взяла, еще реже дома бывать стала… Через полгода у бабушки случился второй инсульт, и она умерла. А мама заболела. Сначала что-то с щитовидкой было, долго не могли понять, что там такое, потом долго лечили, потом решили, что это не щитовидка, потом сказали, что болезней — целая коллекция… Дали третью группу инвалидности. В больнице мама работать уже не могла. Вообще-то нигде не могла, но все-таки устроилась в домоуправление, бумажки какие-то регистрировать. И Асе пришлось работать, а то совсем никак было. Работала во время каникул в соседнем детском саду нянечкой. Школу закончила как-то незаметно. Но с серебряной медалью. Пришел отец, просился назад. Мама посоветовалась с Асей, и обе решили: ну его. Он больную мать бросил. Бабушка ведь его матерью была. Она о нем все время спрашивала, до последнего дня. Он ей нужен был. А сейчас пришел. Зачем? Им он был не нужен.
В мединститут Ася пошла потому, что маму хотела сама лечить. Медицина-то у нас бесплатная, но ведь какие деньги улетали… Да какие были — такие и улетали. Хорошо еще, что ей удавалось подработать санитаркой в областной больнице. Работала по ночам, днем учиться надо было. И с чего Светка решила, что она вкалывала как лошадь. Ничего не как лошадь. Ночные дежурства были хорошие: вымоешь все отделение, а потом даже поспать удавалось пару часиков. Дежурные врачи и медсестры относились к ней хорошо, разрешали поспать в сестринской на кушетке, а иногда даже в ординаторской, где был большой мягкий диван. А если и диван, и кушетка были заняты дежурной сменой, Ася могла немножко поспать и сидя — в холле стояли кресла, тоже очень мягкие. Нормальная работа. И курсовые с контрольными — нормальная работа. Велосипед изобретать не надо, оригинальность взгляда и глубина мысли не приветствовались. А без оригинальности и глубины — что там писать? Все давным-давно переписано. Не работа, а сон в летнюю ночь. За этот сон еще и платили неплохо… Домашняя работа была вполне привычной и не такой уж тяжелой — много ли им с мамой надо было? Ася вообще не понимала женщин, которые жаловались, что выматываются на домашнем хозяйстве. Ну вот не понимала — и все. В домашнем хозяйстве этих женщин не было ни коров, ни свиней, ни кур, ни огорода… Чаще всего даже котенка какого-нибудь не было. Или комнатного цветка, что ли… Ну и на какую тему тут выматываться? Сварить кастрюлю супу на два дня — это что, подвиг невиданной красоты и силы? Постирать раз в неделю все, что накопилось, — за это что, медаль на грудь? Забежать по пути домой в магазин за хлебом, кефиром, мылом и спичками — и ожидать прижизненного памятника? Бронзового… Все это ерунда. Дело привычки. Вот только на чтение времени оставалось совсем мало. Но когда к ним переехала тетя Марта, мамина сестра, тогда даже на чтение время появилось. Тетя Марта была здоровая, деятельная, веселая и решительная. Решила, что сын с невесткой и без нее как-нибудь обойдутся, а сестре одной дочку растить трудно — и приехала помогать. Очень удивилась, что дочка сестры уже выросла, уже сама кому хочешь поможет, — но не уехала. С тетей Мартой намного легче стало. Только шумно очень. Маме-то ничего, маме даже нравилось, что в доме «живой голос». Ася терпела, раз маме нравилось. Думала — ничего, и сама привыкнет постепенно.