Не хочу будущего, хочу прошлое. Мое радостное, без лишних сложностей, полное удовольствий прошлое.
Но оно не вернется. Всё. Если только...
Нет. Об этом нельзя даже думать! Скорей в офис, к компьютеру, к работе, искать забвения.
— Алексеус! — раздался за дверью требовательный и властный голос матери. — Мне нужно поговорить с тобой.
Он заставил себя откликнуться, не мог иначе. Лучше бы она уехала пораньше утром со всеми своими гостями, но она осталась. Алексеусу вспомнились его собственные слова, брошенные ей: «Я никогда не женюсь».
Похоже, жениться мне все же придется...
Он повернулся к матери.
— Правда, что девица, которую ты привез сюда, беременна? — спросила та, сжимая дверной косяк так сильно, что побелели костяшки пальцев.
— Да.
— Ты знал? — Беренис задавала свои вопросы бесстрастно, лицо ее казалось окаменевшим.
— Нет, пока она не потеряла сознание сегодня утром.
— Выкидыш?
— Неизвестно. Угроза остается. — Он ждал, когда она снова заговорит. Пусть скажет то, что так хочет сказать.
— Как ты намерен поступить?
Мать продолжала говорить спокойно, отчего Алексеусу стало еще хуже.
— Как должен. Женюсь.
Она медленно кивнула. Потом перевела дыхание.
— Уверен, что это твой ребенок?
— Да, — лаконично ответил Алексеус, сжав губы. Мать скептически подняла брови.
— Срок беременности очень маленький, а Кэрри провела со мной... некоторое время.
Беренис посмотрела в окно. Далеко в море виднелся белый парус яхты Яниса. Некоторое время она молча смотрела на синюю гладь, потом снова повернулась к сыну:
— Все повторяется. То, что когда-то сломало мою жизнь, теперь разрушает твою. Боже милостивый, это невыносимо! — Она на мгновенье прикрыла глаза. — Всю жизнь я охраняла твои интересы, боролась за тебя, защищала тебя, и что? Мой собственный сын угодил в сети проститутки-вымогательницы.
— Она не вымогательница! Ты же ничего о ней не знаешь! — резко запротестовал Алексеус.
— Ничего? Да я знаю о ней все, что нужно! Я видела ее своими глазами! Ты очень ясно показал все, когда вчера вечером продефилировал с ней! И сегодня утром очень, понятно объяснил, почему ты не хочешь жениться! Совершенно очевидно, какого сорта эта девица. А теперь ей удалось забеременеть! — Лицо матери исказила гримаса отвращения.
Алексеус стукнул кулаком по столу:
— Хватит! Замолчи! Не желаю слышать эти гадости! — Он вскочил на ноги. Бледное лицо казалось почти обезумевшим, губы сжаты в белую линию.
Беренис испытующим взглядом пристально смотрела ему в лицо.
— Так ты готов жениться на ней?
— У меня нет выбора, — кивнул он.
Беренис не сводила с него темных глаз. Помолчав, она сказала:
— У тебя действительно нет выбора. Ты человек чести, и ты поступишь правильно. Я и не ожидала от тебя другого, — выражение ее лица изменилось. — Ты все, что у меня есть, Алексеус. Твой отец хотел отобрать тебя у меня, наказать меня за дерзость, за то, что я не позволила обращаться с собой, как с ненужной вещью. Но я сумела победить, ты остался со мной. — Она подошла к нему, провела рукой по его щеке. — Мое счастье, божье благословение, что у меня есть ты. И я все сделаю для тебя. — Она скупо улыбнулась.
У Алексеуса перехватило дыхание, когда он увидел, как даже такая сдержанная улыбка преобразила ее лицо.
— Ты защищал эту девушку, говорил, что она не устраивала тебе ловушку. Почему? — продолжала Беренис.
— Потому что она не такая.
— Ты уверен?
— Да.
— Женщины очень искусно умеют лгать и скрывать свою истинную натуру.
— Она не такая. Она просто... — он замолчал.
— Что ты знаешь о ней, ведь ты собираешься на ней жениться?
Алексеусу было неловко. Его тяготил этот разговор. Кэрри и мать были для него словно два разных мира, а сейчас эти миры столкнулись.
Как бы не случилась катастрофа.
— Я встретил ее в Лондоне, — он тщательно подбирал слова. — Я... знаю о ней мало. Недавно приехала из провинции, семьи нет, работала официанткой.
— Официанткой? — бесстрастно переспросила Беренис.
— Она не виновата, что бедна, не виновата, что...
— Совсем не подходит на роль жены Алексеуса Николадеуса? — очень сухо договорила за него мать.
Алексеус сжал челюсти. Мать смотрела на него. Он не хотел встречаться с ней взглядом. Тридцать лет мучительной семейной истории стояли за этими простыми словами. Несчастная мать Яниса тоже была неподходящей...
Перед его мысленным взором снова ожила картина: Кэрри на вчерашнем обеде сидит с ним рядом, изображая точно то, что он хотел, чтобы она изобразила. Демонстрируя его матери и ее гостям именно то, что он хотел им показать.
А теперь ей придется играть роль его жены...
Да, она не подходит для этой роли. Совсем не подходит.
— К сожалению... — Это все, что Алексеус мог сказать. — Ей придется нелегко, но я буду помогать, заботиться, — он так и не взглянул матери в глаза.
Они замолчали. Алексеус не находил больше слов. Его отец чувствовал то же, когда узнал о беременности своей любовницы? Как будто случилось что-то, что вывернуло мир наизнанку, навсегда изменились все понятия и нормы. Последствия внесли коррективы в судьбы не только отца и его любовницы, но и его жены, сына и ребенка, чье рождение привело к расколу в семье, ребенка, одним своим существованием ставшего причиной раздоров.
И сейчас то же происходит с ним, Алексеусом. Мать снова тяжело перевела дыхание.
— Если нужно, я останусь с тобой, сделаю, что смогу, постараюсь свести трудности к минимуму, — она беспомощно пожала плечами.
Алексеус молчал.
— Понимаю. Я уеду сегодня вечером. Я заказала номер в пансионате в Кюрсаале, правда, через неделю, но, думаю, это неважно. Ты... Сообщи мне, хорошо? — Она не сказала, о чем, он не спрашивал.
Все и так было понятно.
— Конечно, — мужчина говорил спокойно, но в его глазах затаились напряжение и горечь.
Беренис молча кивнула. Затем, словно повинуясь импульсу, шагнула к нему, сжала его руку и крепко поцеловала в щеку. Уже у двери она оглянулась.
— Ты — все, о чем я думаю, о чем беспокоюсь. Все, что я делаю, — я делаю для тебя. Помни это. — И, не ожидая ответа, ушла.
Алексеус уселся перед компьютером, посмотрел на заполненный цифрами экран и вдруг почувствовал себя очень одиноко.
Ему внезапно очень захотелось, чтобы кто-то оказался рядом с ним.
Кто-то, кто позволил бы просто обнять себя, притянуть к себе податливое тело, послушать спокойное дыхание, почувствовать ровное биение сердца.
Дверь спальни открылась, и Кэрри равнодушно повернула голову.
Вероятно, медсестра возвращается на свой пост.
Но в комнату вошла другая женщина. Кэрри невольно напряглась.
Беренис Николадеус подошла к постели и постояла минуту, хмуро глядя на девушку. Макияж и прическа Беренис были так же безукоризненны, как и на обеде накануне.
— Вы выглядите совсем иначе, я могла бы не узнать вас.
Она говорила по-английски бегло, с сильным греческим акцентом, очень низким для женщины голосом. Кэрри видела теперь их сходство с Алексеусом. Дама обращала на себя внимание, была какой-то значительной, но красивой ее, пожалуй, нельзя было назвать.
И уж точно такую не назовут ночной красоткой.
Кэрри удивили две вещи. Во-первых, как это ей удается спокойно смотреть на эту женщину после кошмара вчерашнего обеда, после тех унижений и страданий. А во-вторых, что мать Алексеуса совсем не выглядела такой леденяще неприступной, как вчера.
— Я хочу поговорить с вами, — сказала Беренис, оглядывая плохо освещенную комнату. Увидев стоящий у стены единственный стул, она пододвинула его к кровати и уселась, элегантно закинув ногу на ногу. — У меня к вам предложение, — деловым тоном начала она. — Не буду оскорблять нас обеих подходами и увертками. Суть моего предложения: я плачу вам пять миллионов евро, а вы едете со мной в очень хорошую клинику в Швейцарии. Там квалифицированно... решат вопрос с вашим состоянием.
Кэрри взглянула на нее. Она слышала слова — они доносились с того места, где сидела мать Алексеуса, где был остальной мир. Но Кэрри там не было. Она находилась где-то еще, где-то, куда никому не позволено вторгаться. Где-то, где ее окружала высокая, непроницаемая стена. Барьер, который не могли преодолеть ни чувства, ни эмоции. Только слова.
— Если вы подождете несколько дней, возможно, вам удастся сэкономить большую сумму денег. Природа может бесплатно выполнить работу, которую вы требуете, — Кэрри отвечала таким же бесстрастным голосом, каким мать Алексеуса предлагала ей плату за прерывание нежеланной, случайной беременности, ставящей под угрозу будущее и репутацию ее сына, Алексеуса Николадеуса.
— Природа ненадежна. А клиника — это гарантия. И, кроме того, — голос Беренис Николадеус изменился, — я не хотела бы оставить вас с пустыми руками. Это несправедливо. Алексеус, как вы успели, я думаю, понять, удручен чувством ответственности. Надо освободить его.
— Узнав, что я взяла у вас деньги за аборт, он освободится? — Кэрри оставалась бесстрастной.
— Вы удивительно быстро все понимаете. Алексеус говорил, вы официантка, да? — Беренис немного наклонилась вперед. — Так вы принимаете мое предложение?
Кэрри посмотрела на нее безразлично. Абсолютно без выражения.
Беренис откинулась назад. Когда она заговорила вновь, интонация была обычная, почти задушевная.
— Выходить замуж за моего сына было бы ошибкой с вашей стороны. — Помолчав минуту, она продолжила: — Вы станете несчастны. Я не угрожаю. Я знаю это по опыту. Не моему. Нет. Той женщины, которая пришла мне на смену. Она была как вы. И вы, если выйдете за моего сына, будете как она. Горько, горько несчастны. Я не желаю вам такой судьбы — стать тяжелой обузой мужу. Алексеус не станет плохо обращаться с вами — он не такой, как его отец, — но этот брак не принесет счастья. — Вновь помолчав, женщина обратилась к Кэрри почти в угрожающей манере: — Если выйдете за моего сына из-за денег, будете страдать всю жизнь, каждый день вашей жизни. Не сомневайтесь! Не стоит делать меня своим врагом — я непримиримый враг. Принимайте мое предложение, иначе потом крепко пожалеете.
Слова, сердитые, горькие, страшные, звучали в голове Кэрри.
...также известная под кличкой ведьма... Ее сердце словно сковало льдом. Янис не врал.
Отодвинув стул, Беренис встала.
— Отвечайте, вы принимаете мое предложение?
И Кэрри ответила. Она словно выстреливала слова, если бы она умела убивать взглядом, Беренис уже была бы мертва.
— Нет! Нет. Нет. Я не убью моего ребенка за пять миллионов евро. Вам понятен ответ?
Беренис Николадеус стояла неподвижно. Абсолютно неподвижно. Ее лицо не выражало ничего — совсем ничего.
Потом она повернулась и вышла из комнаты.
Кэрри положила ладони на живот, словно пытаясь защитить своего неродившегося малыша. Она вся дрожала.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Алексеус оставил свои попытки поговорить с Кэрри. Всякий раз, когда он задавал ей вопрос, она отвечала односложно, с явным нежеланием. Кэрри лежала в той же комнате, все так же затененной. Так же, как лежала вчера. Ему казалось, она и не шевельнулась. Единственное, что он точно знал, — кровотечение не возобновлялось. Она все еще была беременна.
Доктор говорил, в его присутствии нет нужды — он ничего не может сделать, но Алексеус попросил его заехать осмотреть Кэрри.
Зато у меня не будет повода упрекнуть себя в том, что я не сделал все возможное.
Сейчас Алексеус снова попытался поговорить с Кэрри:
— Это очень трудно — ждать.
Она не ответила.
— Мы можем только надеяться, — очередная попытка.
Кэрри смотрела на него и молчала.
Что такое он говорит? Надеяться? Не на что надеяться. Никаких надежд. Я должна уехать. Я должна уехать.
Одна только мысль крутилась в ее голове.
Я должна уехать отсюда.
Это стало необходимостью, единственной возможностью существования. Любыми способами она должна отсюда уехать. Исчезнуть. Исчезнуть из этого дома, из этого мира. Исчезнуть из мира Алексеуса.
Скрыться от омерзительной судьбы, которую он приготовил для нее. Брак.
Ее снова охватил ужас.
Неужели он думает, что я выйду за него замуж? Неужели он действительно так думает?
Она никогда не выйдет за него. Никогда. Она отдаст своего ребенка на усыновление. Другого выхода нет. Нет! Это единственный способ уберечь его. Он будет в безопасности в любящей семье. Она убережет своего малыша от участи, уготованной ему Алексеусом, он не станет обузой людям, для которых он — помеха...
Отдать ребенка — что может быть ужаснее для матери, но другого выхода нет.
Обречь малыша на жизнь без отца, с одной только матерью, перебивающейся случайными заработками? Но даже если бы она и решилась на это, Алексеус, несомненно, нашел бы способ отнять у нее ребенка, с его-то связями.
Усыновление — единственная возможность, единственная надежда...
Этот ком в горле, он мешает дышать.
Алексеус опять говорит. Он все время разговаривает со мной. Никак не оставит в покое.
Не дать ему проникнуть за спасительный барьер...
— Здесь очень темно... Может, поднять жалюзи?
— Нет, — Кэрри смотрела на Алексеуса, но на ее лице не отражалось никаких эмоций, хотя в душе бушевал настоящий ураган. — Я очень устала. Я посплю.
— Отлично, — согласился он.
Кэрри отвернулась. Лучше не видеть его.
Алексеус вышел.
Алексеус вернулся проведать Кэрри в середине дня. Все то же самое — он задавал дежурные вопросы, она не отвечала на них. Молча смотрела на него, потом отворачивалась к стене. Алексеус понимал — им нечего сказать друг другу.
Кэрри слышала его, но не желала, чтобы он находился в комнате. Ей хотелось быть одной и смотреть в стену. Казалось, что эта стена в ее голове. Она защищает ее от мира. И сумрак в комнате тоже.
Доктор считал совсем иначе.
— Вам нужен отдых, но вы не должны лежать тут в темноте, вы должны бывать на свежем воздухе! Вот мои инструкции: морской бриз, сытная еда, фрукты, витамины для беременных.
Доктор вышел из ее комнаты, и Алексеус последовал за ним, но через несколько минут вернулся.
Кэрри посмотрела на него.
Чужое лицо. Он и есть чужой. И всегда был чужим.
— Я согласен с доктором. Тебе нужно на воздух. Завтра устрою тебя на террасе. Будешь смотреть на море.
Ей не хотелось видеть море. Стену, только стену. И не хотелось видеть Алексеуса. Никогда...
Уехать отсюда, я должна отсюда уехать.
Чтобы удобно устроить Кэрри на террасе, Алексеус отдал множество распоряжений медсестре и полудюжине слуг. Но хуже всего было то, что он сам поднял ее на руки, чтобы отнести туда и усадить в глубокое кресло. Кэрри замерла, каждый мускул затвердел, она зажмурилась.
Его прикосновения невыносимы.
Это почти так же ужасно, как разговаривать с ним.
Но говорить с ним придется, иначе не выбраться отсюда. Ведь у него ключ к ее отъезду.
Кэрри понимала — она не мастер говорить. Ей всегда было трудно подбирать нужные слова. А сейчас в особенности.
Но придется.
Алексеус сидел немного поодаль и смотрел на море. Кэрри старательно убеждала себя, что их разделяет стена — теперь стеклянная, но по-прежнему непроницаемая.
Очень важно, что стена непроницаема. Это самое важное.
Кэрри ела завтрак с трудом — совсем не было аппетита, вернулась тошнота и еда казалась еще более неприятной. Алексеус, как всегда, пил крепкий черный кофе.
Крепкий черный кофе по утрам, кофе без кофеина вечером. Не больше трех стаканов вина за вечер. Свежие фрукты на десерт, иногда сыр. Ежедневно сорок пять минут в гимнастическом зале отеля, вдвое больше в выходные. В Портофино он проплывал километр перед завтраком, ныряя с лодки. Бреется дважды в день, любит сильно мятную зубную пасту, которая жжет мой рот, если я пользуюсь ею. Во время еды не отвечает на телефонные звонки. Предпочитает рыбу мясу...