Андеграунд — это глупость. Ребяческая погоня за сказкой. Лина не ошиблась. Мне на миг представляется лицо Стива, скучающее, отстраненное. Он ждет, когда у меня пройдет приступ дурного настроения. В голове звучит его вкрадчивый голос, подобный нежеланному прикосновению: «Ты очень красивая».
Я вспоминаю одно место из Руководства «Ббс»: «Любви нет — лишь нездоровье».
Значит, я шла по краю пропасти с закрытыми глазами. Надеюсь, Лина поймет, даже если до сих пор сердится на меня.
Я проезжаю мимо витрины магазинчика, принадлежащего дяде Лины, и торможу. Я вижу только Джеда. Этот здоровяк едва способен сложить слова в фразу и спросить, не желает ли клиент купить содовую «Большой глоток» за доллар. Лина всегда считала, что он пострадал во время исцеления. Кто знает? А может, он просто таким родился.
Я сворачиваю в узкий переулок, заставленный мусорными баками и пропитанный тошнотворно сладковатым запахом застарелых гниющих отбросов. Вскоре я замечаю синюю дверь — вход в складское помещение магазина. Я постоянно здесь околачивалась вместе с Линой, пока она проверяла наличие товаров. Она обычно хрустела чипсами и слушала портативный радиоприемник, позаимствованный с родительской кухни. На мгновение сердце пронзает острая боль. Мне хочется вернуться обратно и навсегда забыть лето, андеграундные вечеринки и Анжелику. Ведь столько лет я не думала ни про амор делириа невроза, ни про вопросы из Руководства «Ббс», ни про мать и отца.
И была счастлива.
Я прислоняю велосипед к мусорному контейнеру и тихо стучу в дверь. Почти сразу же она со скрипом отворяется.
Увидев меня, Лина цепенеет. Я целое утро думала о предстоящем разговоре, но сейчас теряю дар речи. Но она сама послала мне сообщение! Почему она ведет себя так странно?
— Ты собираешься меня впустить или нет? — вырывается у меня.
Лина продолжает таращиться на меня так, будто я прервала ее грезы.
— Ой, извини.
Она нервничает не меньше моего. В каждом ее движении сквозит возбуждение. Когда я вхожу в подсобку, Лина со стуком захлопывает дверь.
— Жарко у вас.
Я тяну время. С чего же мне начать? «Я ошибалась. Прости меня. Ты права». Слова свились вокруг меня, как проволока, и застряли в горле. Они жгучие и едкие, как удар тока, и я просто не могу их расцепить. Лина тоже молчит. Я расхаживаю по комнате, не желая смотреть на нее: боюсь увидеть на ее лице то же выражение, которое было в глазах Стива прошлой ночью. Нетерпение или, еще хуже, отчужденность.
— Помнишь, я часто сидела тут с тобой? Я приносила журналы. А ты таскала…
— Чипсы и содовую из холодильника, — заканчивает Лина. — Да.
Воцаряется неловкая пауза. Я продолжаю кружить по тесному пространству. Свернувшиеся слова сгибают и разгибают металлические конечности, кромсая мою плоть. Я бессознательно сую большой палец в рот. Я чувствую легкую боль, когда принимаюсь обрывать кутикулу, и она отчасти возвращает мне прежний покой.
— Хана, — негромко интересуется Лина, — что с тобой?
И единственный вопрос ломает меня. Металл плавится, и слезы разом вырываются на волю. Я, всхлипывая, рассказываю обо всем Лине: про рейд, про собак, про треск черепов под дубинками регуляторов. Мне кажется, что меня сейчас вырвет. В какой-то момент Лина обнимает меня и принимается что-то бормотать мне в макушку. Я не понимаю, что она говорит, но это неважно. Она рядом — теплая, настоящая — и мне становится намного лучше, чем в последние месяцы. Постепенно я затихаю, сглатывая икоту и рыдания, еще сотрясающие меня. Я пытаюсь признаться Лине в том, что я скучала по ней и была дурой. Мой голос звучит глухо и хрипло.
Потом в дверь кто-то стучит, очень отчетливо, четыре раза. Я отшатываюсь от Лины.
— Кто там? — спрашиваю я, вытирая глаза.
Лина притворяется, будто она ничего не слышала. Однако она становится белой, глаза расширяются, и в них появляется страх. Стук повторяется.
— Я думала, через складскую дверь никто не ходит, — говорю я, пристально наблюдая за Линой.
В каком-то уголке моего сознания прорезается подозрение, но я не могу ни на чем сосредоточиться.
— Верно. Ну, то есть иногда… в смысле, доставщики…
Пока Лина, запинаясь, бормочет объяснения, створка открывается, и в проем заглядывает он — тот самый парень, на которого мы с Линой наткнулись, когда перепрыгивали через ворота в лабораторном комплексе. Это случилось сразу после нашей эвалуации.
А он, в свою очередь, застывает на пороге.
Сперва я думаю, что парень, должно быть, не туда попал. Сейчас Лина закричит на него, велит ему убираться. Но потом у меня в голове медленно проворачиваются шестеренки, и я понимаю, что он только что позвал Лину по имени. Визит явно запланированный.
— Ты опоздал, — заявляет Лина.
У меня словно ставни захлопываются перед глазами, и на мгновение в мире воцаряется тьма.
— Заходи! — резко бросаю я.
Теперь, когда он внутри, помещение становится совсем крошечным. Я привыкла к мальчишкам за летние месяцы — но не так же, среди бела дня и в знакомом месте! Это все равно что обнаружить, как другой человек пользовался твоей зубной щеткой. Я чувствую себя грязной и сбитой с толку.
— Лина Элли Хэлоуэй Тиддл. — Я произношу ее полное имя очень медленно и замолкаю.
Похоже, я стараюсь убедить себя в ее существовании. Неужели Лина — моя подруга, всегда такая тревожная, стремящаяся к безопасности, втайне встречается с парнем?
— Ты ничего не хочешь объяснить? — спрашиваю я наконец.
— Хана, ты помнишь Алекса, — отвечает она.
— О, да! — соглашаюсь я. — Но почему Алекс здесь?
Лина бормочет что-то неубедительное. Бросает на него быстрый взгляд. Между ними проскальзывает сообщение. Я чувствую его — закодированное, не поддающееся расшифровке, подобное электрическому разряду. Я словно приблизилась к границе. У меня все внутри сжимается. Раньше мы разговаривали друг с другом подобным образом.
— Объясни ей, — негромко произносит Алекс.
Лина поворачивается ко мне.
— Я не хотела, — начинает она умоляющим голосом и выкладывает мне все.
Оказывается, она увидела Алекса на вечеринке в Роаринг-Брук-Фармс. Кстати, ее не было бы там, если бы не я. Потом она встретилась с ним в Бэк-Коув перед самым закатом.
— И он… он сказал мне правду. Он — заразный, — выпаливает Лина, пристально глядя мне в глаза.
Я судорожно втягиваю воздух. Значит, это правда! Правительство обманывает нас. Люди живут за пределами наших городов, и они — неисцеленные и неконтролируемые.
— Я тебя искала вчера вечером, — шепчет мне Лина. — Когда узнала, что готовится рейд… я тайком выбралась из дома. Я чуть не попалась в лапы регуляторов. Алекс мне помог. Мы прятались в сарае, пока они не ушли.
Я мотаю головой. Вспоминаю, как протискивалась через полуподвальное окошко, как ударилась бедром. Мне мерещится, что я все еще стою и смотрю на сарайчик и на темные тела, валяющиеся в траве.
— Поверить не могу, — вырывается у меня. — Ты выбралась на улицу во время рейда — ради меня!
Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не разреветься. На секунду меня охватывает столь сильное и странное чувство, что я не нахожу ему названия. Оно захлестывает вину, потрясение и зависть. Оно проникает в самые глубины души и связывает меня с Линой.
Впервые за долгое время я по-настоящему вижу ее. Раньше я думала, что Лина хорошенькая, но теперь я понимаю, что в какой-то момент она превратилась в красавицу. Ее глаза стали еще больше, а скулы заострились. Губы же, напротив, — мягкие и полные.
Я никогда не чувствовала себя уродиной рядом с Линой, но внезапно это происходит. Наверное, я слишком высокая и костлявая, эдакая палевая кобыла.
Лина начинает что-то тараторить, но в дверь, ведущую в торговый зал, стучат. Раздается голос Джеда:
— Лина!
Я машинально толкаю Алекса в бок, и он, споткнувшись, прячется за дверь. К счастью, Джед приоткрывает створку лишь на несколько дюймов, а потом она врезается в упаковочную клеть с яблочным пюре. У меня мелькает мысль: интересно, Лина нарочно ее поставила именно здесь?
Я остро ощущаю присутствие Алекса у себя за спиной. Он насторожен, как животное перед прыжком. Лина заученным тоном щебечет с Джедом. И это — та самая Лина, которая начинала учащенно дышать, когда ее вызывали к доске?
У меня все скручивается внутри от смеси восхищения и негодования. Я решила, что мы расстались из-за меня. Но на самом деле я ошибалась. Лина училась лгать.
Она училась любить.
Я не могу стоять так близко к заразному парню, который стал ее тайной. У меня мурашки бегут по коже.
Я высовываю голову.
— Привет, Джед! — произношу я весело. Лина смотрит на меня с благодарностью. — Я просто заскочила к Лине. И мы заболтались.
— У нас посетители, — тупо повторяет Джед.
— Я буду через минутку, — отвечает Лина.
Джед с ворчанием отступает, закрывая дверь. Алекс с облегчением переводит дух. От вмешательства Джеда в комнате вновь воцарилось напряжение. Я чувствую, как оно растекается по коже, подобно жару.
Алекс присаживается и начинает возиться со своим рюкзаком.
— Я кое-что принес для твоей ноги, — произносит он и выкладыает на стол медикаменты.
Лина закатывает штанину джинсов: на задней части икры обнаруживается безобразная рана. На меня накатывает головокружение и тошнота.
— Черт побери, Лина! — восклицаю я, пытаясь говорить непринужденно. — Здорово пес тебя цапнул!
— Она будет в порядке, — с легким презрением бросает мне Алекс, как будто мне не следует беспокоиться.
Мне внезапно хочется пнуть его в затылок. Он стоит на коленях перед Линой и мажет рану антибактериальной мазью. Уверенное скольжение его пальцев по ее коже гипнотизирует меня. Похоже, он привык прикасаться к ней. «Она была моей!» — хочу заорать я и загоняю эти слова обратно.
— Тебе надо пойти в больницу.
Я обращаюсь к Лине, но и тут вмешивается Алекс.
— А потом она выложит им, что пострадала во время рейда на андеграундной вечеринке?
Верно… но реплика Алекса ничуть не убавляет моей иррациональной обиды. Мне не нравится, что он настолько самоуверен.
— Уже почти не болит, — мягко говорит Лина.
Таким тоном родители уговаривают упрямого ребенка. У меня снова возникает ощущение, что я вижу ее впервые в жизни. Она — подобна фигуре за натянутым холстом, лишь силуэт, неясные очертания. Я не узнаю ее. И я больше не могу просто стоять и смотреть, поэтому я опускаюсь на корточки и буквально отпихиваю Алекса.
— Ты неправильно делаешь, — заявляю я. — Дай я.
— Слушаюсь, мэм. — Он отодвигается без возражений, но продолжает за мной наблюдать.
Надеюсь, он не заметит, что у меня трясутся руки.
А Лина начинает хихикать. Я удивляюсь и чуть не роняю бинт. Вскоре Лина сгибается пополам от смеха и поспешно зажимает рот ладонью, чтобы приглушить звук. Алекс молчит — вероятно, он потрясен не меньше моего — а затем тоже фыркает. Спустя мгновение они оба хохочут до упаду.
Я начинаю вторить им. Какая абсурдная ситуация! Я пришла сюда извиниться, сказать Лине, что вела себя неправильно, а вместо этого я застукала ее с парнем. Вопреки ее же предостережениям именно Лина подхватила амор делириа. У нее появился секрет — робкая Лина, ненавидящая даже отвечать у доски, тайком шастает по ночам и нарушает правила. Смех переходит в спазмы. У меня начинает болеть живот, а по щекам текут слезы.
Вспомню ли я об этом лете, когда оно закончится?
Сдвоенное ощущение удовольствия и боли: угнетающая жара, холод океана. Поедание мороженого с такой скоростью, что начинают болеть зубы. Бесконечные, скучные вечера у Харгроувов, набивание желудка незнакомой едой. Посиделки с Линой и Алексом в Хайлендсе, в доме номер тридцать семь по Брукс-стрит. Прекрасный закат, заливающий небо кровью. Понимание того, что мы на день ближе к нашему исцелению.
Лина и Алекс.
Я снова обрела Лину, но она изменилась. Но она с каждым днем чуть больше отдаляется от меня, как будто уходит у меня на глазах по темному коридору. Даже когда мы одни, что случается редко, — Алекс почти всегда с нами — в ней ощущается некая расплывчатость. Она плывет по жизни в скорлупе своих грез. Лина разговаривает со своим парнем на языке шепотков и смешков. Их слова превращаются в стену из шипов, которая встает между нами.
Но я счастлива за нее.
А иногда, перед тем как заснуть, в самый уязвимый момент, я ревную.
Что еще я буду вспоминать?
Как Фред Харгроув в первый раз поцеловал меня в щеку. Прикосновение его сухих губ к моей коже.
Как мы плавали с Линой наперегонки к буйкам в Бэк-Коув. Она улыбнулась, признаваясь, что плескалась так же с Алексом. Позже мы вернулись на берег. Оказалось, что моя газировка нагрелась, сделалась приторной и ее стало совершенно невозможно пить.
Как я встретилась с Анжеликой после исцеления. Она помогала матери подстригать розы перед домом. Она весело помахала мне, а взгляд у нее был несфокусированный и туманный.
После той вечеринки я ни разу не видела Стива Хилта.
Зато повсюду были слухи: о заразных, о сопротивлении, о новых вспышках болезни. Улицы пестрели от объявлений.
Вознаграждение за сведения.
Если вы что-то увидели — доложите нам.
Мир стал бумажным. Листовки шуршат на ветру, шипят свои послания, полные яда и ревности.
Если вам что-то известно — скажите.
Прости, Лина.
Аннабель
Сейчас
Когда я была девочкой, однажды целое лето шел снег. По утрам тусклое солнце поднималось в дымно-сером небе и висело во мгле. По вечерам оно садилось, оранжевое и побежденное, как тлеющие угли угасающего пламени.
А хлопья падали на землю — не холодные на ощупь, но по-своему жгучие. Ветер нес запах дыма.
Отец с матерью часто усаживали нас смотреть новости. Показывали всегда одно и то же. Маленькие городки быстро эвакуированы, мегаполисы окружены стенами. Благодарные граждане машут из окон сверкающих автобусов, когда их увозят навстречу новому будущему, полному безукоризненного счастья. К существованию без боли.
— Видите? — объясняла мать, по очереди улыбаясь мне и моей сестре Кэрол. — Мы живем в величайшей стране в мире. Как повезло!
Но пепел продолжал кружиться, а запах смерти заползал в щель под дверью, впитывался в ковры и занавески.
Возможно ли говорить правду в обществе обмана?
А если ты врешь лжецу, грех нейтрализуется или наоборот?
Такие вопросы задаю я себе сейчас, в бесцветные часы, когда день и ночь стали неразличимы. Нет. Неправда. Днем ходят стражники, разносят еду и забирают ведро. А по ночам стонут и кричат заключенные. Счастливцы. Они верят, что голосом можно чего-нибудь добиться. Остальные уже многое поняли и научились молчать.
Интересно, что теперь делает Лина? Мне всегда хочется это знать. И как Рэйчел? Обе они — мои девочки, красивые и большеглазые. Но о Рэйчел я меньше беспокоюсь. Рэйчел покрепче Лины. Она дерзкая, упрямая, неистовая, менее чувствительная. Даже в детстве она пугала меня. Рэйчел переняла характер от отца.
Но Лина… маленькая прелестная Лина с растрепанными волосами и румяными щечками. Она уносила пауков с тротуара, чтобы их не раздавили. Тихая, задумчивая Лина, с милой шепелявостью, разбивающей сердце. А ее передние зубы до сих пор частично заходят один за другой? Смущается ли она, когда выговаривает «сушка» и «карандаш»? Стали ли ее легонькие тонкие волосы прямыми и длинными или начали завиваться?
Верит ли она в ложь, которую ей твердят?
Я ведь сделалась вруньей. Я лгу, когда улыбаюсь и возвращаю пустой поднос. И когда прошу принести Руководство «Ббс», притворяясь, что раскаялась.
Я лгу самим своим пребыванием здесь, в темноте, на моей койке.
Скоро все будет окончено. Я сбегу.
Тогда
Когда я впервые увидела отца Рэйчел и Лины, я поняла, что я влюблюсь в него и выйду за него замуж. И я знала, что он никогда не полюбит меня в ответ, но мне это будет безразлично.