Он любил ее без памяти. Лучистые глаза разбудили в Акиве чувство, благодаря которому он понял — раньше он жил вполсилы. В лучшем случае, вполсилы чувствовал.
— А на что надеешься ты? — спросил он, собираясь уступить, чего бы она ни пожелала.
— Рассказывать нельзя, — уклончиво ответила она. — Давай, загадывай вместе со мной.
Акива продел палец под один из тонких отростков. Он загадал то, чего не желал никогда раньше, до того мгновения, пока не встретил ее. В ту ночь желание его исполнилось, и исполнялось еще много раз. Сверкающий миг счастья, вокруг которого вращалась вся жизнь. Все, что он с тех пор делал, он делал потому, что любил Мадригал. И потерял и ее, и себя.
А теперь? Он летел к Кэроу, неся в руках хрупкую вещицу. «Почти волшебство».
Почти? На этот раз нет.
Счастливая косточка источала волшебство. Магия Бримстоуна ощущалась в ней так же сильно, как и в порталах, отчего Акиву била нервная дрожь. В косточке заключалась правда, а значит, она способна заставить Кэроу возненавидеть его.
Кэроу ничего не нужно знать. Если бы не счастливая косточка, она могла бы полюбить его. Вот бы косточка исчезла. Просто упала бы в океан. Что тогда?
Эта отвратительная мысль наполнила Акиву ненавистью к самому себе. Он попытался выкинуть ее из головы, но косточка словно подначивала его. Ей ничего не нужно знать, как бы нашептывала она, лежа в его руке. И далеко внизу Средиземное море, рябое и слепящее солнечными бликами, невероятно глубокое, соглашалось: ей ничего не нужно знать.
41
Алеф
Кэроу сидела именно в том месте, где надеялся застать ее Акива: за столиком в кафе на краю площади Джемаа-эль-Фна. И, как он и думал, испытывала беспокойство из-за отсутствия счастливой косточки. Когда-то она могла занять пальцы только карандашом. Сейчас перед ней лежал раскрытый альбом, белые страницы слепили глаза на североафриканском солнце, а она не могла сосредоточиться, то и дело нервно оглядывая площадь в поисках Акивы.
«Он придет, — говорила она себе, — и вернет счастливую косточку. Точно».
Если остался в живых.
Могли ли другие серафимы причинить ему зло? Прошло уже два дня. Что, если… Нет. Он жив. Разум Кэроу отказывался принять иное. Глупо, но она вспомнила, как когда-то давно Кишмиш проглотил колибри с крылышками мотылька, — ощущение полной неожиданности: была птичка, и ее не стало. Словно и не было.
Нет.
Разум отказывался принять это, и Кэроу сосредоточилась на счастливой косточке. Что так поразило Акиву? Что заставило его упасть на колени? Сейчас ей казалось, что ее происхождение окутано какой-то темной тайной, и Кэроу вздрогнула от дурного предчувствия. На память пришли лица Зузаны и Мика — потрясенные и испуганные. Она позвонила Зузане из аэропорта в Касабланке. Они поссорились.
— Чем ты занимаешься? — вопрошала Зузана. — И не вешай мне больше лапшу на уши о своих таинственных делах, Кэроу.
Скрывать смысла не было, и Кэроу все рассказала. Неудивительно, что Зузана встала на сторону Акивы, заявив, что затея слишком опасная и Бримстоун не одобрил бы ее.
— Я хочу, чтобы ты переехала ко мне, — сказала Кэроу. — Хозяин уже знает, он даст тебе ключ. Квартира оплачена до…
— Не нужна мне твоя дурацкая квартира, — заявила Зузана, которая жила в доме у престарелой тетки, потчевавшей ее одной капустой, и не раз шутила, что убила бы Кэроу только из-за квартиры. — Потому что в ней живешь ты. Нельзя просто так исчезнуть, Кэроу! Тут тебе не чертова книжка про Нарнию!
Слушать объяснения Зузана не желала. Разговор закончился нехорошо, и Кэроу осталась сидеть с телефоном в руках — звонить больше некому. Она содрогнулась, внезапно осознав, как мало людей было в ее жизни. Мелькнула мысль об Эстер, «липовой» бабушке, но вызвала лишь досаду, от которой совсем отключился мозг. Она чуть не выбросила телефон — зарядного устройства все равно не было, — однако на следующее утро очень обрадовалась, что не сделала этого. Она сидела в кафе, когда, почти полностью разряженный, он завибрировал в кармане. Открылось сообщение: «Еды нет. Спасибо, что уморила меня голодом. Загибаюсь…»
Она засмеялась, закрыла лицо руками и даже прослезилась, а когда какой-то старичок спросил, все ли с ней в порядке, не смогла дать ответ.
Здесь она провела уже два дня. Две ночи пыталась уснуть в снятой неподалеку комнате. Она отыскала Разгута на случай, если придется лететь с ним, и вновь оставила его, оплакивающего гавриэль, который ему так и не удалось у нее выклянчить. Она исполнит его желание, когда придет время лететь.
Лететь. С Акивой или без, со счастливой косточкой или без.
Сколько еще ждать?
Два дня и две нескончаемые ночи. Глаза устали искать в толпе Акиву. Сердце тяжело стучало. Вся ее стойкость куда-то подевалась. Руки знали, чего хотят: они хотели Акиву, его огня и жара. Даже в тепле марокканской весны ей было холодно, словно только он мог ее согреть. На третье утро, пробираясь по базарам к Джемаа-эль-Фна, она сделала неожиданную покупку.
Шерстяные перчатки с обрезанными пальцами. Кэроу заметила их на прилавке: плотно связанные, полосатые, с кожаными вставками на ладонях. Купив, она тут же надела их. Полуперчатки полностью скрывали хамсы. Себя не обманешь — она купила их не для того, чтобы согреться. Она знала, чего хочет. Знала, чего хотят ее руки: прикасаться к Акиве не только кончиками пальцев, не думая об осторожности, не боясь причинить ему боль. Она хотела обнимать его и быть в его объятиях. Хотела составлять с ним одно целое, вдыхать его запах, ожить вместе с ним, открыть его для себя, держать его лицо в руках с нежностью.
С любовью.
«Ты поймешь, когда придет любовь», — пообещал однажды Бримстоун. Безусловно, он и подумать не мог, что она полюбит врага, но теперь Кэроу знала — Бримстоун прав. Она поняла. Любовь — простая и всепоглощающая, как голод или счастье, и когда на третье утро она оторвала взгляд от чашки и увидела на площади Акиву, стоящего ярдах в двадцати от нее, то испытала трепет, словно звездный свет пробежал по нервам.
Он был невредим. Он пришел.
Кэроу встала.
Ее поразило, что он просто стоял в отдалении.
А затем он пошел к ней тяжелой поступью, с мрачным лицом, медленно, словно нехотя. Ее уверенность испарилась. Она не протянула руки и даже не вышла из-за стола. Звездный свет, щекотавший нервные окончания, угас. Похолодев, она смотрела на него — медлительные движения, тусклый взгляд — и спрашивала себя: не показалось ли ей, что между ними что-то было?
— Привет, — тихо поздоровалась она, нерешительно и с надеждой. Возможно, она что-то неправильно истолковала и он все-таки откликнется на зажегшийся в ней свет. Она всегда этого хотела и думала уже, что нашла: кого-то, предназначенного только ей, чье сердце бьется в унисон с ее сердцем.
Но Акива не ответил. Сдержанно кивнув, он не предпринял попытки подойти вплотную.
— Ты невредим, — сказала она без радости в голосе.
— Ты ждала, — отозвался он.
— Я… сказала, что буду ждать.
— Сколько получится…
Разозлился, что она не дала обещания? Кэроу хотела объяснить, что тогда она еще не знала того, что знает сейчас: «сколько получится» — это на самом деле очень долго, и ей казалось, она ждет его всю жизнь. Но она промолчала под его угрюмым взглядом.
— Держи. — Он протянул висящую на шнурке счастливую косточку.
Она взяла, едва прошептав «спасибо», и надела на шею.
— И вот еще. — Он положил на стол ножи-полумесяцы. — Они тебе понадобятся.
Это прозвучало почти как угроза. Кэроу изо всех сил пыталась не расплакаться.
— Ты все еще хочешь узнать, кто ты? — спросил Акива. Он даже не смотрел на нее. Смотрел сквозь нее, как в пустоту.
— Конечно, хочу, — сказала она, хотя думала не об этом.
Сейчас ей больше всего хотелось повернуть время вспять и оказаться в Праге. Тогда она с замиранием сердца верила, что Акива придет за ней. Теперь он стоял тут как неживой, и хотя счастливая косточка была на месте и Кэроу вот-вот должна была узнать ответ на самый важный в ее жизни вопрос, она тоже чувствовала себя мертвой.
— Что случилось с остальными? — спросила она.
Он оставил вопрос без внимания.
— Мы можем куда-нибудь уйти?
— Уйти?
Акива обвел рукой толпу на площади: продавцов, складывающих пирамиды из мандаринов, туристов с фотокамерами и покупками в руках.
— Тебе захочется остаться в одиночестве.
— Что… что такое ты собрался рассказать, что мне захочется остаться в одиночестве?
— Я ничего не буду тебе рассказывать.
До этого мгновения взгляд Акивы блуждал по сторонам, но теперь его глаза остановились на Кэроу. Глаза сверкали, как отраженные в топазах лучи солнца, и, перед тем как он вновь отвел взгляд в сторону, в них мелькнула вспышка страсти, такой глубокой, что сердце Кэроу подпрыгнуло.
— Мы разломим счастливую косточку, — сказал он.
Акива пытался представить ее взгляд, когда она все поймет. Несколько секунд он стоял на площади и смотрел, пока она не подняла глаза. Выражение тревоги, утраченной надежды на ее лице сменилось… светом. Сияние словно обволакивало и обжигало его.
В этом мгновении воплотилось все, чего он не заслуживал и что никогда не могло принадлежать ему. Ему безумно захотелось обнять ее, запустить руки в ее волосы, гладкие, волной спадающие на плечи, погрузиться с головой в ее аромат, ее нежность.
Он вспомнил историю, которую однажды рассказала ему Мадригал, — человеческую сказку о големе, сотворенном из глины существе, которого можно оживить, написав у него на лбу символ «алеф». Алеф — первая буква древнего алфавита и первая буква древнееврейского слова «истина», начало. Глядя, как Кэроу поднимается, сияющая, с лазурными волосами, в платье цвета мандаринов, с ниткой серебряных бусин вокруг шеи, видя радость и облегчение, и…
* * *
Все так бы и продолжалось, если бы Кэроу не взглянула в глаза Акивы и не увидела в них страсть, так похожую на ее собственную. Он отвернулся, и она неожиданно испытала облегчение, словно щелкнул замок и упали наручники. Терпеть больше не было сил. Она потянулась к нему. Она взяла его за руку, мягко прижавшись к его коже ладонью с закрытой полуперчаткой хамсой, и повернула к себе. Шагнула ближе, запрокинула голову, чтобы видеть его лицо, и взяла вторую руку.
— Акива, — тихо сказала она, при этом голос ее уже звучал не испуганно, а глубоко, и страстно, и нежно. — Что происходит?
Ее руки поползли вверх по его плечам, шее, суровому и ровному подбородку, потом коснулись губ, таких мягких. Губы дрожали.
— Акива, — повторяла она. — Акива. Акива.
Казалось, она просила: «Достаточно. Хватит притворяться».
И, содрогнувшись, он повиновался. Опустил голову, прижался лбом к ее согретому солнцем лбу. Обнял ее, притянул к себе. Они были как две сложенные вместе спички, чиркнув которыми, можно зажечь звездный свет. Вздохнув, Кэроу успокоилась и растаяла в его объятиях. Она прижималась щекой к его колючей шее, а он ощущал собственной щекой идеальную гладкость ее волос. Они простояли так долго, не шелохнувшись, зато их кровь, и нервы, и бабочки внутри них буйствовали — оживленно, бодро звенели, слагая бурные и прекрасные мелодии, совпадающие в каждой ноте.
Счастливая косточка, маленькая, но острая, была между ними.
42
Пыл, и острота, и всеохватность чувств
— Сюда. — Кэроу указала на небесно-голубую дверь в пыльной стене.
Их пальцы были переплетены. Шагая по медине, Кэроу чувствовала себя словно плывущей по волнам. Они шли медленно, останавливались посмотреть на работу ткача, поглазеть на щенков в корзинке, потрогать острия фигурных кинжалов — все, что угодно, лишь бы не спешить.
Однако, как бы они ни медлили, все равно в конце концов пришли. Акива проследовал за Кэроу по темному проходу, откуда они попали в залитый светом внутренний дворик, тайный мирок, открытый лишь небу. В центре обсаженного финиковыми пальмами и облицованного мелкой плиткой двора бил фонтан. Балкон опоясывал второй этаж по всему периметру. Комната Кэроу с высоким бревенчатым потолком, в которую вела винтовая лестница, по размерам превосходила ее пражскую квартиру. Стены матово-красные, отделанные марокканской штукатуркой, на кровати — одеяло из берберской шерсти с вытканным тайным посланием на языке символов.
Акива закрыл дверь и выпустил руку Кэроу. Настал момент разломить косточку.
Вот и все.
Вот и все.
Акива отошел к окну, отбросил волосы назад, проведя сквозь них пальцами, — этот жест уже стал ей знакомым — затем посмотрел на нее.
— Ты готова, Кэроу?
Нет.
Она была не готова. Внезапно ее охватила паника — в груди словно захлопали крылья.
— Давай подождем, — сказала она с напускной легкостью. — Все равно полетим только после того, как наступят сумерки.
После захода солнца они собирались найти Разгута и под покровом темноты добраться с ним до портала.
Акива сделал несколько нерешительных шагов в ее сторону и остановился вне досягаемости.
— Мы можем подождать, — согласился он, и даже как будто обрадовался. А потом очень мягко добавил: — Но легче не станет.
— Ведь ты рассказал бы, если бы знал обо мне нечто ужасное?
Он подошел ближе и медленно погладил ее волосы. Она по-кошачьи прогнулась от его прикосновения.
— Не нужно бояться, Кэроу. Ведь это ты. А ты — прекрасна.
Робкая улыбка тронула ее губы. Она вздохнула и сказала с облегчением:
— Ладно. Мне… присесть?
— Если хочешь.
Она подошла к кровати, забралась на середину, поджала под себя ноги и расправила на коленях оранжевое платье, которое купила на базаре в ожидании встречи с Акивой. Для путешествия она тоже подобрала наряд, более практичный. Теперь одежда, как и другие принадлежности, которые пришлось приобрести из-за столь внезапного отъезда из Праги, были упакованы в новую сумку. Она обрадовалась, что Акива привез ножи, но боялась, что когда-нибудь они ей понадобятся.
Он сел лицом к ней, вытянув ноги, наклонив вперед плечи, словно подчеркивая их ширину.
В это мгновение Кэроу вновь ощутила проблеск воспоминания, поверхность времени словно лопнула, и она увидела его, сидящего вот так же, с опущенными и расслабленными плечами, но… плечи были оголены, как и смуглая мускулистая грудь; правое плечо — сплошной рубец из шрамов. Вновь на его лице была улыбка, от ее красоты щемило сердце. Через миг видение пропало.
Кэроу моргнула, наклонила голову и пробормотала:
— О.
— Что? — спросил Акива.
— Иногда мне кажется, что я вижу тебя в другом времени… Не знаю. — Она потрясла головой, чтобы избавиться от видения. — Твое плечо… Что с ним?