Список сам собой складывался в голове Кэрри, ей не удавалось остановиться. Факт за фактом. Вот как много она знает об Алексеусе. И не знает ничего. Вообще ничего.
Я должна уехать отсюда. Я должна уехать отсюда, отсюда...
— Алексеус... — Кэрри не хотелось, неприятно было произносить его имя. Она заставила себя сделать это. Ей удалось привлечь его внимание. Правда, он остался за стеклянной стеной. Где-то очень далеко... Нет, так было всегда. Просто она только сейчас это поняла. — Я хочу в Лондон. Не желаю больше здесь оставаться, — она заставила себя говорить уверенно и твердо.
— Доктор считает, тебе нужно продолжить отдых, — помолчав, мягко ответил Алексеус. — Но, если хочешь, мы можем поехать в Лондон. Только, прошу тебя, выполняй все предписания. Извини, пожалуйста, я поработаю.
Он ушел, а Кэрри смотрела ему вслед. Она не может больше находиться здесь! Это невыносимо! Каждая клеточка ее тела стонет — бежать! Прочь! Как можно дальше.
Ловушка. Эта вилла — ловушка. Роскошь издевается над ней, наказывает ее за глупость и наивность...
Я наслаждалась роскошью — в той жизни, которую он мне дал. Все это время...
Стыд, чувство вины и горькое отвращение к себе захлестывали Кэрри.
Какой прекрасный вид — море, небо, солнце... Но нет. Не нужно яркости, не нужно красоты...
Внезапно перед глазами Кэрри возникла картина. Реальная и очень яркая.
Алексеус на пляже. Смеется, держит на руках ребенка. Ребенок восторженно смеется. Рядом женщина с длинными светлыми волосами, с лицом, светящимся любовью и счастьем... Да это же я! Я протягиваю руки к ребенку, к Алексеусу...
И Алексеус прижимает меня к себе, меня и ребенка...
Кэрри вскрикнула и широко открыла глаза. Перед нею расстилался пустынный пляж.
Ничего. Ничего и никого.
Обман зрения. Мираж. Мечта.
Не стоит даже надеяться, что фантазия станет реальностью.
Кэрри положила руки на живот в отчаянной попытке защитить младенца, закрыть, спрятать.
Она мысленно восстановила стену, закрылась от мира, который теперь существовал где-то снаружи. Погасила в душе все огоньки, все надежды. Напрасные надежды.
Есть только реальность. Нужно найти в себе силы встретиться с ней лицом к лицу.
Все, что я могу, — ждать. Ждать момента, когда потеряю своего ребенка, — тем или иным способом.
Мука ожидания невыносима.
Но она должна вынести эту муку.
Алексеус смотрел на экран компьютера. Он сказал Кэрри, что должен поработать, но это был лишь повод уйти. Ее явно тяготило его присутствие. Яснее показать невозможно: Кэрри не разговаривала с ним, не поворачивала головы, она просто окаменела, когда он поднял ее на руки.
Все рухнуло. Черт возьми, он, как мог, старался поддержать ее, защитить в ситуации, которую ни один из них не планировал! Он готов жениться — сделать то, чего требовала порядочность, готов принять на себя ответственность за происшедшее.
Что же ей нужно?
Посидев еще перед компьютером, Алексеус понял, что не сможет работать, и вышел на террасу. Жара летнего греческого дня окутала его душным покрывалом.
Здесь все было ему знакомо. Ребенком он проводил на этом острове каждое лето, пока не расстались родители. Его детство не было счастливым. А детство его сводного брата вообще стало кошмаром — отец видел в нем лишь собственность семьи Николадеус. Когда распался и этот брак, не принесший матери Яниса ничего, кроме страданий, у нее отняли сына, ведь она, в отличие от Беренис Николадеус, не могла позволить себе дорогих адвокатов.
Нельзя, чтобы дети появлялись на свет случайно, нельзя, чтобы они страдали...
Кэрри случайно забеременела от него. Нельзя, чтобы ее ребенок стал несчастным, повторил судьбу Яниса.
Алексеусу вспомнились слова матери. Она назвала его человеком чести, потому что он решил жениться на женщине, которую едва знал, чтобы узаконить появление ребенка на свет.
А что еще можно сделать?
Осознание пришло к Алексеусу неожиданно, вдруг, словно вспышка молнии.
Хватит оплакивать свое чудесное холостяцкое вольное прошлое, сказал ему внутренний голос.
Хватит быть лихим плейбоем. Хватит жалеть себя, ведь на самом деле ты ничего не теряешь...
Потому что тебе нечего терять.
Да, он не хотел, чтобы все так вышло, но он не предаст своего ребенка. Он станет хорошим отцом, какого не было у него самого. Его ребенок узнает заботу и любовь!
Не хочу, не хочу потерять своего малыша!
Хочу, чтобы он жил!
Алексеус вышел на балкон и посмотрел вниз, на пляж.
Там он играл ребенком.
И моему сыну понравится играть здесь.
И Кэрри будет здесь же, рядом со мной. Она станет чудесной матерью, доброй, мягкой, любящей. Она не подходит на роль жены Николадеуса? Ну и что? Я буду оберегать ее, никто никогда не посмеет презирать ее или насмехаться над ней. Она не виновата в том, что мало знает.
Интересно, а если бы вдруг случилось так, что на месте Кэрри оказалась Мэрисс или Адриана? Нет, нет и нет. Все его нутро яростно противилось этому.
Да, Кэрри станет прекрасной матерью его ребенку. А женой?
В постели — лучшего и пожелать нельзя.
Но могу ли я представить себе долгую совместную жизнь с ней?
Алексеус не знал ответа на этот вопрос.
Как-нибудь разберемся, когда придет время.
Сейчас можно только ждать.
Ожидание было недолгим. Ночью у Кэрри открылось кровотечение. На этот раз остановить его не удалось. Дежурившая в комнате Кэрри медсестра срочно вызвала доктора. Алексеус ждал его вердикта у двери в комнату, Кэрри не хотела, чтобы он входил.
Прошло немало времени, прежде чем доктор вышел к нему и сказал, что ничего не смог сделать.
— Я зайду к ней, — хрипло проговорил Алексеус.
Доктор покачал головой:
— Я дал ей успокоительное. Какое-то время она будет спать, — он нахмурился, тяжело вздохнув. — Мне очень жаль. Бывает, природа поступает по-своему, и... может, иногда это к лучшему.
Он ушел, пообещав вернуться, когда его пациентка проснется.
Какое-то время Алексеус неподвижно стоял в холле. Потом, сделав над собой усилие, зашел в комнату. На прикроватном столике горела настольная лампа. Сестра хотела что-то сказать, но Алексеус жестом остановил ее.
Он смотрел на спящую Кэрри, на ее потный лоб, спутанные волосы и совершенно изможденное лицо.
Внутри него была пустота. Он невольно протянул руку. Ему очень хотелось коснуться ее — не обнять, просто дотронуться до лба или волос... Но едва он сделал это движение, как Кэрри вздрогнула во сне и дернулась в сторону. Алексеус убрал руку.
Сейчас он испытывал не меньший шок, чем тогда, когда доктор сообщил ему о беременности Кэрри.
Безусловно, его жизнь изменилась, и заплатил за это его не рожденный ребенок.
Алексеуса мучило чувство вины.
Наверное, я мог сделать что-то еще, но не сделал, а теперь все кончено. Все.
Прошлое вернулось к нему. Будущее обратилось в прошлое. Но как же он теперь сожалел об этом!..
Кэрри проснулась в полном сознании. Доктор ввел ей препарат, давший ей возможность ненадолго уснуть, но, к сожалению, у него не нашлось бы лекарства, способного заставить ее забыть о происшедшем.
Алексеус был здесь. Она видела его силуэт на фоне окна. Он молчал, казался напряженным и далеким. Чужим. Каким всегда и был. Чужой, от которого она забеременела случайно, по недоразумению. Этой беременности больше нет.
Она видела, что он старался взять себя в руки, прежде чем проговорил:
— Кэрри, мне жаль, безумно жаль. — Его голос был тихим и хриплым.
Она слушала и не реагировала — слова Алексеуса повисали в воздухе. Ведь он лжет.
Наверное, благодарит Небеса и всех святых за счастливое избавление.
Эти мысли мучили ее, но она не облекла их в слова. Да и зачем? Зачем ей вообще говорить с Алексеусом?
Она снова повернулась к стене.
— Кэрри... — Мужчина взял ее за руку, но она в тот же момент отдернула ее. — Кэрри, я... Пожалуйста, посмотри на меня, поговори со мной...
Но если раньше ее сердце наполняла ненависть, то теперь там поселилось нечто, что значительно хуже ненависти.
Пустота.
Некоторое время Алексеус стоял рядом с ее постелью, глядя на ее лицо, которое она прятала от него. Он был в отчаянии. Ему так хотелось сделать что-нибудь для нее, хоть как-то помочь, но как? Она не отвечала, не разговаривала, не смотрела на него.
Я должен увезти ее отсюда. Подальше от воспоминаний.
Алексеус нахмурился. Кажется, она говорила, что хочет вернуться в Лондон. Он тогда сказал «да», просто чтобы не спорить.
Но Лондон?
Ей нужен отдых. Нужно выздороветь, набраться сил, окрепнуть. Физически и эмоционально.
Жизнь изменилась. И никогда уже не станет прежней. Два противоположных по последствиям события слишком быстро последовали друг за другом. Оба меняли жизнь полностью, хотя и в противоположных направлениях.
Алексеус стоял и смотрел на Кэрри, чувствуя себя опустошенным, растерянным, дезориентированным.
А каково ей? Да в миллион раз хуже! Она прошла через беременность, кровотечение, через эту страшную неизвестность, через эту пытку ожиданием, будет жить ребенок или умрет. И теперь он умер. Все кончено. Все.
Алексеус не просто сочувствовал Кэрри, он всей душой сопереживал ей, ощущал ее боль.
Воображение нарисовало картину: они вдвоем в роскошном отеле, куда он привезет ее, запах сосен, голубизна бассейна, тихая музыка, все прекрасно устроено, спокойно и сдержанно. Благословенное прибежище только для них двоих.
Она отдохнет там, выздоровеет.
Да, так он и сделает. Они поедут на Сардинию. Подальше от этого места. Подальше от боли, страха и печали.
Ему так хотелось сделать для нее что-нибудь. Но, видимо, пока это невозможно.
Кэрри нужно время.
Ему казалось, весь его привычный мир перевернулся. Переполнявшим его эмоциям Алексеус не мог ни дать оценки, ни найти названия.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Два дня Алексеус не подходил к Кэрри — давал ей время прийти в себя. Он поручил ее медсестре и доктору, которого попросил регулярно осматривать ее, хотя тот и объяснял, что в этом уже нет необходимости.
— Я не преуменьшаю последствий перенесенной травмы, но нельзя позволить ей погрузиться в депрессию. Я могу прописать лекарства, но лучше всего на Кэрри подействует перемена обстановки. Ей следует уехать куда-нибудь, где она полностью поправится. Неудивительно, если она откажется, ей сейчас хочется только одного — лежать в темной комнате и желать того, чего не может быть.
Алексеус кивнул — доктор подтвердил то, что думал он сам.
— А когда она сможет ехать?
— Она молодая и крепкая. Если путешествие не будет слишком трудным и напряженным, я бы сказал — в любое время.
— Спасибо, — именно это Алексеус и хотел услышать.
— Но пока хотя бы вытащите ее из этой комнаты. Ей нужен свет, свежий воздух. Не обращайте внимания на ее протесты. Это не она протестует, а ее депрессия.
Доктор ушел. Алексеус отдал необходимые распоряжения. Зная, что Кэрри уже устроили на террасе, он дал ей время освоиться, только потом собрался с духом и вышел.
Идя к ней, он ощутил, что его захватывает горестное ощущение дежа-вю. В последний раз, когда он видел ее сидящей в кресле на веранде, она еще носила его ребенка.
А сейчас...
А сейчас ему надо постараться помочь ей двинуться вперед, в будущее.
Должно быть, она слышала, как он подходит, но не изменила положения. Она смотрела на море — там, вдали, белел парус. Сердце Алексеуса сжалось. Совсем недавно он смотрел на этот парус, мучимый противоречивыми мыслями.
А сейчас все разрешилось, но я совсем не рад.
Алексеус расправил плечи. Нужно не грустить о прошлом, а жить настоящим.
Он уселся в шезлонг неподалеку от Кэрри. Тонизирующее, которое доктор прописал ей, стояло на столе нетронутым. Кэрри была еще бледнее, казалась еще более хрупкой. У него защемило в груди...
— Кэрри...
Как же часто он в эти дни произносил ее имя, только чтобы она отозвалась, чтобы повернула к нему голову. Но в этот раз она ответила сразу, невозмутимым и спокойным голосом:
— Когда я поеду в Лондон? — Это прозвучало отстраненно, словно она уже находилась за тысячи миль отсюда.
— В Лондон? — беспомощно повторил за ней Алексеус. Ну не может же она думать, что он ее отсылает. Надо немедленно разуверить ее. — Кэрри, о Лондоне сейчас не может быть и речи. Я думаю, и доктор согласен со мной, мы должны ехать туда, где ты поправишься, восстановишь силы, выздоровеешь полностью после этой ужасной травмы, которую ты перенесла. Поедем на Сардинию, как собирались, там и... — Алексеус остановился. Он вдруг увидел, что Кэрри смотрит на него огромными глазами, которые сейчас особенно выделялись на ее бледном, осунувшемся, страдальческом лице.
Она вскочила на ноги так резко, что он схватил ее за плечи, чтобы поддержать.
Ее реакция была неистовой. Она отбросила его руки и прислонилась к балюстраде:
— Не прикасайся ко мне! Не выношу твоих прикосновений!
— Кэрри... что... — Алексеус пришел в ужас.
— Боже, ты сидишь и говоришь про Сардинию, словно ничего не случилось!
Алексеус взмахнул руками:
— Нет, все не так! Совсем не так! Кэрри, пожалуйста, выслушай! То, что случилось, - ужасно, страшно, но...
Она не дала ему закончить. Лицо исказилось, эмоции разрывали ее, по щекам текли слезы.
— Ужасно? Боже, да, ужасно! Ужасно, что я забеременела. Ужасно, что тебе пришлось, переборов себя, сделать мне предложение! Знаешь, ты зря волновался. Тебе и не пришлось бы жениться, я бы отдала ребенка на усыновление!
— Что?!
Ее глаза горели, она тяжело дышала.
— А разве я могла бы позволить своему ребенку оказаться в такой отвратительной семье? Думаешь, я бы хотела, чтобы малыш жил с отцом, для которого он не более чем досадная случайность, помеха, и с бабушкой, которая уговаривала меня сделать аборт?!
— Что ты говоришь? Что, черт возьми, ты говоришь, Кэрри?
Ее лицо исказила гримаса ненависти.
— Твоя мать пришла ко мне и предлагала пять миллионов евро за то, чтобы я избавилась от ребенка!
— Нет, нет, этого не может быть. Не может, — побелел Алексеус.
— Думаешь, я не в своем уме и твоя мать вовсе не вынуждала меня сделать аборт? Не предупреждала, что я очень пожалею, если выйду за тебя замуж?
— Когда... когда она тебе это говорила? — Алексеус чувствовал, что кровь стынет в его жилах. В голове звучали слова матери, такие искренние, полные самоотречения: «Я все сделаю для тебя, ради твоих интересов!››
? Когда? Тогда, когда нанесла мне небольшой визит. Заставила себя говорить с маленькой шлюшкой, которую ее бесценный сын поселил в будуаре для проституток. В том самом пляжном домике, любовном гнездышке, устроенном твоим отцом для своей любовницы! Со шлюхой, которую ее сын подобрал на улице ради единственной цели — показать матери, какой тип женщин он предпочитает. И еще объяснить ей, чтобы она прекратила свои хлопоты насчет его женитьбы.
Лицо Алексеуса было неподвижной маской. Боже правый, да откуда Кэрри взяла все это? У нее глаза горят гневом, лицо перекошено.
— А я ни о чем не догадывалась, ни сном, ни духом. Да и зачем мне? Я только маленькая, глупенькая ночная бабочка, слишком тупая, чтобы понимать, что происходит. Безмозглая проститутка, которой твой отвратительный брат должен был объяснять все в живых ярких красках, чтобы ее единственная извилина смогла все усвоить.
— Янис? Янис сказал тебе все это? — подскочил Алексеус.
— Да, Янис!
— Когда... когда он это говорил?
— В то утро... в то утро, когда я потеряла сознание.
Лицо Алексеуса потемнело. Значит, в то утро он любовался парусом, когда Янис уже излил свой убийственный яд...